Сон ускользает, как шёлковый платок из рук, но в последний момент я подхватываю его. Всеми силами оттягиваю момент пробуждения. Хватаюсь за обрывки картинок: весна, цветущая сирень, ее запах чувствуется повсюду, голоса птиц.
Не хочу просыпаться, лежу с закрытыми глазами. Сон еще рядом, но через мгновенье он исчезнет, и я окажусь в реальности.
Вот, стоило только подумать о реальности — и она тут как тут. Будильник.
Работа, нет, не просто работа, а первый рабочий день после отпуска. Захотелось накрыться с головой и занырнуть обратно.
На работу идти совсем не хотелось. Вот совсем, но трудовой кодекс гласил, что отпуск двадцать восемь рабочих дней, а по истечении этих двадцати восьми дней ты должен вернуться и продолжить. Не продолжишь — прогул, а дальше последствия, и последствия разные.
Двадцать восемь дней закончились.
Дочь в школу, сама на работу. Знакомый ритм на четыре счёта. Утро, день, вечер, ночь. В школу, на работу, с работы, спать. Тоска. Отбивала я этот ритм всегда с трудом.
С таким настроением я шла — нет, не шла, а нога за ногу неторопливо продвигалась — в направлении офиса. Настолько неторопливо, что часы уже показывали опоздание минут на десять, это ещё было простительно, дальше «точка невозврата» — последствия. В то мгновение, когда я подумала о «точке невозврата», к которой приближалась гораздо быстрее, чем к месту работы, свободно гуляющий по подворотне ветер поднял летнюю пыль, ещё не успевшую стать осенней грязью, слегка коснулся моего лица, я моргнула, и что-то кольнуло глаз.
Глаз заслезился, и спасительная мысль забежать в «травму глаза» быстро прокралась в то место, где её ждали. Я прибавила шаг. Травмпункт практически за углом, два проходных двора — и на Литейный. Рабочая магистраль города, проспект буднично жужжал, пчёлки несли мёд, каждая в свой улей, в свою соту. Утро.
Через десять минут я стояла перед кабинетом врача.
— Ну, что тут у вас? — Зеркало на лбу доктора сверкнуло солнечным лучиком.
— Что-то в глаз попало. — Я постаралась пригасить радостное возбуждение. — Болит, и глаз не открыть, у меня уже было такое, у меня что-то с морганием. — Я говорила быстро, пытаясь выложить всю историю травм глаза, начиная с детского возраста.
Доктор молча слушал, изучал глаз.
— Что ж, травмы здесь нет. — Он выдержал паузу.
Я замерла. Мозг подкинул пару вариантов «последствий», не позитивных.
— Но, — опять пауза, — я выпишу вам направление в поликлинику. Сходите, проверьтесь у своего офтальмолога, что-то мне подсказывает о наличии…
Дальше прозвучало мудрёное слово. Моё сердце встало на место. Справка хоть какая-то, но есть. Об остальном я подумаю позже.
С заветной бумажкой я выплыла на просторы Литейного. В музыке проспекта что-то поменялось: вместо пчелиного «жу-жу-жу», слышалось звонкое трамвайное «трынь-дзинь».
Глаз покалывало, сердце ликовало. Ещё один день свободы был отыгран.
Я выдвинулась в сторону поликлиники.
В мрачных коридорах старого здания, где расположилась поликлиника номер сорок, было холодно и серо.
— Офтальмолог в отпуске, — прозвучало из окна регистратуры.
— А мне что делать? У меня направление. — Я проявила несвойственную настойчивость.
— Идите к участковому. Она как раз принимает в шестом кабинете.
Мне показалось, или реально в голосе медсестры прозвучало злорадство?
— Без очереди. — Медсестра улыбнулась.
— Благодарю, — протянула я, тревога скребанула коготком.
Здесь надо заметить, что наш участковый врач, Октябрина Августовна, это отдельная история. У неё был дефект речи, понять её было невозможно, по крайней мере, у меня это не получалось. Перед кабинетом было пусто, и вообще как-то немноголюдно в коридорах. Видимо, народ еще в отпусках, болеть некому.
Я одернула юбку, чтобы хоть как-то прикрыть вопиюще загорелые ноги, глубоко вдохнула и открыла дверь кабинета.
— Добрый день. — Я чуть споткнулась на слове «день».
— Пьяходите, сьядись, — произнесла доктор, не поднимая глаз от бумаг, лежащих на столе. Я присела на краешек стула, вполоборота, чтобы видеть медсестру.
Медсестра — спасение, она переводила.
— То? — Доктор оторвалась от бумаг и смотрела на меня огромными рыбьими глазами.
Я с надеждой бросила взгляд на медсестру. Но тщетно. Медсестра была увлечена заполнением очередной карты.
— Глаз. — Я прищурила «травмированный правый», ткнула в него пальцем для большей убедительности.
— И? — прозвучало членораздельно.
Я немного взбодрилась, почувствовала опору под ногами.
— Вот, направление из травмы, офтальмолог в отпуске, меня к вам отправили. — Я протянула направление.
— Дайте мне, — услышала я из-за спины голос медсестры.
— Юда ваньте. — Доктор спустилась со стула и выкатилась из-за стола. Она была кругленькая, небольшого роста, ей оставалось чуть-чуть до идеальной формы большего волейбольного мяча.
Дальше прозвучала длинная фраза, которую без дешифровки понять было невозможно.
— Снимите кофту, доктор вас послушает, — перевела сестра.
— Но у меня глаз.
— Октябрина Августовна. — Это прозвучало нежно, по-матерински. — У девушки подозрение на… — Медсестра взяла в руки направление. — На гомонукулез.
Последнее слово прозвучало весомо, это придало мне уверенности, что заветный голубой листок я унесу с собой. Первый раунд был отыгран.
— Ять. — Доктор сопроводила произнесенное сочетание букв пригласительным жестом, указав на стул.
— Бьижи. — Опять взмах рукой.
Я придвинулась ближе и облегченно вздохнула. Ура! Я ее понимала. Блеснуло зеркальце, обдав холодом. Солнце за окном погасло. В кабинете стояла тишина.
— Что там? — Я решилась на вопрос, подозревая, что может последовать ответ. Риск был.
— Ичего ашного. — Октябрина Августовна уткнулась в лист бумаги и начала строчить. Писать у неё получалось явно лучше, чем говорить.
Я с надеждой ждала оправдательный приговор в виде больничного листа.
Зря надеялась.
— Альбуцид утром и вечером, — коротко сообщила медсестра.
— А глаз?
— Глаз? Глаз на месте, дееспособен. — Медсестра позволила себе улыбнуться.
— А работа?
— Работайте на здоровье. Доктор вам всё сказала. — Медсестра нетерпеливо заерзала на стуле. — Следующего попросите, пожалуйста.
Следующего не было. Из глаза скупо покатилась слеза, я брела по тускло освещенному коридору, ноги опять плелись и заплетались, мозг молчал, видимо, взял паузу.
— Анна Николаевна. — Я обернулась. Медсестра быстрым шагом приближалась ко мне, в руках у неё была медкарта. — Идите в кабинет номер восемь, это второй этаж, там зав.отделением принимает. Скажете ей, что вас Октябрина Августовна послала.
— А она послала?
— Послала, послала.
Я подошла к кабинету номер восемь без надежд и ожиданий. Разочарований на сегодня достаточно.
— Что у вас? — Голос был звонкий и принадлежал рыжеволосой красавице. Костёр из рыжих кудрей искрил и переливался. Я застыла с прижатой к груди медкартой.
— Смелее и быстрее.
— У меня с глазом что-то, а офтальмолог в отпуске. — Я замолчала.
— И? — Она смотрела на меня изучающе.
— Вот, альбуцид выписали.
— А ты?
— У меня рабочий день скоро закончится.
— Понятно. — Зав.отделением взяла ручку и голубой листок. — Трёх дней хватит?
— Да.
Вот так просто? Так можно было? В моих руках заветный листок и три дня свободы.
Почти бегом я пролетела коридоры поликлиники, открыла тяжёлую дубовую дверь, которая помнила ещё больных начала века. Дверь скрипнула и медленно закрылась.
Я на минуту задержалась, выбирая маршрут, теперь можно не торопиться. Пойду направо — Спас на Крови, красиво, но грустно. Пойду налево — дворики Капеллы и Мойка, 12, здесь тоже событие нерадостное, но дворик с его белыми скамейками и тишиной в центре гудящего мегаполиса успокаивал.
Я наслаждалась свободой.