***
Грохот трамвая по рельсам, разрезанное проводами небо. Серое, набухшее от воды. В этом городе дождь идет девять месяцев в году. Последний год как картинки в калейдоскопе: cмерть бабушки, возвращение мамы, переезд в другой город. Дороги, рельсы, линии электропередач над головой.
— Ненавижу эту сырость и чаек. Они здесь везде.
— Неправда, не везде. — Мама быстро перебирает ногами.
Она опаздывает на работу, сегодня ей к семи. Я тороплюсь рядом, провожаю, как обычно. До первого урока еще два часа, ничего, посижу, почитаю в коридоре. Мама внезапно останавливается:
— Саша, нам надо поговорить вечером. Напомнишь?
Звон трамвая. Цокот каблуков по ступеням. Двери с лязгом захлопываются. На остановке темно и холодно. Надеюсь, школа уже открыта.
***
— Серьезно? Сейчас? — Мама с трудом открывает глаза.
— Ты сама просила напомнить.
— Черт. — Мама стонет и приподнимается с дивана.
Мы уже поужинали, она переоделась и легла. А тут я со своим разговором, но она же сама просила утром напомнить.
— Не хотела тебя расстраивать, Сашуля… — Мне не нравится начало, я почти не дышу, кажется, если задержать дыхание, то ничего не случится. Я как будто в безвоздушном пространстве, без цвета, запаха, звуков.
— …мне придется ее удочерить. — Мама трет красные от усталости глаза, не смотрит на меня. На кухне свистит чайник, мы собирались пить чай.
Я мотаю головой:
— Что?
— Дочка тети Лиды, Оля, ты ее не помнишь, вы виделись один раз на дне рождения лет десять назад. — Голос доносится как через плотной слой ваты.
Чем дольше мама говорит, тем толще вата. Она вокруг меня, облепила уши, рот, нос, мне нечем дышать, я тяну за горло водолазки, ткань рвется, мама ахает, в ее руках хрустит и ломается печенье. Мы, оказывается, уже пьем чай. Я не заметила, когда мы переместились на кухню. Отнимаю вторую руку от чашки и вижу красные следы.
— Саша, ну что ты как маленькая! — Мама бросается к аптечке. Крем, белый и жирный, покрывает пальцы, и боль немного стихает.
***
Моя жизнь – четыре стены, продавленный диван, немытое окно во двор. Каждый день похож на предыдущий.
— Саша, сходи на горшок. — Бабушка кивает в угол.
Я сижу в коридоре на табуретке и смотрю на входную дверь. Сегодня суббота. Приедет мама.
— Саша, скорей, я вынесу и будем ложиться. Она сегодня не придет. — Бабушка вздыхает и пытается подняться с дивана.
У бабушки больные ноги — большие, отекшие, как у слона, поэтому бабушка ходит медленно. Из дома мы выходим один раз в неделю, за продуктами. Обычно я помогаю ей встать. Но сейчас нельзя отрывать взгляд от двери, тогда мама точно не придёт.
Скрипят настенные часы и звонко отбивают семь. Бабушка уже встала и нетерпеливо смотрит на меня.
Ходить на горшок унизительно. Но в туалет на лестнице меня не пускают. Он высокий, с громадной дырой на месте стульчака. Меня пугают, что, если я пойду туда одна, я обязательно провалюсь и буду падать до самого низа, пока не упаду в говно, где и утону. И никто и никогда меня не найдет. Я иду в угол и слышу, как щелкает входная дверь.
Мама, такая красивая, улыбается только мне. Щеки горят с мороза, на узких плечах тают снежинки. Мама много работает, поэтому уже три года я живу у бабушки. «Только до школы, потом я заберу тебя домой».
Часы бьют восемь.
— Целую доча, я побежала, на Новый год заскочу! — Мама держится за ручку входной двери, будто ей нe терпится вырваться наружу. Туда, где зима, где гуляют люди, где над домами вспыхивают предновогодние салюты. А тут я в растянутых хлопковых колготках и застиранной майке, худая, бледная, цепляюсь за ее руки, смотрю снизу вверх — забери меня с собой, пожалуйста.
Она отдирается от меня и, торопливо чмокнув в макушку, закрывает дверь с той стороны, потом, вспомнив, заглядывает в приоткрытую щелку:
— Мам, ты хоть иногда проветривай. Пахнет сортиром!
Стук маминых каблуков эхом отдается по гулкому вестибюлю старого дома. Я ложусь на широкий подоконник и смотрю во двор-колодец. Там никогда ничего не происходит. Только ветер колышет голые ветки тополя. И совсем не видно салютов.