Оглушенная февралем Москва оживала. Праздновала Масленицу и готовилась к Восьмому марта. Вечером тёщиной пятницы центр наполнился людьми в суетливом порыве заговенья. Кто-то лакомился блинами на ярмарке с видом на памятник Карлу Марксу. Кто-то спешил закупиться подарками заморских брендов будто в последний раз.
Долговязый мужчина в спортивной шапке и сером пуховике вышел из метро «Охотный ряд». Он ступал неверно, простукивая дорогу перед собой длинной телескопической тростью. Лицо было скрыто спортивными очками с бензиновым отливом и черной медицинской маской, что усиливало его сходство с богомолом. Стараясь избежать толпы, он двинулся в сторону Театральной площади.
Тем же вечером после долгого рабочего дня, толкнув тяжелую деревянную дверь, на улицу вышел Милорад Мстиславович Ладов. Он блаженно вздохнул и залюбовался праздничной иллюминацией над проезжей частью. Непокрытая рыжая голова его была занята думами государственной важности, а еще больше — мечтами о холодной стопочке водки с черным хлебушком и строганиной из муксуна. Пока можно себе позволить до начала Великого поста. Он улыбнулся собственным мыслям, запахнул тонкое полупальто с каракулевым воротником и не заметил, как двинулся наперерез мужчине, похожему на богомола.
Левая нога зацепилась за трость, когда правая уже торопилась вперед и не собиралась менять траекторию. Руки неловко вскинулись вверх, будто готовясь к молитвенному поклону. В это время добродушного вида широкоплечий шофер тайком курил в казённом мерседесе. Он увидел, как хозяин заваливается на тротуар, и думал уже кинуться на подмогу, но не успел. Голова Милорада Мстиславовича прочертила в воздухе дугу, словно грифель циркуля в руках неумелого школьника, и легла щекой на дорожную плитку, жирную от реагента. Милорад Мстиславович услышал, как звякнул о землю депутатский значок, и собственный гулкий выдох, когда сверху на него приземлился слепой. В правой руке что-то хрустнуло.
— Простите меня, пожалуйста. Так неловко вышло. — Человек, похожий на богомола, чрезвычайно легко поднялся и уже помогал Милораду Мстиславовичу встать. Тот попытался отряхнуться, но правая рука двигалась непривычно и сильно болела.
— Глаза разуй! Куда прёшь!
Мужчина, похожий на богомола, не нашелся что сказать, — стоял рядом, смущённо горбясь и прижимая к груди сломанную трость.
— Семён, ты глянь! Что с пальто! Что с рукой! В клинику, срочно! С этим потом разберемся…
Шофер уже подхватил Милорада Мстиславовича под левый локоть и вёл к машине, спасая прохожего от депутатского гнева.
— Надо наблюдать, как будет срастаться, — сказал доктор в светло-зеленой форме. — Пару месяцев придется носить гипс и как-то обходиться без правой руки. Вы правша?
— Правша, правша. Во втором классе переучили.
— Вот и ладненько. Подпишите здесь и здесь. Это информированное согласие и договор на оказание медицинских услуг.
Милорад Мстиславович ухватил ручку левой рукой и расписался округлыми буквами первоклашки «ММЛадов». Он сам удивился тому, с какой легкостью это ему удалось.
От больничного листа отказался. Время тревожное требовало самоотверженного служения государственным нуждам. «Ничего, управимся с божьей помощью», — подумал депутат, когда в гардеробной Семён укутал его в пальто.
Поначалу жизнь с правой рукой в косынке показалась Милораду Мстиславовичу не слишком обременительной. В гардеробной нашлось несколько рубашек с коротким рукавом. Жена Лилечка вместе с дочкой в четыре руки застегнули пуговицы. Помогли справиться с плотным вязаным кардиганом. Оглядев себя в зеркале, Милорад Мстиславович выпрямил спину и подал подбородок вперед. Он показался себе похожим на гусара с портрета 19 века, если бы офицерам того времени разрешили носить бороду. Кардиган превратился в ментик, а рука в косынке — в перевязку боевого ранения. Этот небрежно мужественный образ пришелся ему по нраву.
Лилечка повязала на скромное домашнее платье фартук, собрала наращённые кудри в пучок и посвятила себя заботам о муже. Кормила его четыре раза в день с ложек и вилок. Утирала полотенцем усы и бороду. Приносила в кабинет орехи и сухофрукты на перекус. Порывалась помогать пить чай с медом и лимоном — чтобы не обжёгся. Когда такое внимание становилось слишком навязчивым, Милорад Мстиславович благородно отмахивался и показывал, как хорошо управляется левой рукой.
А вот на работе всё пошло наперекосяк, как только Семён оставил его у здания Государственной думы. Часть гусарской удали Милорад Мстиславович растерял в сражении с дверьми, которые, как ни тяни и ни толкни с левой руки, норовят преградить проход. Рукопожатия с сослуживцами превратились в неловкую пантомиму. Сначала он протягивает левую руку, ему — правую. Потом оба удивленно отдергиваются, будто обожглись или испачкались. И всё это с улыбкой перед тем как высказать сожаление по поводу сложившихся обстоятельств.
Когда Милорад Мстиславович добрался до своего кресла, на столе его ждала папка документов, готовых к рассмотрению, несколько бутылок воды и хрустальный стакан. Зажав бутылку коленями, он не без усилия открутил крышку и, налив себе воды, немного восстановил самоуважение. Гул голосов затих. Вячеслав Викторович Володин начал заседание. Пришло время отметить своё присутствие. Ладов уставился на электронную карточку в левой руке. Задумался. Терминал, куда следовало её вставить, как нарочно, был справа. Пришлось тянуться через весь стол, сминая животом документы. А когда он подался назад, возвращаясь в кресло, услышал звон упавшего стакана. Краска залила лицо быстрее, чем вода — утопленный в стол микрофон. Блеснула искра. Из колонок на весь зал раздался тот оглушительный бип, который так ненавидят все живые существа, способные слышать. Зал тревожно загудел. Люди на своих местах оглядывались, прикрывая уши руками. Милорад Мстиславович зажмурился всем лицом сразу, втянул голову в плечи, стараясь быть незамеченным. Техники разводили руками под суровым взглядом председателя, не понимая причины поломки. Заседание было приостановлено до прибытия старшего инженера.
— Ну как так?! — возмущался Милорад Мстиславович, обсуждая ситуацию в столовой. — Почему всё неудобно устроено? Левой рукой совсем невозможно работать!
— Не кипишуй ты, — отвечали депутаты, обрадовавшиеся внезапному перерыву и возможности перекусить ватрушкой, по слухам, самой вкусной и дешёвой в центре Москвы. — Сколько тебе носить этот гипс? Можно ж больничный взять, и отдыхай себе дома с Соней и Лилечкой. Кто бы отказался?
— До лета минимум! Какой больничный! Да вы послушайте, есть же левши среди нас! Сколько их, интересно. Ладно, среди депутатов. А сколько в обслуге? Они все бьются о двери и стаканы роняют? Неправильно это. — Милорад Мстиславович фыркнул и толкнул от себя блюдце со скоромной выпечкой.
— Да кого это вообще волнует? Тебе будто не руку сломали, а голову! — И шёпотом: «Война же!»
В голове Милорада Мстиславовича и правда что-то разладилось. Оказываясь среди людей, он стал замечать прежде других тех, кто был стеснён в движениях или страдал каким-то недугом. Если кто-то за столом рядом с ним кашлял, он больше не стремился отстраниться, чтобы избежать заразы, а наоборот, левой свободной рукой наливал бедняге стакан воды. Если с ним в лифт заходила соседская няня, он помогал ей приподнять детскую коляску, чтобы та не цепляла колесами пазы дверей. Заметьте, это очень непросто сделать одной рукой. Он завел привычку носить в левом кармане несколько банкнот и монет, которые подавал нищим на выходе из церкви, хотя раньше считал их преступными тунеядцами.
Обострившуюся чувствительность к чужому страданию Милорад Мстиславович объяснял себе то ноющей болью в правой руке, то особой страстностью проповеди человеколюбия своего духовника. И хотя помогать людям ему нравилось и в глубине души казалось правильным, Ладова смущала некоторая вынужденность этих действий. Если помогать не удавалось, руки его опускались. Левая повисала тяжелой кеглей, а правая расслаблялась в уютном гамаке косынки. В груди холодило предчувствием боли. Поначалу он пытался избегать этого ощущения, а потом научился мысленно приговаривать для успокоения: «Эх, рука моя левая, сердобольная. Сколько всего мы с тобой ещё сделаем, скольким поможем». И боль утихала. Чем больше он так поступал, тем больше верил, что на самом деле говорит с левой рукой, а иногда ему казалось, что она отвечает: «Народный избранник — заступник народный. Кто, если не мы, о них позаботится? Спасай обижаемого от руки обижающего и не будь малодушен, когда судишь. Не устраняйся от плачущих и с сетующими сетуй».
Вспоминая о мужчине, похожем на богомола, Милорад Мстиславович больше не злился, а испытывал сожаление и благодарность. Он часто представлял себе, как находит его, приносит извинения, покупает новую трость и помогает справить собаку-поводыря. Но даже использовав все депутатские связи, разыскать мужчину не удалось — будто и не было его никогда. Пришлось ограничиться солидным пожертвованием всероссийскому обществу слепых.
В начале апреля Милорад Мстиславович гулял в Александровском саду. Молодой человек в инвалидной коляске тщетно тянулся к стаканчику кофе — прилавок для выдачи модного ларька оказался слишком высоким, а бариста был занят следующим клиентом. Милорад Мстиславович передал юноше напиток и тем же вечером написал в Управу гневное письмо о недоступности в центре города доступной среды. В результате к Великой Пасхе у кофеен появились удобные пандусы, а в газетах — заметки о том, как депутат Государственной думы помог инвалиду.
С этого момента изменения в поведении Милорада Мстиславовича стал замечать не только он сам, но и окружающие. Сослуживцы обращали внимание не только на его внезапную заботливость и попытки добиться равных удобств для левшей на рабочем месте — в Думе их оказалось около 13 %, чуть меньше, чем среди простых людей. Но и на то, как резко он высказывался в отношении специальной операции. Как был недоволен отменой карантинных мер в угоду популярности за счет здоровья населения. Те, кого Милорад Мстиславович раньше считал друзьями и единомышленниками, сторонились его. Больше не звали в баню, не приглашали на веселые кутежи в подмосковных отелях и на семейные праздники.
«Что же делать! — размышлял Милорад Мстиславович на заднем сиденье служебного мерседеса по дороге на работу. — Лиля говорит: “Ладов! На тебя косо смотрят! Засмеют. Или ещё что похуже”. Они и смеются. В столовую вхожу — ржут, а меня видят — тут же замолкают. На днях друг отозвал в сторону и шипит: “Какие левши? Какие инвалиды? Ты еще за пидорасов вступись!” Страшно, аж мурашки по спине. Правая рука зудит, левое плечо покалывает, и сердце сжимается.
Да не о том речь. Сонька говорит: “Всем классом пацана травят, а я вступилась, вот и огребла”. “За что травят-то? За дело небось?” — спрашиваю, а рука левая уже за сердце хватается. Шепчет: “Не дело это, не дело — всем классом на одного. Молодец, девчонка!” “Две мамы у него”, — говорит и стыдливо глаза опускает. И правильно, что стыдится. “Две мамы — не по-божески это”, — говорю, а рука в колено впивается: “Не дело это, не дело — всем классом на одного. Молодец, девчонка!”
А слушать кого? Дочку с её детскою совестью? Так саму ж затравят. Директора школы? Драться в стенах школы запрещено уставом. Бла-бла-бла… Нэ-нэ-нэ?.. Так если не драться, как Сонька себя защитит, если уже подставилась? Зря мы ее, что ли, на самбо с пяти лет водим! Хорошо хоть каникулы скоро.
Вот что тебе от меня надо? — Милорад Мстиславович вопросительно посмотрел на левую руку. — Ты нас под монастырь подведешь. Вон и отец Владимир говорит, что через тебя меня дьявол искушает, вводит в грех гордыни. Нельзя, нельзя сейчас это всё. Милосердное. Вот снимут гипс — поставлю тебя на место! Заживу! Снова нормальным буду!
Как же тоскливо от этой мысли. Вдруг всё наоборот? Что, если голос этот наивный, как Сонькина совесть, — откровение? Или хуже того — это мой голос и есть? Когда я перестал его слышать? Когда во втором классе учитель переложил перо мне в правую руку, а родителям велел левую фиксировать, чтобы я отучился быстрее? Когда одноклассники дразнили за эту руку на привязи? Я отбивался как мог, бил правой не хуже бесполезной левой. Или когда пожимал руку не тем, кого уважал, а кому нужно было? Руки мои, руки, что ж вы меня так растаращили? Совсем разорвёте на части!»
— Мил Славыч, руки ж тут ни при чём! — вдруг произнес Семён. Депутат вздрогнул и внимательно посмотрел на широкий бритый затылок водителя. — Жалеть это нормально. Хорошо, что вы за левшей и инвалидов вписались. По-пацански это. А Соню воспитывать надо, без базара. Своих-то надо ещё больше беречь.
— Что ж я, всё это вслух?
— Бормотали всякое. Простите. Подслушал не специально.
«Совсем с ума схожу. Голоса в голове, вот и вслух уже разговариваю — хоть к доктору иди! Никого слушать не буду! Директору в Сонькиной школе скажу, чтобы программу заказал новую. Как она называется? Антибуллинг. А в Думе пускай переоборудуют места, кому нужно. Мне и левшам. Не так уж много труда! А там и до метро с турникетами доберёмся. Левшество — русский дух, как у Николая нашего у Лескова. Славненько-православненько».
К доктору Милорад Мстиславович не решился — что за депутат с психической справкой? Зато стал сильно аккуратнее в высказываниях. Порывы сострадания старался держать подальше от рабочих вопросов. Он обвыкался с бессилием, которое каждый раз настигало его, когда приходилось сдерживаться. Завел себе кистевой эспандер, чтобы левая рука в такие моменты была при деле. А мысли переключал на то, что его жизнь и благополучие Лилечки и Сони гораздо важнее, чем страдания раненых и права инвалидов. «Жалеть других — это нормально, а своих беречь — ещё больше надо».
Правая рука заживала на удивление быстро для мужчины его лет, но гипс сняли только к концу мая. До Петрова Поста велели носить ортез, напомнивший Милораду Мстиславовичу рыцарский наруч. Какое-то время пришлось заново учиться делать всё правой рукой. Шёпот левой о страждущих, как он и ожидал, затих. Доверие сослуживцев стало возвращаться. В день последнего заседания перед летними каникулами тот же приятель, что шипел на него пидором в начале мая, уже возвещал: «Я ж всегда говорил, что ты нормальный мужик!» Лето Милорад Мстиславович провел с семьей в загородном доме. Принимал гостей. Сам оказывал важные визиты. Жизнь налаживалась, будто в ней никогда не случались ни человек, похожий на богомола, ни перелом, ни душевное помрачение.
Первое думское заседание после каникул было вялым и сумбурными. В зале было пустовато, но кворум все-таки собрался. Пульт и планшет на столе Милорада Мстиславовича стояли слева, напоминая о его бесполезной теперь победе. Рассматривали законопроект о внесении изменений в гражданский кодекс, чтобы ужесточить контроль за пропагандой нетрадиционных отношений. Милораду Мстиславовичу и всем присутствующим было ясно, как нужно правильно голосовать. «Геев, конечно, жалко, но это всего лишь про кино и рекламу», — подумал он. На планшете загорелись кнопки: «за», «воздержался» и «против». Зеленая, синяя и красная. Правой рукой пришлось бы тянуться через весь стол, а он ещё помнил, к каким последствиям ведёт такая удаль. Поэтому голосовал левой. Уверенно направил палец к кнопке «за». И тут почувствовал, что рука его не слушается. Кисть застыла в указательном жесте. Плечо повело вправо, будто тело уворачивалось от невидимой угрозы. Депутат перехватил левую руку десницей, поднапрягся и подался корпусом назад, пытаясь оттащить её от планшета, но не успел. Палец скользнул по красной кнопке, оставив на стекле жирный отпечаток. В ушах стало слышно сердечный бой, а в голове прозвучал голос: «Народный избранник — заступник народный. Кто, если не мы, о них позаботится?»
Рецензия критика Валерии Пустовой:
«Получился яркий и острый рассказ с убедительной фантастической условностью. Я по-новому оценила тот странный съезд в старину, который поначалу меня отталкивал. Оказалось, что он очень уместен. Он задаёт ту ироническую дистанцию, ироническую условность, которая позволяет рассказывать эту историю не как строго реалистичную, а словно бы анекдот, быличку, сказочку. Мы вроде бы в наших реалиях, нашем времени — но вроде и нет. Чиновника Ладова то чувствуем нашим современником, вполне достоверным образом — то ощущаем героем истории. Границы реальности мерцают. Это особенно удачно ввиду содержания истории. Без иронической этой дистанции и сказочной условности она бы выглядела прямолинейно. А так — авто оставил читателю возможность выбирать, как относиться к герою и верить ли в историю вообще. В общем, интонация и эта дистанция найдены очень удачно и точно!
Мне нравятся яркие детализированные описания ключевых сцен. Автор подсвечивает именно то, что надо для истории. Скажем, мне очень понравилось, как автор описывает мелкие мучения героя, вышедшего на работу с другой рабочей рукой. Реальность на каждом жесте ставит подножку. Герой с удивлением обнаруживает, что мир не так дружелюбен и хорошо устроен, как ему казалось во властном и сытом самомнении. Очень хорошо, что телесный недуг изначально подан и психологически. Герой справляется с миром другой рукой, наращивая или теряя самоуважение. Перемены в герое тоже показаны убедительно. Потому что тоже с иронией, без волшебного всемогущества. Скажем, слепого он так и не нашел, пожертвовал обществу.
И ещё автор отлично ввел внешний конфликт. По мере того, как герой решает конфликт внутренний, внешнее давление нарастает. Героя вынуждают снова перейти на «правую» сторону, стать таким как все. Удачное название, интригующее редким, сложным словом. И финал, который показывает, что история не прошла для героя бесследно.
Что мне не очень близко в рассказе — это моменты, когда ирония пропадает. Мне кажется, тут в рассказе есть противоречие. Сентиментальные моменты и пафосные срывают условность иронии, прорывают сказку. Автор верно, на мой взгляд, выбрал интонацию для образа левой руки: тоже в старинном стиле, она словно не говорит — поет. И все же слишком явно это разделение: герой не прав, а права его левая рука. И этой левой руке дано огласить истину. Ход прямолинейный. Был бы более сильным ход такой: герой подозревает, что рука подсказывает, что у нее своя воля, но внешне автор не позволяет читателю в этом убедиться. Герой как бы сходит с ума — или действительно слышит некий глас правды. Читателю лучше самому решить. В другой раз стоит построить условность более тонко, чтобы у читателя оставался этот выбор.
Ещё отмечу, что образ слепого получился слишком уж ярким. А между тем в рассказе он играет роль камушка под ногами, винтика судьбы. Автор слишком притянул к нему внимание. На мой вкус, такой герой должен быть наделён более сильной ролью. А если нет, изобразить его стоит более скромно, наделив не яркими деталями, а стертыми, едва отличимыми на фоне города.»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Хороший рассказ. Сейчас вообще нехватка сатиры (не юмора, а именно сатиры), и способности автора к ней меня обрадовали. Стоит продолжать. Написано грамотно, остроумно, местами колюче. Именно — сатирически. Правда, не понравилось мне имя главного героя — Милорад. Намек понятен, фамилия Милорадович есть, значит, возможен и Милорад, но это прямолинейное приглашение хохотнуть, и в этом минус. Давать персонажам смешные имена или фамилии давно моветон…
Замечаний по тексту у меня практически нет. Хорошо придумана мысль героя, что творить добрые дела левую руку заставляет нечистая сила, что герой стал замечать неудобства левшей и инвалидов, когда сам стал не таким, как большинство. В общем, поздравляю автора с рассказом и желаю развивать свои способности.»