Я открываю дверь парадного, всю в царапинах и с облупившейся краской внизу, и спокойно шагаю в черную пустоту за дверью. Ступеней не видно, в воздухе пыль, и как будто летучие мыши шуршат под потолком, но мне не страшно. Уже не нужно стоять перед лестницей по нескольку минут, пока по темным углам перестанут прятаться тени.
Поднимаюсь и смотрю вверх, в просвет между пролетами. Надо мной — воздушный столб, сложенный из блоков лестничных клеток, сигаретного дыма, запаха жареной картошки, пыли и ругательств. Наталья Андреевна не могла знать, что атмосферный столб из урока по природоведению может весить намного больше, чем написано в учебнике.
Мой дом из лего точно так же делил воздух на блоки. В каждом блоке я ставила бумажный горшочек с цветами, или селила куклу, или расставляла бумажную мебель и оставляла пустым, представляя себе, что хозяева ушли по своим делам. А когда утром уходила в школу, ставила дом на подоконник, чтобы он тоже проветривался и все, кто в нем жил, дышали свежим воздухом.
Я поднимаюсь выше, скользя ладонью по перилам. Четвертый этаж — тут жила тетя Маша и тут всегда было пыльно. Соседи сверху сметали мусор вниз, подметая свою лестничную площадку, и пыль часто клубилась в потоках воздуха, пробивавшегося через старые газеты, которыми тетя Маша заклеивала окна. Газеты создавали желтоватый полумрак, отчего на этом этаже всегда казалось, что на улице осень.
Тетя Маша часто звала меня в гости, если мы встречались на лестнице. Помню ее занавески из белого тюля с ромашками, желтыми от частых стирок, и пятном от утюга внизу. У нее было всегда тепло, пахло пригоревшим маслом и старыми покрывалами. Она думала, что я стану врачом, и все время спрашивала, как я учусь. Я говорила, что хорошо, и она кивала, часто тут же уходя в свои мысли, а я представляла себя в белом халате и как я пишу в журнале ровным почерком и сижу с прямой спиной за столом.
Восьмой этаж — мой. Вот дверь моей квартиры, мы ее обшивали дерматином все вместе. Желтые гвозди, выстроенные ровным большим ромбом, запыленный глазок. Маме хотелось красоты и шика, но она не умела управляться с молотком, поэтому дядя Толя, мамин знакомый, должен был все переделать заново, отчего бабушка тогда очень перенервничала и пила валидол. А еще бабушка знала толк в изяществе и стиле, ее мнение было важно во всем. Мама могла быть уверена, что ей все еще идет и та юбка, которую они с бабушкой выбрали в ЦУМе перед моим первым классом, и что сумочка «не слишком».
Еще бабушка преподавала в школе и умела добиться хороших оценок от ученика. Мы с ней занимались каждый день начиная с третьего класса, как только стало понятно, что «… катится ребенок по наклонной плоскости». Мы учились правильно записывать условие задачи — каждое действие на новой строке, выдерживать наклон букв и держать осанку — всем тем вещам, которые помогут мне научиться самодисциплине и выправить оценки.
* * *
В пятом классе закончились первые в моей жизни экзамены. Влетев в квартиру, бросив портфель в коридоре, я широко открыла дверь в кухню и торжественно впечатала табель прямо в то же место стола, где всегда вечерами лежали моя тетрадь и учебник.
Бабушка и тетя Маша, пришедшая незадолго до этого в гости, пили чай с бабушкиным печеньем и обсуждали виды на мое будущее. Когда я вошла, они обе по очереди начали меня хвалить и говорить, что я молодец — старалась и заработала оценки своим трудом. Потом я пила с ними чай и рисовала на бумажке домик — крыша, окошко, в нем цветочек, тропинка вьется прямо к двери.
Тетя Маша сказала, что у нее знакомые в областной больнице и что, когда я стану врачом, она договорится, чтобы и мне выделили комнату в нашем доме рядом с ее квартирой на четвертом этаже. Я вспомнила ее желтоватый тюль, запах старых газет в коридоре. Посмотрела снова на свой нарисованный домик. Гигантское окно в полстены, занавески закрыли окно, дверей нет. Еще и крыша тоже была неровной и словно нависала над окном. Я закрасила крышу, превратив ее в пятно чернил. Потом зарисовала окно с цветком. Потом стала закрашивать весь дом.
— Не горбись. — Бабушка взяла у меня лист с рисунком. — Что ты рисуешь такое, ужас, одни кляксы.
Бабушка скомкала лист и выбросила его в мусорное ведро под раковиной.
Я вышла из кухни и побрела в свою комнату, там, на подоконнике, ждал меня мой домик из лего.
Мама и бабушка затеяли уборку у меня в комнате. На полу не было ковра — он лежал свернутым в углу. Все мои книги и тетради, мои смешные лепреконы, мои ручки и карандаши были сметены в сторону и лежали горой на углу стола. Сесть негде. Стул стоял на столе вверх ногами. Занавески оказались сдвинуты и прижаты краем стула. Подоконник пуст — на нем не было моего домика из лего.
Он стоял на столике перед зеркалом, аккуратно накрытый бабушкиной вязаной салфеткой: кружевной, белой, такой же как на старом телевизоре у бабушки в комнате. Телевизор нельзя было трогать без спросу. Я остановилась тогда на секунду перед ним, не зная, что делать, и не решаясь убрать салфетку.
Резко загудел майский ветер, раскрыл окно и надул занавески, стараясь оторвать их от стула. Ветер наполнил комнату таким свежим воздухом, такими обещаниями лета и бескрайней синевы над головой, что я тут же подбежала к окну. Опершись на подоконник, я стала смотреть, как ветер колышет верхушки тополей.
Потом подошла к столу и стала стаскивать с него стул, чтобы забраться повыше и больше увидеть. Занавески, вырвавшись из плена, начали трепыхаться от ветра, пока не перехлестнулись через карниз.
Залезла на стул, поставив его перед окном.
Ветер дышал и летел вперед, ничего не знал про уроки и про внеклассное чтение, про алгебру и про необходимость быть всегда внимательной, собранной и про то, что не бывает результата без труда. Ветер не был нарезан на кубики, как в наших лестничных пролетах, поэтому мог свободно играть с облаками, несясь куда-то с востока на запад.
Встав на стул и раскинув руки, как птица, я смотрела через окно в небо, высоко задрав голову и наклонившись вперед. Облака летели, несясь над крышами, пролетая над тополями, вели за собой куда-то, где не было ни неба, ни земли, где только синяя гладь, воздух такой чистый и свежий, что его хочется пить, и все ясно, и все только начинается.
И я полетела, полетела за облаками.
* * *
Подхожу к квартире. Вот дверь. Наша обивка, гвозди, дерматин. Сколько раз я уже была здесь. Закрываю глаза.
На столе все книги расставлены ровно в ряд, карандаши собраны в стаканчик, маленькие фигурки лепреконов стоят кружком. Мама всегда выставляла их так после каждой уборки.
«Это же моя книга, я же там читала, а вы закрыли страницу».
«И где мой домик? Там же жила моя кошка. Там жила я. Где я теперь буду?»
К трем часам дня у меня уже был свой дом. Только мой, для меня одной. С настоящим номером на бирке. А еще теперь я могу летать, куда захочу. С ветром и облаками.
«Мама, можно я заберу своих лепреконов?»
* * *
Боже, кто выбрал эти гвозди? Уже такого не найдешь нигде, даже если захочешь. Стучу по обивке кулаком, звонок давно не работает.
— Тамара Ивановна, это я, откройте.
— Ксюша? — Голос из-за двери громкий, как у полуглухого человека. — А где Ксюша? — Старушка смотрит на меня, потом на мою сумочку, потом снова на меня. Видит меня, а не то, что другие. Отлично.
— Тамара Ивановна, здравствуйте, — повторяю все те же слова-заклинания, как и на прошлой неделе. Еще немного, и она узнаёт во мне работника социальной службы. Лучше так.
Сегодня снова, наверное, будем печь наше печенье. На прошлой неделе чуть не сожгли занавески.
Теперь буду приходить каждую неделю.
Скоро, наверное, и каждый день.
А потом — потом мы снова будем вместе. Мама, я и бабушка. И сможем все-все друг другу рассказать.