Карантин для многих из нас стал непростым опытом. Мы попросили рассказать об этом времени мастеров Creative Writing School — писателей, исследователей, преподавателей. Задали всего два вопроса: о том, как прошел карантин лично для каждого из них, а также о тех изменениях, которые произошли в литературном процессе за эти месяцы.

Майя Кучерская, писатель

1. У меня был мой личный ужас — я никак не могла закончить книгу. Биографию Николая Лескова, сочетание беллетристики и филологии, живых картин и наблюдений над его текстами… Я писала ее бесконечные восемь лет, урывками, постоянно отвлекаясь на другие проекты и даже книги, и нет, не могла закончить. Я даже дважды сделала вид, что уже всё, рукопись готова, только это было неправдой. Но тут пришел карантин… Тяжкое время, время ограничений, дикой тревоги, утрат, безвоздушья. Благословенное время, потому что за эти три месяца я сделала последний необходимый рывок. И наконец дописала, поставила точку. 

2. Отвечу по касательной: вал художественных текстов о пандемии — важное свидетельство об освобождающей силе слова. Для многих стихи, проза, заметки во время самоизоляции стали отдушиной, глотком воздуха, выходом из тюрьмы на волю. Как хорошо: человеку пишущему всегда есть, куда выйти из комнаты.

Ольга Славникова, писатель

1. Конечно, работать стало тяжелее. Произошло то, чего не случалось больше века. Мы все оказались в замкнутых пространствах и в ситуации максимальной неопределенности. Одновременно стало невозможно писать про «здесь и сейчас», обходя тему COVID. По жанру происходящее вокруг — антиутопия. Собственно, у меня в романе «2050» как раз про выход из эпидемии, только там инфекция на долгие годы осталась в закрытых российских границах. И жизнь вдруг стала подбрасывать конкретику, только успевай фиксировать. Разлученные карантином тайные любовники; безумные штрафы из-за сбоев системы контроля; застрявшие вдали от дома туристы… Я не писала, но делала наброски. Материал должен отстояться, должно образоваться расстояние между событием и автором. Я пока не знаю, как распорядиться всем свалившимся на меня богатством, чтобы композицию романа не перекосило. Думаю над этим.

2. События, которые раньше собирали нас вместе, перешли в онлайн. Объявление короткого списка «Большой книги» было в Zoom, финал подросткового конкурса рассказов «Класс» перенесли на осень. Усилились позиции электронных книг по отношению к бумажным, хотя бы потому, что книжные магазины были закрыты. Издательство «ЭКСМО» заключило много договоров, в том числе и с начинающими авторами, на выпуск I-books. Скоро станет не так уж важно и не столь престижно подержать свой томик, пахнущий типографской краской. Электронное море текстов разольется еще шире. И в этой ситуации огромное значение будет иметь экспертиза. Премиальные процессы; настоящие, талантливые критики; вся навигация, что позволит и читателям, и литературному сообществу обнаруживать собственно литературу. «Толстые» журналы, где были очевидные площадки для экспертных критических высказываний, чувствуют себя неважно. Вероятно, будут развиваться электронные ресурсы, такие как сайт «Горький». Я не очень понимаю экономику этого процесса, но кому-то нужно отделять зерна от шелухи. И сообщать результаты читателю.

Марина Степнова, писатель

1. Карантин стал для меня настоящим бедствием, как для многих мам, оказавшихся взаперти с маленьким ребенком и валом (в моем случае — девятым) дистанционной работы. Я преподавала писательское и сценарное мастерство, проверяла сорок домашних работ в неделю, писала очень сложный сценарный проект и была одновременно любящей женой, нежной и спокойной мамой и послушной дочерью. Плюс полы помыть, постирать, приготовить, погладить, собрать из трех картонных коробок и одного веника башню дракона и за десять секунд сочинить сказку о том, как Гумми пошел в гости к Крошику и что из этого получилось (спойлер: ничего хорошего).

Что вам сказать? Получалось у меня все перечисленное исключительно скверно — как в целом, так и в частностях, так что я не писала ничего, только думала — и все больше в жанре предсмертной записки.

2. В литературе пандемия вызвала поразительное единодушие — все написали про карантин или высказались по этому поводу, кто под внешним нажимом (как я), кто по воле души. Причем самые разные стилистически, эстетически и даже политически авторы разделились на две категории: одни ноют и скулят (опять же — как я), а другие восхваляют коронавирус, который позволил им несколько месяцев валяться на диване, разбирать коробки со старыми фотографиями, пить алкоголь и разлагаться духовно.

И тех, и других поразительно скучно читать — так что надеюсь, что нас всех скоро попустит.

Дмитрий Быков*, писатель, поэт

1. Я писал роман, о котором ничего говорить не буду, потому что на мои предыдущие сочинения он не похож. И в большом количестве сочинял стихи, которые выйдут отдельной книжкой к концу года.

2. В литературном процессе прибавилось склочности, всех сильно взволновали гендерные проблемы и Новая этика, но я в литературном процессе давно не участвую и занимаюсь только литературой. Это здорово экономит время и, главное, нервы.

1. Я обычно не пишу «на злобу дня», но тема коронавируса побудила меня написать несколько текстов. Прежде всего, это пьеса «Выбрать троих». Она как раз про коронавирус, и была написана во время карантина. Сам бы я вряд ли взялся за такую актуальную тему, но меня к этому подтолкнула организатор фестиваля мини-пьес «Корона-драма» Евгения Алексеева. Она написала мне письмо, предложила написать что-то специально для фестиваля. Сначала я вежливо ответил «подумаю», не собираясь ничего писать. Но потом вдруг мне в голову пришёл сюжет, и я за одну ночь написал совсем небольшую (12 страниц) пьесу. Она была прочитана на фестивале, и её заметил худрук Мастерской Фоменко Евгений Каменькович.

Он предложил мне доработать её до, так сказать, полного формата, и это как раз совпало с моими собственными намерениями (пришли некоторые идеи по развитию пьесы). В результате ещё одна ночь ушла у меня на дописывание пьесы, всего в ней теперь 24 страницы. Еще примерно через пару недель Евгений Каменькович и артисты Мастерской Фоменко представили публике онлайн-спектакль по этой пьесе. . А чуть позже ещё одну онлайн-постановку по этой пьесе представил Воронежский Камерный театр, режиссёр — Михаил Бычков . Мне очень нравятся обе этих постановки, я рад, что с моей пьесой решили поработать такие большие режиссёры и прекрасные артисты.

Ещё я написал несколько стихотворений, в которых так или иначе рефлексируется ситуация изоляции, в которой мы все оказались.

В целом, я не могу сказать, что это было какое-то прямо вот особенно творческое время — у меня было много преподавательской работы в CWS, так что свободного времени для неспешных размышлений практически не было. Да и вообще, я люблю придумывать новые тексты не сидя дома, а гуляя или путешествуя по городу и за его пределами на общественном транспорте (мой фаворит в этом деле — МЦК).

2. Особых изменений в литературном процессе я не заметил, но могу отметить, что драматурги довольно живо откликнулись на происходящее — я уже упоминал фестиваль «Корона-драма», на который были присланы многие десятки пьес. Знаю, что написал пьесу о пандемии коронавируса прекрасный писатель, мой друг Евгений Водолазкин (правда, я её ещё не прочитал). Но пока рано говорить, насколько важное место тема коронавируса займёт в литературе в перспективе.

Валерий Печейкин, драматург

1. Работать было гораздо легче, чем обычно. Я почувствовал себя Львом Толстым или покойником с Ваганьковского кладбища. Изоляция дает концентрацию. После снятия карантина я проехал один раз на метро, и знаете, это катастрофа — все пропало. За время самоизоляции я написал пьесу и сценарий. И ещё собрал книжку коротких текстов, которую хочу выпустить осенью.

2. Мне кажется, вчера я встретил на Никитском бульваре Виталия Владимировича Пуханова и Ольгу Александровну Славникову. Я понял это уже пройдя метров двести после встречи. Но у меня не возникло мысли вернуться назад, так как они были единственными на бульваре гуляющими в масках. Я тоже был — без. Значит, они относятся к коронавирусу серьезно и вряд ли будут рады живому разговору.

Ведь это дыхание и микрочастицы слюны. Наша встреча без встречи для меня главное событие в литературном процессе. И важная для меня лично, так как Славникова и Пуханов тринадцать лет назад помогли мне «войти в литературу» — я тогда получил премию «Дебют», которую они курировали. Сейчас мы вместе работаем мастерами в Creative Writing School. Только я гуляю без маски. И по этому атрибуту почувствовал, что такое возраст и поколения.

Елена Холмогорова, писатель, редактор

1. Я думаю, что ответы всех пишущих людей будут довольно стандартны. Только резко будут делиться на две группы. Одни скажут, что в их жизни мало что изменилось — они, в основном, и так рабы письменного стола. Другие станут высказываться в том духе, что мир уже не будет прежним и что многое пересмотрели и переосмыслили. И то, и другое справедливо.

Я не могу сказать, что сильно страдала от изоляции: слишком много у меня было удаленного преподавания и виртуального общения, вплоть до ежевечернего чтения внучке по скайпу. Но тактильный голод, бесспорно, был.

Пожалуй, самым поразительным ощущением был первый настоящий — не до мусорного бака — выход на улицу, когда оказалось, что наступила весна. Острота восприятия мира и его даже не хрупкости а, скорее, эфемерности, пристальное вглядывание в каждый знакомый до поворотов и трещинок в асфальте переулок и вообще — в любой предмет, находящийся за пределами четырех стен — это был настоящий урок и подарок неволи.

И — да, я много писала, пожалуй, больше и, быть может, даже плодотворнее, чем обычно.

2. Сейчас о таких изменениях говорить рановато. Я думаю, что отдаленные последствия, несомненно, будут. Среди них, конечно же, можно ожидать спекуляций на теме. Но я жду от литературы серьезного переосмысления глубоких, базовых чувств и явлений.

Потому что окрепло понимание того, что мы называем вечными ценностями.

Екатерина Лямина, филолог

1. Конечно, это было странное время. Но я неоднократно ловила себя на мысли, что лично для меня в нем нет ничего особенно странного. И раньше, когда я летом (то есть в студенческие каникулы, без преподавательской нагрузки) переводила, писала статьи или делала другую исследовательскую работу, то довольно плотно сидела дома, за письменным столом. Вот твои бумаги, вот источники в Сети, вот текст, который ты пишешь. Это твой основной горизонт бытия в такие периоды, и если работать серьезно, то отвлекаться от него не получается, а в каком-то смысле и не хочется.

Даже если по ходу дела возникает потребность пойти в библиотеку или в архив, чтобы что-то уточнить или прояснить, то ты все равно остаешься в этом самом мыслительном пузыре — даже не знаю, как иначе описать это состояние. В общем, это и есть сосредоточенность, наверное, погружение в материал, в процесс его осмысления и формулирования своего исследовательского нарратива. В такие периоды не готовишь особенно, по дому тоже ограничиваешься минимумом дел. Выскочишь в магазин, перекусишь — и обратно в пузырь. В каком-то смысле и спишь в этом пузыре, так как мыслить даже во сне не перестаешь, и очень часто мозг так усердно работает во время сна, что потом буквально подсказывает тебе отличные формулировки. Я называю это «вечером задать вопрос, а утром снять листок с ответом с внутренней стороны лба»

Так что мне тяжело было в том отношении, что нельзя было сразу пойти в библиотеку и прояснить какие-то вещи, нужно было их отмечать в создаваемом тексте, чтобы они не потерялись.

Я работаю с соавтором — мы пишем книгу о Крылове. Она сложная по структуре — это не биография и не исследование творчества, а попытка встроить эту колоссальную по значимости фигуру в как можно большее количество контекстов: социальный, экономический, историко-литературный, поведенческий, идеологический, политический и т. д. Это методологически и эвристически новая задача, так что идет непросто, но за карантин мы и сильно отредактировали уже написанные части, и написали новые — пока у нас около 200 вордовских страниц, и это примерно две трети.

Могу точно сказать, что мы не продвинулись бы так здорово, если бы должны были ходить на работу. То есть у нас были, конечно, и другие обязательства, но по вечерам и ночам мы писали по скайпу — ведь утром не нужно было рано вставать.

Ну а что близким тебя в такие периоды мало достается — это да, это увы, и поэтому многие исследователи, особенно на Западе, часто предваряют монографии извинениями за то, что «их не было» с семьей, пока они писали свои книги…

2. В это время я, конечно, не была свободна от литературы — кое-что читала, а также вела онлайн «Нон-фикшн» в CWS, то есть проверяла задания и писала рецензии, и еще у меня был один коучинг, а потом еще интенсив «Продвинутые» в той же CWS. Так что о литературе я тоже немножко думала.

Литература, как ей и положено, реагирует на то, что происходит вокруг. Закупорившись в карантине, мир стал не только бороться со страхами, которые порождают изменения привычного образа жизни, но и думать о менее прикладных, более глубоких вещах, в каком-то смысле — об основах человеческого бытия и цивилизации. Уже много писали о том, что движение BLM в США и «памятникопад» там и в Великобритании не случайно пришлись на эти карантинные месяцы. Одно дело, когда ты один по каким-то причинам не выходишь или выходишь мало, и совсем другое — когда все в одинаковом положении. Картина мира у очень многих людей меняется, это очевидно. Литература отражает это и будет отражать дальше. Или, если по-другому взглянуть, готовит и будет готовить дальше эти перемены в картине мира. 

Мне кажется, нас ждут удивительные тексты — как о «внутреннем человеке», так и о «внешнем». И это будут как нон-фикшн, так и фикшн произведения. Взгляд, устремленный в себя, обязательно отыщет что-то важное и вовне.

*Признан иноагентом на территории РФ