Старый желтоватый конверт с потрепанными краями хранит фотокарточки. В основном черно-белые и несколько цветных. На них особенные моменты из жизни нашей семьи. Если само мгновение не зафиксировано, кладу в конверт фотографию из того периода. Получается «линия жизни» с важными, переломными событиями. В альбомах — архив. В конверте — самая суть.
Вот, например, полугодовалая я на коленях у мамы. Мама смотрит прямо в объектив и улыбается своей неповторимой улыбкой, от которой светятся глаза. И вся она светится. Через пару месяцев маме придется выйти на работу, поручив меня няне. Отношения в семье все усложняются. Здоровье мамы не очень, и когда мне будет три, пренебрежение к себе откликнется долгим-долгим больничным и нашей разлукой. Но когда я на коленях у мамы, она улыбается и светится.
Или вот я с новорожденным сыном. Всего час от его появления. Растерянный он. Счастливая я.
Меня поразило, с какой скоростью в первые минуты жизни нового человека в воздухе зазвенели и повисли числа: время, граммы, сантиметры.
«А какой у него вес и рост?» — слышала я чаще всего в первые пару месяцев после его рождения.
Потом окружающих интересовали сон, количество зубов, «умелки» по месяцам. Которые в будущем сменятся вниманием к уровню послушности, успеваемости в школе, наградам на соревнованиях и в олимпиадах.
Мне бы хотелось рассказать им о синих-пресиних глазах сына. Улыбке с первого дня жизни и смехе с восьмого. О его ранимости и его музыкальности. Но их нельзя потрогать или повесить на стенку, в отличие от медалей и дипломов.
Еще в конверте есть я и собака Динка. Моя первая собака. Победа родительской любви над родительскими же принципами. Белая с черными пятнами, жесткой шерстью, длинными лапами и одним висящим из-за болезни ухом, она похожа на далматинца. Такой Динка осталась на многочисленных моих рисунках. Она дворняжка. Умная, ласковая, преданная. Правда, без паспорта и, в общем-то, бесхарактерная для дворовой собаки.
Вот я и мама на Финском заливе. Шершавые огромные валуны, волны и брызги воды, ветер, чайки, сосны и белый песок, в который мягко проваливаются кеды.
— Где вы были? Что видели? Ах, да, да, там хорошо. Природа, воздух, даже вдохновение какое-то. А как твой диплом?Досрочно защитила? Вот молодец! Вот это голова!
В конверте нет фотографии мамы, сидящей в больничном коридоре. Из того периода фотографий вообще нет. Но я хорошо помню тот январский вечер. Мы вышли из палаты «прогуляться». Напряженный ламповый свет. Где-то шумит чайник. На маме синий халат. Просит меня принести стул — устала. Из-за болезни кожа мамы пожелтела. Желтые руки лежат на коленях. Она сутулится и тяжело дышит. Видит меня у медсестринского поста. И улыбается. Своей неповторимой улыбкой, от которой светятся ее пожелтевшие глаза.
Я еще не знаю, что всего через два месяца ее не станет. Но уже с весны чувствую какую-то перемену в маме.
В середине мая она провожала меня на вокзале. Вспомнила про горящее дело неподалёку. Волнуясь, просила отпустить её. Беспокоилась, что не успеет к отправлению поезда. А мне было отчего-то тоскливо, тревожно и неловко.
Летом мы созванивались, как и всегда, несколько раз в неделю. Она много говорила. О цветах в палисаднике, о реке. О новых книгах, которые её впечатлили. Я слушала, кивала и угукала. Уловив паузу, начинала рассказывать что-нибудь своё. Она с минуту молчала, а потом внезапно снова заводила речь и так же внезапно прощалась. В октябре она приезжала ко мне в гости на несколько дней. Красивая, загоревшая и весёлая. Без умолку говорила о Греции, из которой только что вернулась. Об Ионическом море невероятного цвета и белой деревушке на горе. О бесхозных апельсинах, желанных и недоступных. О дорожках, выложенных галькой.
Быстро уставала («Путешествие было большим и насыщенным!»), жаловалась на слабость («Нужно сходить к врачу»). Просила много чая, рано ложилась спать.
Впервые за много лет провожала маму на поезд. Смотрела сквозь оконное стекло на такие знакомые руки и лицо. И почему-то, как в детстве, сжималось сердце и хотелось плакать.
Начало зимы было тихим.
В феврале она умерла.
После смерти друзья, знакомые и коллеги скажут много хорошего про маму: каким востребованным профессионалом она была, сколько сделала для своего города, для людей, близких и незнакомых. Это все правда. Она была той, кем гордились и кого уважали. Боялись и прислушивались.
Мама была важным человеком. Настолько, что в начале перестройки ей звонили на рабочий и домашний телефон бравые ребята с угрозой украсть меня.
Однажды ее рабочий кабинет взломали. Украли сумку и документы. И небольшого коричнево-красного картонного петушка — детсадовскую поделку к восьмому марта. В тот день меня даже забрали из сада раньше обычного. Взрослые много тихо разговаривали. Всматриваясь в бледное мамино лицо с бороздкой между бровями, я никак не могла понять, почему ворам понадобился петушок? Сумку, кстати, нашли (документы нет). А петушок пропал без вести.
Обычно из детского сада меня забирали позже всех. Редко-редко мама приходила за мной еще до ужина. Мы шли не спеша вдоль дороги и, болтая обо всем подряд, заходили в магазин у дома. За мороженым. Для меня мама была про это: мороз, красные щеки, мягкое мороженое из автомата в вафельном рожке сразу, а бело-розовая «Забава» (пять штук: папе, маме, мне, сестре и брату) — домой.
Мама была про сдобное тесто для плюшек и рогаликов по выходным.
Про уморительно смешно звучащего «Старика Хоттабыча» перед сном.
Про спонтанную поездку вдвоем в Гурзуф. Где на обратном пути в поисках автобуса мы заблудились и ползли по горе мимо виноградников.
Мама была про минимализм и свободу от вещей, идей, связей. Мы ежедневно пользовались красивой и самой красивой посудой, которая у нас была. Привычным развлечением в нашей семье было модное теперь расхламление. Все, что лежало без дела больше года, отправлялось туда, где оно имело применение.
Так однажды под раздачу попал мой велосипед, верный друг, которого маме не хотелось перевозить на новое место.
На новом месте (мы несколько раз переезжали), бывало, забывались важные когда-то номера телефонов, и адреса, и имена.
После маминой смерти я, обидевшись на мироздание, удалила ее одиннадцатизначный номер из контактов. Еще долго старые сообщения висели под этими безымянными цифрами:
89278272779
*Доченька, как ты добралась?*
89278272779
*Ну что, как экзамен?*
89278272779
*Я на мосту, приходи*
Сообщения звучат маминым голосом и вместе с картинкой обшарпанного больничного коридора хранятся в моем внутреннем конверте «линии жизни».
Много позже, держа на руках новорожденного сына, я буду вспоминать черно-белую фотографию, где полугодовалая я сижу на коленях у мамы. Я ничего не знала тогда о ее профессии, интеллекте, статусе, доходах, интересах и способностях. О том, ждала ли она меня. Радовалась ли. Так же как мой сын ничего не знает обо мне. Он просто держит меня за палец, доверчиво утыкается в сгиб локтя и засыпает. Глажу его по пушистой макушке и, наполненная тишиной, тоже засыпаю.