Где-то далеко-далеко от нас с тобой, дружок, среди заснеженных просторов Арктики жил и работал маленький ледокол. Да-да, был он небольшой, дизель-электрический, но мощный: папа-инженер спроектировал его так хорошо, что он без труда ухитрялся лавировать между грозными льдинами и привозить на полярные станции дружелюбных геологов, тюки с провизией и упирающиеся в стенки трюмов, припасенные для этого случая силы, и можно врезаться в лед, словно в первый день после ремонта. Ни мороз, ни стужа не могли сломить веселый нрав ледокола, иногда он даже шумел в тон северному ветру, и вальяжные белые медведи да мудрые полярные совы замирали на время, вслушиваясь в эту странную, но такую понятную северному жителю музыку.
Верой и правдой служил ледокол людям целых семь лет, пока одной тихой морозной ночью не приключилось с ним вот что. Был канун Нового года, и надо было спешить, чтобы вовремя доставить людей и подарки на главную полярную станцию. Его тоже ждал подарок: старпом, как-то выходя на палубу, заметил, почесав в затылке, что неплохо было бы снова покрасить рулевую рубку Ледокола Палыча в зеленый цвет. Ледокол хмыкнул сиплым гудком, зная по опыту, что от хороших слов люди не всегда переходят к хорошим делам, и уважительные отчества, увы, здесь погоды не делают. Потускневшая обшивка кают и покосившийся флагшток были тому немыми свидетелями.
Но в этот раз старпому можно было и поверить по причине пяти банок легендарной краски «Инерта-160», припасенной последним в трюме под кают-компанией. О том, как же он будет выглядеть в изумрудной обновке и насколько подобает франтиться приличному ледоколу (ведь он не какая-нибудь речная пароходная шушера для туристов-горожан) — вот о чем думал ледокол, не замечая необыкновенного по красоте северного сияния. А надо сказать, дружок, что это природное электричество является предметом гордости каждого, живущего и работающего на Северном полюсе, ибо говорят они о нем так, как будто сами его включили, или так, словно оно включено только для них.
Именно в такой подсвеченный северным сиянием момент на верхней палубе и раздалось сначала одно, а затем другое сдавленное мужское всхлипывание. Ледокол недоверчиво проверил, все ли у него в порядке с локаторами, но ошибки быть не могло: все системы работали нормально и улавливали позывные большого человеческого горя. Это дал течь старпом, с трудом перечитывая сквозь слезы телеграмму: «Сильно заболела ваша сестра. Приезжайте как можно скорее! Она в очень тяжелом состоянии!» От неожиданности ледокол встал. Остановки он позволял себе в жизни лишь два раза: когда возвращался с ремонта и увидел, как в большом городе дают праздничный салют, ну и потом еще, чтобы привлечь внимание экипажа к тому, что за борт упал всеобщий любимец, младший матрос Шурка.
На сей раз неожиданная остановка и «нестроевые» стенания заставили почти всю команду в мгновение ока очутиться там, где намокал старпом. Его увели в каюту, а главный механик, лишний раз смазав маслом необходимые места дизельного двигателя, шепнул едва слышно: «Ну давай, Палыч, пора трогать, а то жена и дети не дождутся к Новому году». И ледокол помчался по водной глади, размышляя о том, что у механика есть две дочки и красавица жена, разбитная буфетчица Лиза, а у старпома только по-питерски сверхинтеллигентная сестра, и та в беде.
Старпом, как и ледокол, был родом из Выборга, а сестра его, Лилия, работала в Эрмитаже экскурсоводом и всегда посылала брату поздравительные открытки в старинном стиле. Они с пиететом хранились в жестяной коробке из-под цейлонского чая с орнаментом из лилий и колокольчиков, изредка доставались и рассматривались по вечерам, даря счастливому владельцу такое благодушное настроение, что все это еще сопровождалось мурлыканьем любимой старпомовской песни. Ледоколу песня очень нравилась, но он никак не мог разобрать всех слов, только часть припева: «Только… семьи моряка, тра-та-та-тата». На этом месте, как назло, в каюте старпома появлялся то боцман с разговорами за жизнь, то вызывающие к капитану за очередным поручением запыхавшиеся матросы. На службе бывает не до песен, дружок.
Тут ледокол вспомнил, что у него тоже есть сестра. Их делали на одном Выборгском судостроительном заводе, только звали ее по-другому — прогулочная яхта. На яхту шли дорогие отделочные материалы, и рабочие возились с ней дольше, но юный ледокол не ревновал, потому что папа-инженер, нередко наведывавшийся в сборочный цех, всегда приговаривал, какие они у него славные детища — стройная, красивая яхта и мощный, сильный ледокол. А еще он рассказывал ледоколу, что возить людей по рекам и теплым океанам может почти любое плавучее средство, даже консервная банка, а в Арктике могут работать только самые уважаемые, самые прочные корабли — ледоколы. По ночам ледокол и яхта часто судачили о своих будущих капитанах, и ледоколу казалось, что у сестры чересчур авантюрный нрав. Ей грезились то удивительные страны и веселые регаты, то тихие бухты на Карибских островах. Виной тому была, очевидно, заграничная материя, которой обивали каюты яхты. Ее долго везли из-за границы, и она успела много чего увидеть и услышать. После спуска на воду суда виделись только несколько раз, и то на ремонтных заводах. Яхту обычно привозили в весьма потрепанном состоянии. Видимо, помимо удивительных стран яхте попадались весьма удалые хозяева. Но об этом она умалчивала, только расспрашивала брата о северных красотах да просила помнить о том, как им повезло, что они морская семья.
Ледокол вдруг представил, что и его сестре сейчас плохо: наскочила на мель, или, что еще хуже, ее захватили пираты. Только вот ледокол был не из тех, кто предается переживаниям.
Крайний Север и шторма приучили его действовать быстро и решительно. Нужна была помощь.
Что-то папа-инженер говорил о том, что корабли, как люди, могут помочь друг другу в беде, если между ними есть дружеская или родственная связь. И тут он вспомнил, что яхта рассказывала ему об открытии одного новосибирского ученого, помогающего кораблям связаться даже тогда, когда нет ни координат, ни электричества. И вспомнив «как», он явственно услышал вопрос яхты: «Что я должна сделать?»
Все, что произошло потом, долго не укладывалось в сознании людей. А есть такие явления, дружок, которые и не уложишь в голове, как вещи в чемодан, ибо они пока неподвластны логике привычного порядка. Каким образом прогулочная яхта, везущая экскурсию врачей, вдруг резко изменила свой курс, причалив к Университетской набережной Васильевского острова напротив дома, где на первом этаже почти умирала от воспаления легких запутавшаяся в коконе одиночества Лилия? Как ее собака лаем заставила их следовать за ней и привела эту спасительную армию к хозяйке? Как одному симпатичному врачу-пульмонологу из этой группы удалось вытащить Лилию с того света? А затем, после месяца участившихся медицинских визитов, предложить ей вместе с приемом очередного лекарства еще руку и сердце собравшегося в отставку холостяка?
Об этом и о многом другом ледокол узнал намного позже, весной, отдыхая на причале рядом с украшенной лилиями и нежными колокольчиками яхтой, на которой играла свадьбу семья старпома. А в этот Новый год, вовремя придя на главную станцию и приняв телеграмму для старпома от еще неизвестного ему шурина-врача (что все в порядке и кризис миновал), ледокол мирно посапывал на заледенелом причале, не замечая всплески тюленей, подплывших поближе, чтобы разузнать новости о далеком экзотическом месте, которые люди с какой-то особенной теплотой называли «материк».
А уже пятого января на ледоколе кипела работа. Быстрая как белка, буфетчица Лиза и ее юркие дочки помогали корабельному коку заранее готовить медовые пряники в форме морских кораблей для грядущего рождественского ужина. Младшие матросы под предводительством вымахавшего уже под два метра Шурки покрывали стены рулевой рубки и внутреннюю часть верхней палубы удивительной зеленой краской, приговаривая, какой же их Ледокол Палыч будет красивый. Ледокол смущенно слушал, щурясь иллюминаторами от непривычно яркого света прожекторов причала. Он ждал. И вот наконец на мостик вышел старпом, закурил трубку, улыбнулся и тихонечко запел. Маленькие снежинки, кружась в такт песенке, порой попадали на окрашенные места, выступающие из-под навеса. Они не таяли, и старпому казалось что он видит зеленые луга своего детства, на которых только-только появились пушистые одуванчики, а где-то рядом играет маленькая, только начинающая говорить забавные слова Лиля. Ледокол всего этого не видел, но он чувствовал, что старпому очень хорошо. Ведь только когда человеку хорошо, он может одновременно петь, улыбаться и смахивать ненароком выступающие слезы. Как и я сейчас, дружок.
Только корабль да сестра,
Только корабль да сестра,
Ледокол Палыч и Лилия, да,
Простое счастье семьи моряка!