Похороны выдернули ее из будней. Нарушили привычную колею: пятидневка, выходные, пятидневка, выходные (умножь последовательность на десять), отпуск, пятидневка, выходные, пятидневка, выходные. «Саша, когда я умру, тебе придется самой вызывать сантехника. Саша, когда я умру, кто будет звонить и разбираться с отоплением? Саша, когда я умру». «Мама, перестань, ну что за дешевые манипуляции? Куда тебе умирать? Ты здоровее меня и всех моих друзей, всех наших родственников и знакомых». Но она умерла. А человек не может родиться без бумажки, не может умереть без бумажки. «Саша, когда я умру, найми агента, он все сделает сам». Дельный совет, мам, дельный совет. Ты шарила в бюрократических правилах лучше любого специалиста. Если бы смерть приходила за людьми с договором, ты нашла бы лазейку, подпункт, оговорку, слабость, ты перетряхнула бы все предложения, перетасовала бы каждую сомнительную формулировку, и смерти пришлось бы уйти с нулевой продажей. «Какое горе, какое горе! Как вы только справляетесь!» Любезные, сочувствующие комментарии на похоронах. Пьяные поминки. Похлопывания по спине. «Саша, говорите, девяти дней не будет?» «Не будет». «Саша, а традиция? Память?» «Извините, я уезжаю». Саша соврала. Уехать она должна только через двадцать дней, командировка в Берлин с возможностью окончательного переезда, но именно на девятый у нее назначена первая встреча. Первая из трех. Мама к смерти относилась легко. В бога не верила. А во что верить самой Саше, Саша не знала. Три встречи. Три свидания. Три предположения.
Саше пять лет. Детский сад с тошнотворным запахом пригорелой каши. Грубые воспитательницы. И подружка с жиденькими косичками и жгучими вопросами. «А как зовут твоего папу?» «Папу?» «Ну, у тебя есть папа?» «Нет, у меня только мама. Я без папы». «Без папы невозможно». «А я вот есть». Лезет и лезет эта приставучая. «Мой папа то, мой папа се. Мы с папой ходили на каток. Папа мне подарил куклу Барби в платье русалочки. У папы сильные руки, и усы смешно колются, когда он меня целует». А у Саши мама. Лучшая мама на свете. Красивая, умная, нежная. Мама из журнала с фотомоделями. Мама, знающая уроки из будущей Сашиной гимназии на уровне со всеми учителями. Мама. Создатель и творец. Если есть такая мама, папа из уравнения исключается. Папа в уравнении — глупая неизвестная переменная. Тьфу на папу. До чего только дети не додумаются. Другая девочка на вопросы про родителей ответила, что вместо папы у нее дедушка. Дедушка ее папа. Потребность в ответах заставляет детей заполнять собственные головы массой, похожей на ту самую пригорелую кашу. Питательная дрянь, ничего не скажешь. Так что там насчет отца, Саша? Разве тебе не интересно?
Предки. Шнурки в стакане. Родаки. Олды. В школе Саша пролистывала русскую классику. Читала наискосок. Но в вузе попался толковый преподаватель. Сухонький, маленький, с пронизывающим взглядом через очки с толстыми стеклами. Василий Петрович Аллигаторов. Руки сложены в замок, поверх белой рубашки неизменная жилетка. Его за глаза даже прозвали «Жилетка». Но для Саши он всегда был только Василий Петрович, который требовал от студентов мысли, который считал похвалу обязательным условием для роста, который не ругал, а разбирал ошибки на слагаемые. И Саша ударилась с головой в русскую классику.
После одной из лекций Саша задержалась в аудитории. Василий Петрович заполнял журнал. Саша терпеливо стояла рядом. «Александра, если вы так и будете бояться прервать мой увлекательный отчетный процесс, чья полезность известна исключительно забвению, мы с вами превратимся в наглядные пособия для кабинета биологии».
— Василий, — Саша запнулась, — Петрович, скажите, пожалуйста, почему там все настолько плохо с отцами?
— Где? — Василий Петрович отложил журнал, повернув его так, чтобы подошедший к столу мог прочитать, что это за журнал. — В русской классике? Или в мире?
Саша смутилась. Неужели можно себя выдать через такие элементарные вопросы? Раскрыть чужой натренированной наблюдательности свои карты и с волнением ждать, что тебе с достоинством позволят доиграть партию. Но Василий Петрович уловил, что задел пульсирующую тему.
— Саша, мир меняется. То, что раньше казалось необязательным, теперь является определяющим. То, что раньше не включали в счет, теперь указано в первых строчках. А русская классика всего лишь отражает мир. Конечно, она и формирует его так же. Но все же больше отражает. Я в это верю. А вы?
Он высокий. Выше Саши на голову, а Саша не из низких. В отличие от мамы. Вот откуда в ней росту добавила природа? И его тоже зовут Саша. Александр. Александр не смотрит в меню, он знает, что заказать. «Я тут часто бываю. Кухня шикарная». Шииикарная. Произносит он это прилагательное, растягивая гласные. Саша тоже так растягивает гласные. «Только про блюда с орехами не могу знать. Аллергия». И у Саши аллергия. Александр берет салфетку и начинает складывать журавлика. Журавлик не получается. Александр откровенно скучает. Саша это наблюдала за собой. Ее тоже скука заставляет пытаться складывать оригами из бумаги, не предназначенной для оригами. Журавлик Александра эволюционирует в некое малоизученное наукой существо. Салфетками надо рот и руки вытирать, а не журавликов клепать. «Как, говоришь, ее зовут?» — спрашивает Александр. «Звали». «Звали?» «Она умерла». «Умерла? Соболезную». Да нифига ты не соболезнуешь, папа. Подразумеваемый папа. Псевдопапа. «Вы совсем ее не помните?» Саша невольно всегда отражает собеседника. Если собеседнику скучно, Саша присоединяется. Оба в скуке, да не в обиде. Александр чешет левое ухо. Саша замечает у него родинку на мочке. У Саши такая же. Если взять линейку, окажется, что родинки расположены одинаково. По центру мочки. «Понимаешь, Маша». «Саша». «Ой, прости, Саша, их так много было. Всегда так много было. Я не настаивал, они сами. А отказывать женщине, ну, такое». Саша усмехается. Неужели мама могла выбрать подобного? Любовь зла, полюбишь и безответственного? Сначала отказывать там «такое», потом отказывать тут «такое». Вот и сидишь в ресторане, ждешь счет еще до того, как принесли заказанное. Потому что твоя гипотетическая дочь интересна тебе ровно настолько, насколько интересна внешняя политика Тринидада и Тобаго. Ни насколько.
Десятилетняя Саша высокая, как четырнадцатилетняя Саша. Выше всех девочек и мальчиков в классе. Ну, с мальчиков спроса нет, мальчики в этом деле частенько опаздывают. А вот девочки могли бы и поднажать. Чего это Саша одна тянется к звездам. Саша стоит в магазине у холодильников с мороженым. Мама уехала на несколько дней. Оставила Саше деньги. «Саша, купи себе нормальную еду, пожалуйста, не спускай все на чипсы и сухарики. Не надо проверять рекламные лозунги». Lays такие вкусные, что хочется поделиться! Эстрелла слишком вкусные, чтобы делиться! Возвращается мама домой, а на столе пять видов одних чипсов, пять других, и Саша, которая проводит исследование под стать доктору рецепторных наук: пытается определить, чего ей захочется больше, делиться, не делиться, а главное, какими и с кем. Потом болел живот. Розовая таблетка мизима. «Мизим для желудка незаменим». Возможно, эта фантастическая неравнодушность к рекламным лозунгам в дальнейшем и приведет Сашу в область маркетинга, но сейчас Саша у холодильников вовсе не ради лозунгов. Саше просто хочется мороженого.
«Какое мороженое на меня смотрит?» — думает Саша. «Максибон, Бонпари, Крутышка, Митя или Даша. Взять с печеньем или без, параллелепипед или с вафлей. Такое смешное слово “параллелепипед”, параллелепипед, параллелепипед, па-ра-ле-ле-пипед».
«Если холодильники так долго держать открытыми, они ломаются». Рядом с Сашей незаметно появился мужчина. Прямой длинный нос, веселые глаза, ямочка на квадратном подбородке. Саша чувствует, как краска приливает к щекам. Саша ненавидит краснеть. Вот бы изобрести кнопку: жмешь на кнопку, и лицо белое, а то рак вареный, помидор огородный. «Извините», — бормочет Саша, быстро хватает сахарную трубочку и идет к кассам.
Саше всегда с мужчинами неловко. Саша не знает, как с ними говорить. Саша дружит с девочками. С мальчиками полная катастрофа. Чем они увлекаются? Машинками? Пистолетами? Какие смотрят мультфильмы? Они смотрят «Табалугу»? Саша хотела бы подружиться с мальчиками, но сложно дружить с тем, кто привык смотреть в парту и молчать. То есть с Сашей, вот, сложно. Даже косичек у нее нет, чтобы за них подергать. А этот мужчина у холодильника. Есть ли у него дети? Он так похож на какого-нибудь папу. Да, у него точно есть дома дочка или сын.
«Девочка, ты куда пошла? — кричат Саше с кассы. — Оплачивать кто будет?»
С выхода на Сашу грозно надвигается охранник. Его потертая форма, замызганные штаны и перегар так контрастируют с этим свежевыбритым длинноносым незнакомцем у холодильников. Саша в испуге сжимает мороженое. «Все хорошо, я оплачу». Это ОН. Чей-то папа. Спаситель. Герой. Оплачивает мороженое. Ласково улыбается. «Девочка, скажи спасибо», — требует кассирша. «Спасибо», — еле слышно произносит Саша.
Саша выходит на улицу. Майское солнце греет по стандартам июльского. В этом году удивительно теплая весна. В руках раздавленное мороженое. В кармане деньги, подтверждающие, что Саша не вор, как подумали сотрудники супермаркета. Но на них плевать. Подумал ли так ОН? Вот что важно. А то угостил мороженым, а сам осудил. От расстройства Саша подходит к мусорке и выбрасывает туда злополучную сахарную трубочку.
«Саша, что у нас за офис на кухне?» Так мама называла коробки, мусор. «Саша, нам уже звонят в дверь офисные сотрудники, они пришли работать. Время выбросить офис на помойку». Саша осматривает «коробку» Сергея. Второго как бы отца. Нет, его офис не похож на коробку. Это светлая, просторная комната с панорамными окнами, кулером, кофемашиной, цветочками на широком подоконнике. Стекла сияют. Их регулярно моют крепкие ребята, профессиональные мойщики-альпинисты. Офис расположен на десятом этаже. Сергей в костюме. Или костюм на Сергее. «Сергей, а кто ты без костюма? Что делает тебя тобой? Насколько твой костюм ты?» Саша улыбается своей глупой шутке. Но уж очень костюм дорого выглядит. С того момента, как Саша перешагнула порог кабинета, прошло двадцать минут. И каждые две у Сергея звонил телефон. Он и сейчас говорит по телефону. Речь его звучит примерно так: «Да, падает, надо брать вбок, цифры, многозначное, ага, формулы, критерии только на половину». Сергей убирает трубку. «Здравствуйте, Саша». Он протягивает руку. «Саша, вот стул, и поближе». У Сергея в голове острые ножницы, которыми он выстригает часть предложений. Он занятой человек, он не тратит время на ля-ля. Его должны понимать и так. Его обязаны понимать и так. Саша сейчас не на встрече с отцом. Саша на собеседовании. Впрочем, Сергей идет делать кофе сам. «Саша, сейчас мертвый сезон, квартал замыкаем, дедлайны, я дома не раньше глубокого вечера, о разном бы в начале квартала, а так мы с вами на коленках, а не по нормальному. Сахар? Корица? Вы что хотели, спрашивайте, я отвечу». Саша знает, что у Сергея еще есть четверо детей. Знает и то, что четвертый объявился так же, как Саша. Теперь работает в дочерней фирме. Сергей устроил. Сергей возвращается за рабочий стол, отхлебывает кофе. Через пять лет его схватит инфаркт посреди совещания, и врачи запретят до конца жизни пить любой кофеиносодержащий напиток. «Саша, как она умерла?» И Саша рассказывает. Как мама спускалась по лестнице, как споткнулась и упала, пролетела тринадцать ступенек, пыталась схватиться за перила, ободрала руку. Эта попытка схватиться поменяла траекторию падения, и мама ударилась виском. Нашла ее соседка через час. Пульса нет, дыхания нет. Лицо спокойное, серьезное. Перед падением Мама сказала «блять». Ладно, ладно. Саша не знает, говорила ли мама что-либо вообще. Было ли у нее последнее слово. А матом она, в принципе, не ругалась. И Сашу укоряла. На что Саша отвечала: «Мама, иногда это так необходимо. Хорошо, от чистого сердца ругнуться». «Саша, у меня таких ситуаций не бывает». Вот, мама, видишь, появилась. Во время Сашиного разговора Сергей молчаливо смотрит в окно. Взгляд блуждающий. Может, он вспоминает. Вспоминает молодую Сашину маму. Вспоминает ту ночь, когда они могли сделать Сашу. Им было хорошо вместе. Им было жарко и мокро. Саша допивает кофе. Саша больше не хочет отвлекать Сергея от цунамиподобного дедлайна. Саша врет, что они еще увидятся. У Сергея опять звонит телефон, поэтому на прощание он машет рукой и делает жест в виде телефонной трубки. Мол. Созвонимся, спишемся.
Потерянное поколение тридцатилетних. Жизнь как грядка, ориентиры как сорняки. Революция смыслов. Человек внезапно понимает, что у него есть дыхание, и перестает дышать. Потому что инерция — это уют. Лучше бы тебе не задаваться вопросом «а счастлив ли я?», так как утвердительного ответа на него еще не придумали. И потом: если счастлив, ты это знаешь. Тут знание оппозиционно вопросу.
В прихожей Николай сразу указывает Саше на тапочки. Три пары тапочек. Маленькие тапочки с геометрическим узором, средние серые тапки и огромные синие тапищи. «Я не знал, какой у вас размер ноги». Саша надевает средние. Квартира у Николая чрезмерно чистая. Такая квартира, по которой ходишь с белой подошвой, и подошва не пачкается. Николай суетится, как будто Саша — представитель проверяющих служб, как будто у Саши в руках чек-лист и право свернуть бизнес Николая. «Саша, вы пьете кофе? Саша, вы пьете чай? У меня есть всё!» Они садятся. Саша в углу, Николай так, чтобы в любой момент подорваться и принести, что потребуется. На стене висит фотография: Николай, мальчик-подросток и женщина. Последние азиатской внешности. Николай замечает Сашин интерес. «Это моя жена и сын, сыну сейчас семнадцать. — Николай ищет возможность начать. Николаю много хочется сказать. — Саша, ваша мама, никто не смеялся над моими шутками, так как она. Прям убедила меня, что я умею шутить. Смех у нее был щедрый. Она его с горкой насыпала, не взвешивая. Я, Саша, я же давно хотел сам вам написать. У моего сына, Лёни, одноклассник столкнулся с тяжелым разводом родителей. Лёнечка говорит, что его одноклассник переживает страшно. А я все думаю, как это важно, с родителями связь поддерживать. Детям нужны отцы. Мамы то, как правило, в наличии. Отцов же убирают, исключают. Как узнал, что у Лизы есть взрослая дочь, а мужа нет, сразу стал думать, что, возможно, я отец. Лёнин одноклассник, такой хороший мальчик, на успокоительных. Как вот вы, Саша, не причинил ли я вам травму своим отсутствием? Вы, наверное, хотите знать, как мы с Лизой встретились, почему расстались?»
Саша смотрит на Николая. Мужчина около шестидесяти. Лысеет. Зеленая рубашка в тёмно-зелёный горошек. Саша вдруг понимает, что ей уже не очень важно, по какой причине Николай отсутствовал в ее жизни. Азиатский мальчик улыбается с фотографии. Значит, Лёнечка. Леонид. Саша подается немного вперед. «Вы лучше расскажите о сыне. Чем он увлекается? А учится хорошо? У вас есть любимые совместные занятия? Вы ему на ночь читали сказки? Он темноты боялся? Вы ему позволяли бояться или убеждали в концепции “настоящего мужика”, который ничего не должен бояться?»
И они говорят. Они говорят о Лёне. Саша видит, как Николай гордится сыном. С каким трепетом перечисляет его заслуги, успехи, с какой нежностью вспоминает его ушибы, провалы и поражения.
Саша уходит от Николая за полночь. На пороге Николай зачем-то дает ей на память фотографию Лени. Леня на ней с медалью. Леня не выигрывал ничего. Медаль ему дали, как утешительный приз. Уже в Берлине Саша повесит фотографию на стену. Саша хочет, чтобы Лёня периодически ей напоминал: главное не победа, главное участие.