Я кряхчу, натягивая ботинки возле входной двери.
Мама выглядывает из кухни. Руки и щека у нее в муке — печет шарлотку. Обычно мама готовит ее осенью, когда дедушка привозит в огромном кожаном чемодане яблоки из своего сада. Он везет их на поезде почти сутки. Часть из них доезжает до нас с подбитыми, гниющими боками. Мама вздыхает, что яблоки жалко. Папа ругается, что чемодан тяжелый — зачем дед его тащит, спина же больная. А я просто прячусь в этом пропахшем яблоками кожаном «гиганте».
Сейчас зима. Дедушкин сад укрыт снегом. Папа — в командировке. Боевой — но это не говорят вслух. Она длится уже несколько месяцев и неизвестно, когда закончится. Папа звонит нам раз в две недели. Связь часто прерывается. Еще он шлет письма. Они всегда опаздывают — и я вновь и вновь перечитываю то, что папа и так рассказал по телефону. Ответные пишет мама, не знаю о чем. Я только в конце корябаю: «Папа, я тебя люблю». Почерк у меня никудышный, чтобы писать отдельные письма.
— Ты куда? — строго спрашивает мама, смотря на часы. — Обед скоро.
— Я к Катьке, у нее поем, — говорю. Открываю дверь.
— Что за привычка есть в чужих домах! Поешь дома! — Мама не любит, когда я обедаю в гостях. Говорит, что я их объедаю. Хотя у Катьки много еды. Даже вазы с конфетами всегда полные.
— Ну мам, — канючу. — Опаздываю. Не буду у них, потом поем, хорошо?
И выскакиваю за дверь.
— Шапку надень, ухо продует! — кричит мама вдогонку. Я киваю, хоть она меня и не видит. Но шапку держу в руке — кто в десять лет их носит? Тем более, на мне они все сидят криво, будто мое лицо — вытянутый гриб. Вот шляпа, наверно, красиво бы смотрелась… Я видела такие в журналах. Но кто мне ее купит?
Я скачу по ступенькам, чередую ноги, словно прыгая в классики. На первом этаже замираю — выйти через основной вход или через «черный»… К Катьке ближе через основной, но его видно из нашего окна. Мама точно будет смотреть — надела ли я шапку. Лучше обойти через «черный», там не заметит.
Катька встречает меня возле своего подъезда. Ее шапка, как и моя, засунута в карман. Только у нее — в карман красивой дубленки с муфточкой, а у меня — в дутую куртку болотного цвета, еще и на размер больше. «На вырост» — всегда напоминает мама на рынке.
— Чего так долго? Час уже жду… — Катька, как всегда, преувеличивает, но я ей этого не говорю. Она такая упрямая, все равно не переспорю. — Мама на почту просила зайти, письмо отправить.
На почту так на почту. Она близко — минут пять и на месте. Мне нравится там открытки рассматривать. Сейчас в витринах новогодние, красивые. Может, для папы выберу.
Пока Катька бросает письмо в ящик, я торчу у витрины. Открыток мало — видимо, раскупили. Но возле телеграфистки лежит стопка газет с программкой. Ищу по карманам монетки — две по пять.
— Дайте программку, пожалуйста! — протягиваю их в окошко. Мне отдают газету.
— Зачем ты ее взяла? Намокнет от снега. — Катька щурится. Ей прописали очки, но она их не носит. Катька красивая, зачем ей очки?
— Под куртку спрячу. — Папа всегда покупал программку, а потом мы обводили — он красной ручкой, а я зеленой, — что хотим посмотреть. Иногда кружки совпадали, и мы смотрели фильм всей семьей.
— Помнешь. Пошли, занесем к тебе. Горе луковое! — Катька старше меня всего на полгода, а ведет себя — будто на год. Вечно так, покровительственно. Но я не обижаюсь — она же не со зла, просто вредная. Да и дружим мы с ней уже три года, с самого первого класса!
— Ой, я ключ забыла! — вспоминаю возле дома.
Звоню в домофон.
— Это я! — кричу, услышав, как мама подняла трубку. Она молча щелкает кнопкой, и дверь открывается.
Мы с Катькой соревнуемся, кто быстрее добежит до моего четвертого этажа. Я выигрываю — в куртке легче бежать, чем в дубленке. Изо всех сил колочу в дверь, разгоряченная бегом.
Дверь открывает папа. Я замираю. Смотрю на него, в старых джинсах, в его военном свитере. Его не должно быть здесь. Он звонил в прошлое воскресенье и говорил, что на Новый год их не отпустят. Я вышла из дома меньше получаса назад. Так откуда же он здесь улыбается.
— Папа! — Висну на нем, вцепившись, как обезьяна. Проверяя, что мне это не снится. — Папа.
Свитер колет мне щеку. Надо слезть. Я — большая и тяжелая. Но я только крепче прижимаюсь к нему.
Где-то позади ахает Катька. Смеется мама. Мне плевать на них.
— Папа… — выдыхаю и начинаю реветь.
— Ой-ей, что за сырость. Ты же говорила, что больше не рева! — Папа так и заносит меня в дом, опускается вместе со мной на банкетку и вытирает слезы.
— Тебя. Нет. — Реву дальше.
— Как нет? Вот он я! — Папа хохочет. — Это тебя нет! Прихожу, спрашиваю — где моя козявка. А тебя нет.
— Вы с ним разминулись, — добавляет мама. — Он буквально через минуту после тебя зашел. И как вы на лестнице не встретились? Ты, наверно, через «черный» вышла. Кате позвонили, а Нина говорит — вы на почту ушли. Ладно, давайте уже за стол. Катя, раздевайся.
Садимся за стол. Мама с Катькой обсуждают школу. Папа шутит и ест шарлотку. Я молчу и думаю, что теперь можно не загадывать: «Пусть папа вернется». Лучше — пусть больше не уезжает.