Ж

Жги ведьму!

Время на прочтение: 3 мин.

Я не была дома с декабря.

Вернулась в начале апреля, когда сумасшествие подходило к пику. Но в Ёлкино не было зараженных; здесь даже рук не стали мыть чаще, только смотрели телевизор да обсуждали новости. Врачиха, как всегда, приезжала дважды в неделю, принимала больных. Приезжих не проверяли. В единственном магазине лежали и гречка, и мясо, и туалетная бумага. По сравнению с безумием столицы в Ёлкино дремал рай.

…Первые признаки появились через неделю — кашель. Жар. Конечно, не верила. Конечно, до конца надеялась, что простуда, что пронесет, что с кем-то, но не со мной, нет, нет… Нет. Фельдшер, натянув маску, нервно вызвала машину, отправили в райцентр. Там уже сделали тест. Результатов я так и не дождалась, но состояние говорило само за себя. Не знаю, как там проходит у бессимптомных, у легких… А тяжелые тяжелеют на глазах. Каждый час становилось хуже: ломило, скручивало, прижимало к постели. Не подняться. В бреду снилось, что осеняет темным крылом. А все-таки — пронесло. Пронесло… Приехала домой — словно заново начала. Столько планов. Столько всего успеть! Столько жизни внутри — никогда, никогда такого не чувствовала!

А Ёлкино встретило молчанием, отчуждением, выбитым стеклом в пристройке. Калитку мою заколотили. Со двора вытаскали чурбаки, шины, унесли скамейку… Ладно, в доме не тронули. Зато на окне, поперек, чернела громадная надпись в подтеках краски: ЗАРАЗНАЯ.

— Заразная! — орала вслед детвора.

— Не дыши на меня! Не дыши, Галка! 

— Хлеб не трогайте без перчаток! Что это такое? Весь свежий! Какую буханку схватили, ту и берите! Давайте, давайте, не задерживайте очередь, ваших только микробов тут не хватало!

И объяснять было бесполезно. А ведь вроде и телевизор смотрели, и новости читали…

— Заразная! Заразная!

Ночью вытащила бутылочку уайт-спирита, взяла тряпку, вышла во двор, пыталась оттереть с окна — ни в какую.

В кустах за забором лаяли собаки. Вдруг сообразила, что даже шавки наши стали обходить меня стороной.

Утром постучали. Выглянула — староста пришел. Обрадовалась: думаю, нормально поговорим, объясню, что я уже переболела, что будь я заразной, из больницы бы не выпустили…

Иван Дмитрич кашлянул в локоть, надел маску. Повернул дверную ручку — двумя пальцами в желтой хозяйственной перчатке.

— Проходите, проходите, Иван Дмитрич…

Староста встал как вкопанный у порога.

— Здрасте, Галина Лексевна. Давно вы тут жи…

— Через порог не говорят. Проходите!

— Давно вы тут живете, — упрямо, скороговоркой повторил он. — Вашего дедушку еще помню. Но сейчас лучше съехать. Послушайте меня — добром уезжайте.

— Куда это я должна уезжать? Это мой дом, по закону, по всем бумагам. С чего это я должна уезжать!

— Галина Лексевна, добром уезжайте, — велел староста, не глядя в глаза. — Сегодня же езжайте куда подальше.

— Чего?..

— А не то — плохо будет, — отрубил Иван Дмитрич. — Последний раз — добром прошу, езжай. Всё.

Я растерялась. До того это было грубо и неожиданно, что спохватилась, только когда за ним калитка цокнула. Побежала следом, выскочила на улицу, чуть не поскользнулась на хозяйственной перчатке… Бросил под забор, надо же! Как будто я прокаженная, чумная…

— Иван Дми-трич! А ну, стойте! Стойте! Я в полицию позвоню!

— Плохо будет, — крикнул староста с той стороны дороги. Я застыла у своего забора. Глянула на улицу — ветрено, по канавам первые лопухи, в воздухе семена одуванчиков… Уехать? Отсюда? Из-за паникеров, из-за несведущих стариков? И ладно старики, но ведь и молодежь есть… Могли бы объяснить, что не заразная. Не заразная ведь!

Хлопнуло и щелкнуло сзади. Что-то ударило в затылок — не больно, резко. Я рывком обернулась. Успела заметить, как в траву отскочил мелкий камень, а в черноту моей распахнутой двери влетел пылающий ком…

Майские дни стояли жаркие, сухое дерево занялось быстро.

— Чего стоишь, туши, дура! — крикнул староста и, хромая, кинулся обратно через улицу. — Пожар! Пожар!

Повалил дым. В одну минуту загромыхали ведра, полетел тяжелый, мокрый песок, за перелеском завыла пожарная машина. У меня зазвенело в голове; глаза защипало. Закружилась толпа, мне сунули в руки шланг — не зевай, дура, твой же дом горит, сейчас на соседние перекинется, не зевай, давай, давай, лей, на крышу!

Треск и крик. В горле першит.

Прибежала продавщица, прибежали фельдшер с врачихой, мужики, кто не на смене, — тушили всем селом. А потом старая Даниловна, простоволосая, с круглыми от страха глазами, с плачем прорвалась к самому дому, схватила взмокшую врачиху за рукав:

— Надежд Алексан-на! Надежд Алексан-на, идемте, идемте! Племяшка моя… Вчера приехала, а сегодня… лежит… тридцать девять…

Кажется, я засмеялась. Ноги налились ватной слабостью, мир почернел, сузился до окошка перед глазами. Я нагнулась, теряя равновесие, схватила в канаве сук, побежала к горящей пристройке. Сунула сук в огонь. Факел разгорелся на славу; держа его на вытянутой руке, я побежала к дому Даниловны..

Метки