— Леночка, родная, я достал! — крикнул с порога Николай, неуклюже сбивая снег с ботинок. — Вот. Потерпи ещё немного.
Он споткнулся о разбросанную на полу кучу одежды, и пузырьки выскользнули у него из рук.
— Вода! — почти беззвучно охнул мужчина.
Да, да, вода, именно вода, и живая, и мертвая, выплеснулась на тёмно-синее платье в мелкий цикламеновый цветочек.
Внезапно выросли недостающие пуговицы на воротничке, мятая ткань разгладилась, тусклая пряжка на поясе заблестела как новая. Платье постепенно наполнилось объёмом, будто его надело на себя какое-то невидимое тело.
Оно медленно и с трудом оторвалось от пола и село. Длинный рукав слегка дернулся и взметнулся вверх, к воображаемой голове. Точь-в-точь таким жестом Лена поправляла волосы, когда нервничала.
Комната закружилась чертовым колесом, и Николай рухнул рядом с мертвой женой.
На похоронах он не проронил ни слезинки — всё выплакал в предыдущие ночи, когда платье, слегка приобняв его рукавом, лежало рядом на кровати. На третий день оно заговорило. Конечно же, голосом Лены.
— Так тебе и надо, — бубнил себе под нос Николай, — потому что вода эта от дьявола. Ишь, чего удумал, с того света душу вернуть! Вот теперь и расхлебывай.
Хотя обещали же, говорили — верь в чудо, время сейчас такое особое, Святки, как-никак.
Всё возможно. Абсолютно всё. И он, дурак, поверил.
— Тебе её не хватает? — спрашивали ничего не ведающие подруги Лены, когда случайно сталкивались с ним у входа в метро или в магазин.
Николай вжимал голову в плечи, и глаза его предательски бегали из стороны в сторону.
Хватает, хватает.
У платья остались все привычки Лены. Её вкус, замашки, даже когда-то казавшиеся милыми дурацкие шуточки. Только выходили они какими-то механическими, без задоринки, без души.
— Ой, это ведь молодой Меладзе, сделай погромче! — привычно кричало оно с кухни, а Николай всё равно каждый раз вздрагивал и вжимался в кресло. И внутри у него всё холодело.
— Коля, сколько уже можно горевать? Ведь уже почти год минул, — недоумевали барышни с работы. — А ты всё один да один.
И смотрели на него многозначительно. Ну же, Коля!
А он после работы на ватных ногах шел сперва в магазин за хлебом и молоком, а потом всегда домой.
— Раз, два, три, — считал он выхваченные фонарями круги снега. И мечтал, чтобы темнота поглотила и его. Раз, два, три.
Невыносимо видеть, как платье опять пытается несуществующими пальцами подобрать пароль от телефона, а потом трясётся в рыданиях.
— Ты что, больше меня не любишь?
Убить? Уничтожить? Нет, конечно, Николаю никогда не приходила в голову эта мысль. И так уже грехов — не отмолишь. Да и как уничтожить, если оно всё равно срастётся. Затянутся дурацкие цикламеновые розочки, пуговки встанут ровным рядом. Складки юбки привычно зашелестят по кухне.
Самое главное, что это платье никогда не нравилось Лене. Она даже собиралась продать его на «Авито», да хоть за триста рублей, лишь бы только кто-то взял. Но не успела.
— Масс маркет же, бездушная Zara! Полгорода в таких ходит, — сетовала она, — и чем я тогда думала?
«А чем думал я?» — в который раз размышлял Николай, пока платье нарезало солёные огурцы для оливье.
— Ой, по первому каналу «Чародеев» опять показывают! — встрепенулось оно и на секунду застыло с ножом в рукаве.
И Новый год, что вот-вот настанет,
Исполнит вмиг мечту твою.
Если снежинка не растает,
В твоей ладони не растает,
Пока часы двенадцать бьют…
Маленькая Нина была полна детского оптимизма. Верила в новогодние чудеса. И Николаю вдруг страшно захотелось тоже поверить. Пусть всего на одну ночь. А вдруг?
Именно сегодня да и отпустится ему страшный грех того желания.
— Отче Наш, — зашевелил он губами. — Иже еси на небеси.
Платье устало обмякло на стуле и повернуло воротничок к мужу.
— Да будет воля твоя! — продолжал шептать Николай.