Слониха живёт в Луна-парке, в большом Луна-парке Нью-Йорка.
Слонихе вальяжно и жарко; слониха — циркач и танцорка.
Она выступает на сцене — выходит из сумрачной клетки.
И публика вроде бы ценит: бананы суют и конфетки.
Блестят на попоне пайетки,
Идёт дрессировщик за плёткой
Слонихе суёт сигарету.
Слониха берёт её в рот, и…
И публика в полном восторге в большом Луна-парке Нью-Йорка.
Слониха — циркач и танцорка — закончив, уходит в гримёрку,
В уютную тесную клетку,
Пока раскупают билеты
На новый сеанс в Луна-парке
Слонихи, курящей махорку.
Вечерние вспыхнули звёзды. К подмосткам стекаются гости.
Слониха усталая просит: нет-нет, не сегодня. Да бросьте…
Достаточно я танцевала.
Но публике этого мало.
Блестят на попоне пайетки.
Идёт дрессировщик за плёткой.
Слониха выходит из клетки,
Ей снова суют сигарету
Зажжённой сияющей блёсткой.
И требуют: ну же! Глотай же!
А публика вторит и вторит…
Бушует горячее море,
И в пасти пылает, и даже
Ожгло толстокожие губы
И жаром грохочущим мажет.
А плётка безжалостно рубит,
И публика воет: глотай же!
Слониха волнуется, ропщет. Слониха беснуется, стонет.
Во рту — фейерверк, и огонь, и… И весит она где-то тонну…
Оставьте! Уйдите! Не троньте!
Слониха врывается в площадь, топочет по сцене неровной…
Не выжить под тушей слоновьей.
На сцене лежит дрессировщик.
…Слониху признали виновной.
Её накормили морковью. В моркови цианистый калий.
Её заковали в оковы, надели из меди сандалии.
И ток переменный по телу,
По мощной морщинистой туше.
Пустили, и тело осело,
И свесило серые уши.
Толпа, налегая, свистела,
Чтоб слышать и видеть получше,
Как душат слоновую душу.
На сцене, как искры, пайетки:
Помост, превращённый в конфорку.
Слонихе кидают конфетки:
Она умирала в комфорте.
Ода
Мой маленький город, ты спишь, и тебя окружают
Усталые нежные гроздья горячих рябин.
Мой маленький город, ты спишь, и тебя отражает
Короткий фонарный закат у зелёной реки.
Мой маленький город, ты дремлешь в еловых гардинах,
И тише на площади ласковый гул голубиный,
Склоняются ниже и ниже густые рябины.
Цикорий звенит. И река. И тепло. И июль.
Ты дремлешь всё глуше, мой маленький город, всё тише.
Твой огненный август в окошки горячие дышит,
И солнце струится по стареньким латаным крышам,
И пыльные голуби в клювах баюкают «гуль».
Когда разгорается горном в июле рябина,
Зима, говорят, будет крепкой, декабрь — седым.
Мой маленький город, речной, обречённый, любимый,
Ты дремлешь, от нового ветра домами хранимый.
Товарный, сигналя, как скорый, проносится мимо.
И окна твои угасают одно за другим.