Они взглянули на меня так, что я сразу же захотела дотронуться до лица, чтобы удостовериться, что там не пустое место. Равнодушные, уже через пару мгновений эти лица задвигаются в приветственных улыбках.
— Надежда, — чуть выделяю «е», просто чтобы вспомнить, как звучит мое имя, перед тем, как в меня полетят его производные, а я соглашусь на одно из них.
— Вы вовремя, — роняет один из остролицых и долго и влажно жмет мне руку.
— Не умею опаздывать. — Я улыбаюсь и протягиваю руку следующему.
Синие костюмы, блестящие туфли, темные глаза: они неотличимы друг от друга — Ямазаки-саны и Жан-Поли по очереди называются.
— У вас же сейчас, наверное, еще час ночи? Мелатонин?
— Ответственность, — отвечаю серьезно, они же смеются, и сумка с ноутбуком тяжелеет на плече.
Я знаю, что каждое первое знакомство немного вульгарно. Застегнутые наглухо пиджаки чуть жмут, а ярлыки, что мы заранее навесили друг на друга, самодовольно топорщатся, словно цветные стикеры, которыми мы отмечаем этапы проекта на доске.
— …вылетаешь в пятницу, — инструктировал меня шеф, — они хотят познакомиться с тобой лично.
Страх зашевелился где-то в желудке, и холод от ладоней чувствовался даже сквозь плотный твид пиджака. Ямазаки-Сан-Жан-Поль ждёт меня в стеклянной башне у бухты Виктория!
— Справишься. — Шеф не спрашивал, а я и не спорила.
Ямазаки-Жан-Сан-Поль приводит меня в конференц-зал, показывает, как подключить ноутбук к проектору, а потом важно рассаживается вокруг длинного стола и впивается в меня десятью парами глаз. За его спинами, за прозрачными стенами зала постоянно мелькают чужие лица. Иногда хозяева этих лиц проходят так близко, что их дыхание рисует знаки вопроса на медленно запотевающих стеклах.
— Может, перерыв на чай? — тихо спрашивает Саймон спустя пару часов, когда мы остаемся с ним одни. Саймон — приглашенный эксперт, без его согласия Жан-Ямазаки-Поль-Сан не подпишет контракт. Но на самом деле, он — мой идеальный рыцарь. Саймон произносит мое имя правильно, а во время переговоров так убедительно кивает мне с высоты десятилетий экспертности, что у Ямазаки-Поль-Жан-Сана становится все меньше сомнений.
Больше всего я сейчас хочу кофе, крепкого настолько, чтобы перебить послевкусие неуверенного знакомства.
— Перерыв на чай — обязательно! — А потом, позвенев связкой браслетов под длинными рукавами пиджака, решаюсь признаться: — Но мне больше хочется кофе.
Мы устраиваемся на высоких стульях в дальнем углу кафетерия, у меня в стаканчике — двойной эспрессо. У Саймона — чай с молоком. Перед нами за идеально вымытым окном сорок третьего этажа Гонконг скалится финансовыми центрами.
— Саймон, мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться с этим проектом. — Прыгнуть вниз головой было бы проще, чем продолжить. — Кажется, я совсем ничего не поняла.
Саймон смеется так, что маленькие стеклышки в квадратной оправе очков запотевают, и одобрительно кивает.
— It makes sense, они и сами ничего не поняли, но я тебя научу, — и он пускается в подробные объяснения.
И все становится чуть проще. И стеклянный город за окном, и средневзвешенная стоимость портфеля ценных бумаг. И единичка, дорисованная перед 2 февраля на том освобождении от физкультуры двадцать лет назад. Как говорит Саймон, все должно создавать какой-то смысл. И даже усатый монах с большими ступнями и грязными ладонями.
— Нельзя тебе тут! — кричит он на меня, замахиваясь дымящимися благовониями. — Демон! Демон!
Народ приближается посмотреть на изгнание демона, к монаху присоединяются другие, они перешептываются, а потом дружно разворачиваются в мою сторону.
На столике тихо звонит мой телефон, и Саймон обрывает себя на полуслове.
— Make sense, понимаешь? — Он встает, собирает рваные бумажные пакетики из-под сахара. — Я вниз, покурить, и продолжим?
Сегодня кондиционер в зале работает во всю мощность, и холодная струя воздуха бьет прямо в затылок. Мы пытаемся утвердить новую модель, но Ямазаки-Жан-Поль-Сан не готов к переменам, он кидается бессмысленными «а если» старой системы, и они кружат ото рта ко рту все быстрее и быстрее, пока меня не выбрасывает из разговора.
«Как насчет быстрого ланча в парке?» — всплывает на экране приглашение в скайпе от моего рыцаря. Сегодня он экспертствует где-то в соседней башне.
«Мы все еще моделируем, вычисления не сходятся, похоже, я где-то ошиблась.»
— Перерыв! — раздается слева, и я быстро поворачиваюсь на голос, в шее громко хрустит.
— Отлично, встречаемся здесь же? — И зачем я спрашиваю? В каждой стеклянной башне есть тот самый конференц-зал, где держат чужаков.
— Конечно! Начинаем в 12:30! — Жан-Сан-Ямазаки-Поль быстро исчезает из комнаты, а на часах 12:25.
«С облигациями не получается? Проверь, стоит ли у вас цена в процентах».
За оставшиеся пять минут я успеваю исправить ошибки в вычислениях на доске, постоять, прижавшись лбом к стеклу и разглядывая крошечные лодочки в бухте, и сходить до кулера за водой. Когда я возвращаюсь, уже 12:31, и Поль-Ямазаки-Сан-Жан ждет меня, разглядывая записи на доске.
— Так не умеешь опаздывать? — смеется он во все голоса.
Я ставлю стакан с водой на стол и подхожу к доске, чтобы объяснить ошибку. За спиной громко хрустит бумага, и комната наполняется чесночно-мясным запахом, от которого кружится голова и ноет где-то глубоко внутри. Я оборачиваюсь, и на меня смотрят жующие лица Сан-Ямазаки-Поль-Жана.
— У нас плотный график! А мы и так уже потеряли много времени на мелочах!
— Тогда перейдем сразу к результатам. — Я говорю громко, чтобы заглушить урчащий желудок. – А детали пришлю вам чуть позже.
Я разворачиваюсь лицом к доске, чтобы не видеть толстые надкусанные сэндвичи, и крепко-крепко держусь за маркер, пока мутный и вязкий стыд спутывает мысли и пальцы.
В пятницу Поль-Сан-Ямазаки-Жан приходит в кэжуал и весь день пестрит рубашками и неловкими шутками. А вечером он ведет меня в ресторан на последнем этаже самой высокой башни. И все время, пока мы сидим в стеклянном сердце этого странного мира, Жан-Поль-Сан-Ямазаки смеется и повторяет, что я должна вернуться на цветение сакуры в следующем месяце.
— Надежда. — Я выделяю «е», чтобы он понял, куда ставить ударение. — Правильно говорить Надежда.
Мы смотрим друг на друга долгую тихую минуту, а я вновь слышу пронзительное «Демон! Демон» и чувствую, как меня накрывает душная волна благовоний.
Тай Мо — маленький храм где-то в джунглях одноименного парка. Я оставляю розовые балетки на входе и сажусь рядом с незастекленным окном, прячу волосы, локти и колени под тонкий платок. Неожиданно под лопатку ударяет что-то горячее, я поворачиваюсь и чуть не получаю удар по лицу железным шаром с курящимися благовониями.
— За что? — Я вскакиваю и отступаю к окну.
— Демон! Желтоволосый демон! — Люди и монахи вокруг одобрительно гудят.
— Прекратите! Я могу уйти!
Но меня уже никто не слушает. Гомон все нарастает, толпа одухотворенных начинает окружать меня. И я выпрыгиваю в окно, босые пятки бьются о каменный двор. В спину ударяет горячий тяжелый шар, а за ним — радостные вопли. Надеюсь, две недели с фальшивым освобождением не напомнят о себе именно сейчас, и я бегу изо всех сил. Бегу, как никогда не бегала ни один марафон. Бегу, пока перед глазами не появляются черные мотыльки, а крики за спиной не стихают и лес не заканчивается автобусной остановкой.
Но в каменных джунглях бежать некуда.
— Значит, через месяц, Надежда, — наконец говорит Поль-Ямазаки-Жан-Сан, и со всех сторон ко мне тянутся его руки, жмут мои, хлопают по плечам.
Значит, через месяц. И еще через один. И так до тех пор, пока Эр Франс не пришлет мне поздравительную статистику о девяти днях, трех часах и двадцати восьми минутах в воздухе за полгода. А сейчас я помещаю в себя истории, как в омут хранилища, чтобы однажды пригласить всех желающих полюбоваться моим личным Ямазаки-Сан-Жан-Полем. Каждое первое воскресенье месяца осмотр бесплатный.