В школе тетю Иру побаивались. «Иерихонскую трубу принесло», — говорили учителя, когда мама Игоря — громогласная, грузная, — появлялась после очередной записи в дневнике с тремя восклицательными знаками.
Папы у Игоря не было, жили они в двухэтажном деревянном доме на восемь квартир: тёмные брёвна, запах борща на лестнице, перила, захватанные поколениями жильцов…
Мы с Игорем дружили, часто возвращались домой вместе — нам было по пути. Я знала, что ему нравится девочка из параллельного класса, красивая и своенравная Оксанка. А тётя Ира не знала и думала, наверное, что нравлюсь я, поэтому время от времени приглашала меня на концерты в местный Дом офицеров, и мы ходили на них втроем: я, Игорь и его мама.
После выступления она всегда просила: «Деточки, погуляйте, я покурю немного…» И мы топтались где-нибудь недалеко, болтали и смотрели, как вспыхивает в темноте огонёк сигареты.
Однажды тётя Ира застукала Игоря с папиросой и страшно накричала на него: «Я курю не от хорошей жизни, понимаешь? А ты?»
«Я тоже не от хорошей», — бурчал Игорь и продолжал курить тайком.
День рождения у тёти Иры был в начале марта. А в том году даже не просто день рождения, а юбилей — ей исполнялось пятьдесят лет.
Тётя Ира работала директором самого крупного в городе продовольственного магазина, что по тем временам, в конце восьмидесятых, было не какой-то там должностью, а Должностью с большой буквы. Празднование намечалось с размахом. Я однажды заскочила к Игорю и увидела коридор, забитый ящиками со всякой снедью: «К юбилею готовимся. Мать сказала, я тоже могу пригласить кого хочу. Как думаешь, Оксанка придёт?»
Вредная Оксанка ожидаемо отказалась, зато одноклассники перспективой попасть на настоящий взрослый юбилей вдохновились, начали обсуждать подарок, собирать деньги.
Купить подарок мы так и не успели: незадолго до юбилея тётю Иру обокрали. Вынесли всё. То там, то здесь в коридорах школы перешёптывались об импортном кассетном магнитофоне, телевизоре «Рубин», гэдээровском, в бензиновых разводах, сервизе «Мадонна», чешском хрустале, коврах, мутоновой шубе, песцовой шапке, золоте и, конечно, о ящиках со снедью к юбилею.
Все пришли к выводу, что обокрал кто-то из своих, знавший о подготовке к празднику.
А ещё через несколько дней школу сотрясло новое печальное известие: тётя Ира умерла. Сердце не выдержало.
Хоронили её в день рождения, в юбилей. Мы пришли всем классом к дому Игоря. В школу он не ходил. Пока взрослые хлопотали наверху, мы вышли на улицу и встали с ним у подъезда: мальчики рядом, девочки чуть подальше. Игорь ни на кого не смотрел, куртка болталась на нём незастёгнутая, промозглый мартовский ветер трепал её, выворачивая полы, Игоря била дрожь…
Кто-то из девочек передал варежки, кто-то снял с себя шарф, кто-то из мальчиков надел на него свою шапку — замотали, застегнули, сбились в кучу.
Стояли молча, не знали, что говорить. Да и что говорят в таких случаях? Ничего, всё пройдет? Время лечит? Держись?..
Игорю протянули зажжённую папиросу: он взял её, поднёс ко рту и вдруг дёрнулся, будто его прошило судорогой. Замотал головой, бросил папиросу под ноги, а потом отвернулся к стене и заплакал…
На кладбище нас не взяли. Мы проводили автобус и молча потянулись по дороге к школе, темные, сгорбленные, как единицы в классном журнале после контрольной. Меня захлёстывало то горе, то гнев, слёзы застывали в глазах, царапались льдинками. «Как же так, как же так! — кричала я живой тёте Ире, а не той незнакомой, страшной, которую везли сейчас в ознобном, чёрном автобусе. — Зачем всё это, все эти сервизы, шубы, хрусталь, зачем же из-за них, а что теперь будет с Игорем, а как же он, тётя Ира, как же он?..»
Игорь вернулся на учёбу не сразу. Его взял к себе дядя, мамин брат, он жил теперь в другом районе, но продолжал ездить в родную школу. Никто из нас не говорил с ним о смерти матери — невозможно было говорить, немыслимо. Закончился девятый класс, пролетело лето, а дальше был выпускной десятый, экзамены, аттестат, снова экзамены, работа, жизнь…
Иногда мне снится наша старая школа: тополя перед входом, лестничные пролёты на четыре этажа, длинный школьный коридор, и в самом конце, вполоборота ко мне, стоит тётя Ира и курит в открытую форточку.
И я, сама уже взрослая тётка, начинаю частить: «У Игоря всё хорошо, тётя Ира, всё как у людей: поступил после школы в военное училище, женился на Оксанке, через год развелся, потом снова женился — не на Оксанке, тёть Ир, на другой, нормальной. Двое детей — мальчик и девочка. Такой стал большой, громогласный — настоящий полковник! Не курит, тёть Ир, представляете, совсем не курит, больше никогда…»
«А этих, тётя Ира, тех, кто тогда… — не могу договорить я и каждый раз сбиваюсь, — так и не нашли…»
«Ничего, я встречу их здесь», — отвечает она и тушит сигарету.