(потому что, когда есть собака, всё сразу становится лучше, хотя собаки в рассказе никакой нет)
Это случилось, когда дворняг ещё не отстреливали, когда мои ровесники не стеснялись дразнить словами «втюрился» и «втрескался по уши» и когда я, в общем-то, втрескался по уши. Прошлым летом мы с мамой переехали в город _ск с одной нарядной улицей, где жители не знали, куда себя девать в выходные, и шли в один-единственный парк с ржавым колесом обозрения и рекой, где пьяные недотёпы тонули то ли по неосторожности, то ли от отчаяния. Воздух в городе был пропитан жирным запахом чебуреков и сыростью труб центрального отопления, готовых взорваться в любую секунду (зимой я сгонял бездомных котов, притулившихся к теплу этих труб, лишая местных живодёров лёгкой наживки). Короче, переехали мы ровно в такой же город, в каком мы когда-то жили, когда с нами ещё был папа.
Был конец апреля, то есть почти год прошёл с тех пор, как мы переехали. И я, как подросток, должен был считать, что год — это огромный отрезок времени, когда школьники торопятся попасть из точки А в точку Б, по пути собирая оценки-монетки, как Супер Марио, или, забив на успеваемость, падая в пропасть. Но год промелькнул, как будто его и не было, а я в новой школе так и не понял, где моё место в турнирной таблице. Хотя, наверное, можно было догадаться. Эльмира из параллельного Вэ класса не обращала на меня внимания, а ещё пару раз мне в спину прилетало «Ублюдок». Значит, место моё было где-то в конце.
Ублюдок. По Ожегову ублюдок — это непородистое животное, незаконнорожденный ребёнок. По Далю мне нравилось больше, ублюдком мог быть волкопёс или лисопёс. Когда задиры назвали меня этим словом уже в лицо, я завыл по-волчьи. Аскар, всегда одетый в серый строгий костюм и с серьгой в левом ухе, испугался и стукнул меня в правый глаз. Я больно ударился виском о ребро туалетной раковины, в глазах заблестели звёзды, а в голове пульсировало одно только слово: левша, левша, левша.
Нас с мамой больше не забавляла привычка местных восклицать «Ба-а-а!» каждый раз, когда их что-то удивляло или озадачивало.
«Ба-а-а! У Королёвых тачку угнали!»
«Ба-а-а! Тонька с девятого повесилась!»
«Ба-а-а! Тот-зоновский-который-Лицо-со-шрамом, из тюрьмы вернулся!»
«Так куда ж он вернётся? Его развалюху сносить собираются».
«Не снесут, раз там жить будет».
«Ещё как снесут! Вот увидишь.»
— Ба-а-а! Это кто тебя так?
Камила. Единственный друг, которым я обзавёлся в новой школе. Она из Девятого Бэ, а я из Одиннадцатого Бэ. Если узнают, что я общаюсь с соплячкой, то по турнирной таблице я опущусь ещё ниже, поэтому дружу с ней тайно.
— Упал.
— Не гони. От Аскара прилетело?
— Ага. Я его напугал.
— Ты? Напугал? Как?
— А вот так. Ау-у-у!!
Я опять завыл, как завыл бы волкопёс. Камила громко заржала. Мы сидели далеко от школьной толпы рядом с кустами плюща, росшего между сторожевой будкой и мусорными контейнерами, так что нас никто не видел и не слышал.
— У Сергея Ерёменко из Десятого А мамы нет. Может, примем его в наш клуб?
— Нет! — сказал я агрессивнее, чем следовало бы. — Когда нет мамы — это другое. Семья вполне может существовать без отца, а без матери… Ну что за семья без матери? Пусть этот Сергей основывает свой клуб.
— Начинаю подозревать, что ты просто боишься конкуренции.
— В смысле?
— Ты просто боишься, что кто-то страдает больше, чем ты. Что чьё-то горе больнее и страшнее, чем твоё.
— Чё ты несёшь?
— У тебя, может, потому и друзей нет? Боишься чего-то?
— Чего?
— Не знаю. Ты же не говоришь.
— Просто я не вписываюсь в общечеловеческий канон. Ты не поймёшь, — ляпнул я, чтобы казаться умнее, хотя сам нифига не знаю, что это такое.
Камила на секунду нахмурилась. Я видел, как она очень сильно хотела что-то сказать мне. На миг я испугался, что она пошлёт меня и я лишусь единственного друга. Но она не успела ничего сказать, потому что нас отвлёк девичий смех. Этот смех…от этого смеха… как бы так выразиться, чтобы не пошло было? В общем, он мне спать не давал по ночам, этот смех.
Эльмира с одноклассницами раздавала какие-то листки школьникам. Ноги сами понесли меня к ней (блин, ну почему язык любви всегда такой пошлый?!). Первой мне протянула листок подружка Эльмиры, но я её проигнорировал («Придурок!»). Я ждал, когда Эльмира увидит меня, улыбнётся мне, протянет листок (и скажет: «Ну наконец-то, я так долго тебя ждала!» Ага, щ-щас! — мой внутренний голос почему-то звучал как голос Камилы). Я впервые стоял так близко к Эльмире. От неё пахло разливными духами, слегка кислыми и сладкими одновременно. Такие духи покупала мама в Универмаге. А ещё я заметил толстый слой тонального крема на лице Эльмиры и красные маленькие прыщики под ним. Вышло всё гораздо скучнее. Она просто отдала мне листок и отвернулась, улыбаясь следующему подошедшему. И я как по конвейеру вместе с потоком школьников, заполучивших листок, побрёл к воротам.
Я направился домой. Когда, наконец, отпустило от эйфории, накрывшей меня после встречи с объектом моего обожания (в общем, пофиг, что пошло звучит), я прочитал объявление с листка. В школе устраивали конкурс талантов в честь завершения учебного года. Победителю мог достаться плеер Sony. Я представил, как мне вручают заслуженный приз и я прямо на сцене дарю плеер Эльмире. Вот так эффектно я заявлю ей о своём существовании.
— И вот этим ты собрался покорять жюри?
Это Валентин Никифорович, Лицо-со-шрамом из «Ба-а-а! Тот-зоновский-который-Лицо-со-шрамом, из тюрьмы вернулся!». И сейчас я сижу в его низком деревянном доме с покосившейся крышей. Дом потихоньку съедает земля. Нижнюю половину окон уже и не видно.
Познакомились мы с ним зимой, когда оба сгоняли котов с труб. Сначала я подумал, что он один из тех живодёров-маньяков, что ловят несчастных животных и приносят их в жертву своим маньячным богам. Никифорович подумал обо мне то же самое. «Глаза у тебя безумные. Как будто живёшь на своей далёкой планете. Вылитый маньяк!» Так он выразился, когда мы с ним поближе познакомились. Мы с ним договорились, что будем проводить свою миссию по спасению котов каждое утро по очереди.
После школы я, бывало, заходил к нему на чай из шиповника. То ли чай этот и впрямь был полезный, то ли оттого, что я просыпался каждое утро, зная, что у меня есть миссия, но той зимой я ни разу не заболел, а должен был, потому что носил осеннюю обувь и тонкую куртку. А ещё, пока чай пили, мы с Никифоровичем вели интересные беседы про всякое разное. Он учил меня, как правильно и чисто бриться, показал, как работает мотор в его стареньком «Урале». Я спросил у него однажды, почему он крышу не отремонтирует, раз такой рукастый, и вообще, почему живёт как отшельник, хотя мужик нормальный. Про него во дворе ходили страшные слухи, что, мол, жену с дочкой топором зарубил, а он и не отрицал это. Никифорович только руками махал, будто всё равно ему было. Пожалуй, не был он равнодушен только к одной вещи — к собачьей будке, что стояла возле калитки. Утеплённая, свежевыкрашенная, без цепи. И без собаки. Никифорович говорил о чём угодно, но только не о своей жизни, так что я ничего о собаке не спрашивал. Как, впрочем, и о шрамах на лице. Или о том, сколько же ему лет (лицо всё было покрыто шрамами и морщинами, зато тело было молодое и подтянутое). Или о слухах.
В тот день, когда я узнал про конкурс, я тут же пошёл к Никифоровичу. Это он сказал, что «конкурс талантов на то и конкурс талантов, что надо показывать то, что умеешь лучше всего». Я не умел ни петь, ни танцевать, ни даже играть на гитаре. Я лучше всех писал сочинения. Больше всего Наталье Ивановне нравился мой необычный стиль. Я говорил Никифоровичу, что с сочинениями никто на конкурсах талантов не выступает.
— Ты хочешь выиграть этот дебильный (тут он использовал слово погрубее) конкурс или нет?— спросил он, ударив по столу кулаком.
— Ну да.
— Тогда пиши сочинение.
— О чём писать-то?
— О людях.
— Окей. Допустим. Напишу о героях. Точно! Напишу о герое нашего времени. Сергее Бодрове, например. Или о феноменальном успехе Битлов. А? Как тебе?
— Брехня всё, — слово погрубее на самом деле он сказал. — Пиши об обычных людях. О себе пиши.
Я попробовал написать о себе (смотрите выше), но Никифорович забраковал мои старания.
— Не позорься! Всем до лампочки до твоих соплей розовых. Напиши про что-то настоящее.
— Мои любовные переживания — самые что ни на есть настоящие, — пробубнил я себе под нос.
— Ты что-то сказал?
Я покачал головой.
— Друзья-то есть у тебя? Что-то я не видел ни одного.
— Есть вообще-то. Один. Одна. Подруга.
— Та-а-ак. Давай. Что там про неё?
— Да ничего особенного. Зовут Камила. Из изящного у неё только имя. Она полновата, с короткой стрижкой, слегка косолапит.
— И?
— Учится в девятом классе. Дружит со мной, потому что, кажется, немного в меня влюблена.
— Вот же ж какой ты всё-таки! Говоришь о других, а умудряешься про себя ввернуть. Расскажи-ка, в чём её трагедия.
— Трагедия? Да н-нет вроде у неё трагедии. Всё как у всех. Из семьи рабочих, младшая сестра. Отец ушёл из семьи пять лет назад.
— Почему ушёл?
— Что-то связано с болезнью сестры, кажись. Я не спрашивал, если честно.
— Жопа ты, Радик.
Когда Никифорович меня так называл, звучало это по-отечески — не зло, а как-то разочарованно. Как будто он ждал от меня большего, но чего именно, не объяснял. Будто я сам должен был додуматься, в чём же не прав.
— Вот есть в твоём классе самый обычный человек? Вот прям совсем-совсем обычный? — спросил он.
— Ну есть. Ленка. Получает тройки-четвёрки, дежурства не пропускает, но и во внеклассных мероприятиях не участвует. Ни с кем особо не водится.
— А теперь подумай. Может, есть в ней что-то необычное.
— В Ленке? Хм-м-м. Это надо поднапрячься, чтоб понять, что в ней необычного. Вспомнил. У неё волосы всегда грязные.
Никифорович стал водить ладонью по лицу вверх-вниз. Знак, что ему не нравится то, что он слышит.
— А вы пробовали вовлекать её в эти свои внеклассные..? — спросил он спустя минуту.
— Она всегда домой торопится. У неё одна отмазка: за младшими сёстрами и братьями надо ухаживать.
— Так. А что? Больше некому ухаживать что ли?
— Н-не знаю. Не интересовался.
Жопой он меня не назвал, но по глазам его и так всё было понятно. Я разочаровал его ещё больше.
— А есть у вас в классе человек, которого и вовсе никто не замечает? Есть он, нет его — никому и дела нет.
— Эрик. Круглый двоечник. Всем как будто даже легче, когда его нет. А в редкие дни, когда он приходит на уроки, его даже Аскар не трогает, такой он незаметный. Слушай, к чему всё это? А? Это же обычное сочинение, а не психоанализ.
— Нужно писать о людях. Об обычных людях. Пусть хотя бы на бумаге останутся.
— Даже если напишу о них, никто и не прочитает.
— Ты хотя бы попытаешься.
Ничего мы с Никифоровичем в тот день не придумали, но он наказал, чтоб я расспросил в школе про Эрика, Ленку, Камилу. Камила назвала меня снобом и разговаривать со мной отказалась. Про Эрика никто ничего не знал кроме того факта, что он из семьи малоимущих и что в школу он приходит только за бесплатным обедом. Зато разузнал про Ленку. Оказывается, её мать ушла из семьи и забота о младшей сестре и двух братьях легла на Ленкины плечи. Я выложил всё Никифоровичу, а самому как-то стрёмно на душе стало. И оттого я разозлился на Никифоровича страшно.
— Вот зачем ты меня заставил про всё это узнать? — я ругнулся покрепче на самом деле.
— Чтобы… чтобы ты был лучше.
— Я? Лучше? Что ты обо мне-то переживаешь? На себя посмотри! А давай мы про тебя напишем. Давай, рассказывай, откуда у тебя шрамы? А правда, что ты на зоне сидел за убийство?
— Угомонись.
— Где жена твоя? Ты из-за неё в тюрьме сидел? Убил её, да?
— Замолчи, говорю!
— Сидишь тут в своей избе отшельником. Судишь всех. Да кто тебе такое право дал?
— Пш-шёл вон, щенок!
Никифорович схватил меня за ворот и вышвырнул за дверь.
Это был последний раз, когда я его видел.
Вернувшись в нашу с мамой квартиру, я хотел порушить там всю мебель, но вовремя себя остановил. Я достал из своего тайника записку, которую хранил зачем-то.
Отец не жил с нами уже несколько месяцев. Потом вдруг забрал меня из школы, довёз на машине до дома, а потом сунул мне в карман записку и попросил передать матери. А ещё просил в записку не заглядывать. И уехал. Я, пока поднимался до нашей квартиры, успел прочитать всё. Кто-то левой рукой писал что-то про других мужчин матери и других женщин отца. Эти кривые буквы, выведенные простым карандашом, как будто заставили моё сердце биться иначе. Как будто с тех пор мне не хватает воздуха в лёгких.
Я понял, зачем хранил этот поганый лист. Я думал, что могу порвать или сжечь, или ещё как-то наказать то зло, про которое в нём написано и которое разрушило нашу семью. В день после ссоры с Никифоровичем я смял этот лист и выкинул в мусорное ведро.
Конкурс талантов прошёл. Плеер выиграл хор девятиклашек. Фиг знает, как они его поделили.
Мы с Камилой помирились и позвали в наш маленький клуб Сергея Ерёменко из Десятого А. А потом всё лето мы помогали Ленке растить кабачки и картошку в её огороде, потому что за ними легче всего ухаживать. Для её маленькой сестры я посадил малиновый куст.
С классом в последний раз мы собирались на похоронах Аскара. После выпускного он пьяный утонул в речке в единственном парке нашего города.
Эльмира закрутила роман с парнем старше неё аж на четыре года. Я решил, может, оно и к лучшему. Когда научусь писать о любви не пошло и зрело, тогда и отдамся этому чувству всецело (ну вот видите, как пока плохо получается).
Сочинение я так и не написал. Да и не вспоминал о нём, пока однажды не увидел, как рой бульдозеров сносит жилище Никифоровича. Я рванул к его дому, вернее к тому, что от него осталось. Никифоровича нигде не было.
Дома мама сказала, что заходил какой-то старик с большим шрамом на лице и просил передать мне, чтобы в названии к своему сочинению я написал что-то про собаку, потому что когда есть собака, всё сразу становится лучше.
Рецензия писателя Дениса Гуцко:
«Приятно и удивительно было прочитать этот текст — настолько он талантливей, интересней и глубже того, что автор разрабатывал в заданиях курса. Пишет автор очень и очень хорошо. И с подтекстом работает мастерски. Одним словом, прекрасный рассказ. Все замечания — из разряда пожеланий, как можно было бы сделать ещё немного лучше.
Каюсь, я не знаю, зачем нужно сгонять котов с теплотрасс. Думаю, я не один такой, поэтому стоило бы это в тексте как-нибудь разъяснить, подкинуть читателю подсказку:
…зимой я сгонял бездомных котов
…будем проводить свою миссию по спасению котов каждое утро по очереди.
Игра с пошлостью языка любви смотрится интересно:
Когда, наконец, отпустило от эйфории, накрывшей меня после встречи с объектом моего обожания (в общем, пофиг, что пошло звучит)…
Но я бы завершил её (эту игру) не механически — линия Эльвиры просто сошла на нет, стоп-игра — а выходом на более высокий уровень, фразой, продолжающей тему и при этом по-настоящему художественной. Например, Эльвира стала встречаться с другим — тут-то и появляются у Радика другие слова — взрослые, точные, напитанные болью. Происходит инициация, разбитое сердце взрослеет. И тема Эльвиры закольцуется, а то сейчас она обрывается в никуда.
К теме хутора Никифоровича я бы тоже добавил акцент — там, где он возвращается из тюрьмы, можно упомянуть, что хутор ведь собираются сносить (— Как же его снесут, если он там живёт? — Да снесут всё равно, придумают что-нибудь).
Так финальный пассаж о хуторе наберёт ещё немного веса:
Сочинение я так и не написал. Да и не вспоминал о нём, пока однажды не увидел, как рой бульдозеров сносят хутор Никифоровича. Я рванул к его дому, вернее к тому, что от него осталось. Никифоровича нигде не было.»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Публикации у автора наверняка будут — по крайней мере этот рассказ, несколько доработанный, по-моему, вполне может быть напечатан. Хороший, крепкий, оригинальный рассказ. И даже неопытность в писательских делах героя (и, скорее всего, самого автора) автор использовал на пользу художественности.
Впрочем, не буду нахваливать. Ниже замечания.
Это случилось, когда дворняг ещё не отстреливали…
Очень расплывчатое и субъективное указание на время действия. Собак раньше во многих местах именно отстреливали, сейчас это встречается куда реже.
…зимой я сгонял бездомных котов, притулившихся к теплу этих труб, лишая местных живодёров лёгкой наживки…
Ниже будет об этом несколько подробнее, но вопросы остаются: что за наживки, зачем сгонять с труб, ведь кошки вернутся на них тут же, как уйдет человек, ведь на них тепло, что за маньяки и что у них за маньячьи дела?
…когда с нами ещё был папа. Был конец апреля…
Два раза «был» рядом, это плохо. В первом случае можно заменить на «жил».
…нас отвлёк девичий смех… Эльмира с одноклассницами раздавала какие-то листки школьникам.
Но ведь выше было, что герой с Камилой где-то далеко от «школьной толпы».
Разливные духи — это как? Да, было когда-то, что духи разливали по склянкам и бутылькам. Это имеется в виду? В любом случае стоит описать подробнее.
Я попробовал написать о себе (смотрите выше), но Никифорович забраковал мои старания.
— Не позорься! Всем до лампочки до твоих соплей розовых. Напиши про что-то настоящее.
Посмотрел выше — но выше и про Камилу, и про остальных. Переживания из-за ушедшего папы, разговоры с Камилой тоже при желании можно назвать «розовыми соплями».
Где происходит действие? Не надо конкретный город, республику, но если есть парень по имени Аскар, то стоит намекнуть, что за местность. Замечания не касаются конструкции, сюжета. В общем, нужна шлифовка, и рассказ после нее, считаю, можно считать готовым и пытаться представить его читающей публике.»