После Колиного инсульта Верочка поняла, что как раньше уже не будет. Как будет теперь, она не знала, но ее это не сильно тревожило. Главное решение она уже приняла.
Вера вышла из палаты интенсивной терапии и тихонько побрела к выходу, машинально считая соседние двери и совершенно без любопытства заглядывая через прозрачные стекла, за каждым из которых черной дырой гноилась своя беда.
Верочка вернулась домой и постаралась изо всех сил вспомнить, как она жила до сегодняшнего дня. Надо бы поужинать, она ведь с утра ничего не ела. Вера достала из холодильника сковороду жареной картошки с лисичками, которые она собрала на выходных. Три корзинки лисичек и одно ведро белых. Верочка была увлеченным и опытным грибником и считала главным в этом деле поздороваться с лесом и попросить послать ей грибочков. Правда, этот ритуал не у всех срабатывал, но тем опытные грибники отличаются от новичков. Места надо знать.
Верочкин отец, потомственный врач, в свои выходные, которых могло быть едва ли три в месяц, с конца августа, когда дневная жара сменялась проливными дождями, а это означало, что в лесу пошли грибы, непременно брал в охапку свою семью, сажал в малиновый Жигуль, и они мчались за 150 км от Москвы, почти в смоленские леса, чтобы найти эти бесценные белые, подберезовики и, конечно, лисички.
Верочка обожала дни, когда папа был дома с мамой и с ней, Верочкой, любимой дочкой. Отец рассказывал удивительные истории из жизни пациентов, сыпал совершенно непонятными медицинскими терминами, но никогда не пояснял, что такое аневризма аорты или инфаркт миокарда. Верочка представляла, что у папиных пациентов с аневризмой этой самой аорты внутри разверзается огромная дыра и поглощает в себя остальные органы: и сердце, и почки, и легкие — все летит в эту аорту. Как уж тут выжить?
Верочкина мама была тихой, почти невидимой в присутствии папы, шла непременно по его следам и поэтому выходила из леса с полупустым лукошком. Но разве это было важно?
Потом они четыре часа возвращались домой и полночи сражались с грибным полчищем: чистили, варили, мариновали. И непременно жарили картошку с лисичками. Верочка любила это блюдо больше всего.
Когда Верочка познакомилась с Колей, первым, что она ему приготовила, была жареная картошка. Какая ирония, надо же.
Сегодня Верочка есть ее не смогла. Поставила сковороду обратно и включила чайник. Чай — то, что сейчас нужно. Верочка бы выпила коньяку, но завтра в семь утра снова ехать в больницу, надо соображать, а ей в последнее время даже от пятидесяти граммов было нехорошо.
В Верочкиной жизни все было предельно просто и понятно. Прилежная, скромная, училась не то чтобы блестяще, но и не плохо. Средне училась. Как все. Ничего ни от кого не ждала, ни о чем особенно не мечтала. Когда пришла пора поступать, она решила, что непременно станет учителем. Ну или воспитателем. Но в педагогическом грузная женщина в учебной части сказала, что учителей в этом году и так предостаточно, а вот в сельскохозяйственном специалистов не хватает. Вера в сельскохозяйственный не хотела, но и педагогический ей стал физически неприятен. Биться в закрытые двери Верочка не привыкла. Поэтому поступила в строительный. А что, проектировать новые здания —промышленные заводы, дома культуры… это даже вдохновляет.
Она познакомилась с Колей на четвертом курсе, когда проходила практику в архитектурном бюро. Коля был на три года старше Веры и казался ей огромным и сильным. Коля действительно был огромным и бесконечно высоким со своим метром восемьдесят семь, а в очках с чёрной роговой оправой и с неизменной коричневой кожаной папкой под мышкой он выглядел серьезным и очень умным. Вера и подумать не могла, что такой видный молодой архитектор обратит внимание на неприметную практикантку. Вера в общем была хороша собой, но как-то не конкретно, а вообще. Ее надо было разглядеть. Рассмотреть. Больше, чем разглядывать, ее хотелось защитить. Говорить она не любила и чаще боялась, поэтому когда в обшарпанной столовой архитектурного бюро ей вместо гречки дали макароны и на Верочкины невнятные: «Я же просила гречку» бесформенная и ленивая кассирша, глядя куда-то поверх Вериной головы, равнодушно бросила «Следующий», неизвестно откуда взявшийся Николай, переставив ей со своего подноса тарелку гречки взамен холодных заветренных макарон, заставил Верино сердце мгновенно ухнуть куда-то вниз и не возвращаться следующие несколько лет.
Коля был идеальным.
И-деа-ль-ным.
Вера исподтишка любовалась его длинными пальцами, его гладко выбритым подбородком, окутанным тоненькой вуалью мужского одеколона после бритья, его всегда свежими и бережно выглаженными рубашками и начищенными ботинками. Он приезжал за ней в общежитие на своих вишневых жигулях, и они ехали гулять в Парк Горького. Два раза в неделю. В среду и четверг. В другие дни Коля никак не мог. Много работы. Вера, конечно же, все понимала и нетерпеливо ждала среды и четверга.
А потом она узнала, что Коля женат.
Он сам ей сказал.
Уже три года.
И у него двое детей.
Перед глазами Веры встали две милые белокурые девчушки в одинаковых платьицах. И жена в зеленом фартуке с идеальным маникюром, которая каждый вечер встречает его с работы и внимательно слушает, поглаживая его левую руку. Вера как будто оглохла на минуту. Как будто тяжелая болванка упала ей на голову и расплющила все органы чувств. Она молча встала, открыла тяжелую металлическую дверь, дождалась, когда Коля уйдет, и несколько минут пыталась ее закрыть, но замок не поддавался. Верины пальцы скользили по холодной железяке и почему-то соскакивали.
Коля приехал, как обычно, в среду, и Вера безоговорочно и легко открыла тяжелую металлическую дверь. Потом она всю ночь рыдала в Колино плечо, как в детстве, когда маленькой девочкой упала с велосипеда и разодрала коленку.
До свадьбы заживет, говорил ей папа.
А теперь что, никакой свадьбы, получается, у Веры не будет? Вера всхлипывала, вытирала ладонью слезы, а Коля обнимал ее своими большими руками и молча целовал в макушку.
Через четыре года Вера больше всего на свете ненавидела эти пошлые, как пьяные бухгалтерши их архитектурного бюро на новогоднем празднике, среды и четверги. Иногда к ним стали добавляться залетные понедельники, но Вера уже давно не слышала в них звона предсвадебных бубенцов, она просто покорно соглашалась с новым расписанием.
Вера окончила институт и работала чертежницей в том же бюро, что и Николай. Рвения расти в профессии у нее не наблюдалось, к тому же Коля снимал ей квартиру, и этого ей было более чем достаточно для сытой и формально счастливой жизни.
Для настоящего счастья Вере не хватало ребенка. С редким присутствием Николая она почти смирилась, а вот ребенка хотела. И очень боялась об этом сказать.
Когда в очередной четверг она по привычке жарила картошку и раздумывала, сколько сметаны ей положить в грибы или, может, вообще не класть, Коля нервно выпалил:
— Я завтра переезжаю.
Вера на секунду замерла, перестав перемешивать подрумянившиеся кругляшки, и в недоумении обернулась
— Куда?
— К тебе…к нам.
— Зачем?
— Я ухожу от Нади.
Картошка сгорела, но о ней теперь никто не вспоминал.
А через месяц Коля снова вернулся к жене. Там же дети.
Я скучаю, пойми.
Это ненадолго, я со всем разберусь и приеду.
Вера молчала и привычным движением закрывала тяжелую металлическую дверь.
— Коля, я хочу ребёнка, — выпалила Вера и вдруг зарыдала, некрасиво трясясь и вздрагивая, когда Коля вернулся в очередной раз.
Николай весь вытянулся, как струна и, не глядя на Веру, нервно отчеканил: «Не сейчас». Вера последний раз всхлипнула, вытерла слёзы и замолчала. О ребёнке она больше не говорила.
Коля приезжал с вещами еще четыре раза. И уезжал столько же. Вера открывала и закрывала дверь. Без сил, без страха, без горечи и отчаяния. И без радости.
Когда Коля не приехал в среду, Вера не удивилась. Когда они не встретились в четверг в столовой, Вера забеспокоилась, но виду не показала. Все на работе знали про их роман, но талантливо подыгрывали, иногда проваливаясь в дурацкие, но вполне невинные колкости в спину.
Коля не пришел в пятницу, и тогда Вера узнала, что у него инсульт. Жуткое слово из Верочкиного детства. Когда папа произносил это слово, оно автоматически не означало ничего хорошего. Выяснить, в какой больнице Коля, не составило труда. На работу сразу сообщали о подобных происшествиях с сотрудниками.
Вера ехала в троллейбусе и с каждой остановкой чудовищная, тягучая боль ее уменьшалась, она знала, что все будет хорошо. Хо-ро-шо. Вера проговаривала это слово как мантру все тридцать пять минут, пока ехала до больницы.
Перед входом ее уверенность сменилась растерянностью и беспомощностью.
— Куницкий. Николай Сергеевич Куницкий в какой палате?
— Документы давайте.
Толстая санитарка открыла Верин паспорт и небрежно бросила:
— Вы родственница?
— Сестра.
Она ответила машинально, не задумываясь, как будто много раз проигрывала этот вопрос в своей голове. Он звучал необидно и совсем не болезненно. Они ведь и правда с Колей давно как родственники. Как брат и сестра, например.
Вера поднялась на второй этаж и остановилась. Что она ему скажет? А если там его жена и две девочки? А кто она? И зачем она здесь?
Вера затравленно оглянулась, втянула голову и плечи и почувствовала себя букашкой, раздавленной огромным ботинком реальной жизни. Вера без сил плюхнулась на кресло прямо напротив окна, неаккуратно заклеенного полосками бумаги.
— Я должна это прекратить.
Вера сидела на рваном стуле и проговаривала слова, обращенные к Коле.
Это все неправильно
Наверно это наказание за вранье
Так больше нельзя
И
Надо, конечно же, это закончить.
У тебя семья, Коля, жена тебя не оставит, так будет правильно.
Нижняя губа Верочки неуклюже тряслась, пальцы крючковато переплетались, натягивая кожу на неровные костяшки, а на шее пульсировала темно-синяя узкая дорожка. Вера решительно встала и, сделав два уверенных шага в сторону палаты и новой жизни без Николая, тут же обессилено плюхнулась на соседнее кресло.
Санитарка громко зазвенела ведром и уверенными движениями стала отжимать тряпку, расплескивая мутную воду на потертый линолеум.
Вера еще немного посидела и с вымученной улыбкой подняла голову.
Впереди, прямо перед ней, была дверь Колиной палаты.