Пустая ледяная бездна,
Лишь только звёзд холодных огоньки.
Где гуманоиды?
Пока что неизвестно.
Они, надеюсь, от России далеки.
К. Лапицкий, из юношеской лирики
Осенний лес облепляет тебя, как вода — выныривая на дорогу, отряхиваешь, словно капли, паутинки, иголки, веточки. Отвлёкшись на это неторопливое занятие, я вздрогнул, заметив краем глаза движение — сразу вспомнились рассказы о том, что в окрестностях бродит медведь. Но выплывшая из матовой дымки за поворотом фигура была вполне гуманоидных очертаний и звуки издавала членораздельные:
— Здорово. Это ж на Горушку дорога? А то я тут это. Заблудивши маленько. Не был давно.
Я начал было отвечать, что дальше не проедешь, разворачиваться надо, но тут он, всматриваясь в меня, перебил:
— Это ты, что ль?
— Это — я! — уверенно отвечал я, ибо в чем же ещё можно быть уверенным.
— Ну, привет! Узнал? — Присмотревшись, я действительно узнал его. Пашка Потов из Осташей. Или Петька — они были близнецы. В детстве, когда я приезжал на лето к бабушке, мы болтались по деревне в одной компании. Маленький, иззелена-бледный, лысый, скулы торчат, глаза огромные, чёрные. И усы. Раньше на месте этих усов, под носом, где проходит складочка, у них с братом была красная корка, похожая на жвала какого-то насекомого, нередко украшенная ярко-зелёной соплёй.
Пашку с Петькой в деревне звали Братики, в честь того, что они близнецы, или Инопланетянчеки, в честь отца, Юры-Инопланетяна, который однажды заснул за рулём своего «Кировца» и нарезал в совхозном поле несколько загадочных кругов. Одинаково стриженные, одинаково сопливые, одинаково одетые, Братики всюду были вместе, во всех играх на одной стороне, и в школе сидели за одной партой. К новым знаниям, впрочем, большой тяги они не испытывали; как-то раз — они были, наверное, классе в четвёртом, а я чуть постарше, мы сидели на холме, ожидая, когда пригонят стадо, чтобы развести коров и овец по домам, — я упомянул о том, что Земля вертится вокруг Солнца. Этот факт оказался совершенно им неизвестен. В чёрных спортивных костюмчиках, сопя носами, словно пара маленьких Дарт Вейдеров, они стояли по пояс в зелёной траве, исподлобья глядя на меня — городского, чужака, — и, казалось, угрожающе шевелили своими жвалами. Но тут подошёл дядя Толя и ляпнул в своей манере: «Ну что надулись, красные кхмеры? Брат-один, брат-два», а потом и коровы пришли, и все разбрелись по сторонам, заполошно крича свои «Роза!», «Астра!», «Долли-долли», «Чернушк!».
— Ты чего тут? В грибы? Давай подвезу. Развернусь только. Поехали? — Он махнул рукой с брелоком, за деревьями замигала огоньками какая-то приплюснутая посудина, и послышалась приглушённая космическая музыка. Но, пока он шёл туда, заводился и искал место для разворота, я отчего-то решил, что не буду с ним связываться, свернул обратно в лес и побрёл по зелёному мху, усеянному, точно небо звёздами, жёлтыми листочками берёз, размышляя о том, что, может, Братики и правда инопланетяне, и пока я учился, женился и работал в городе, они улетали на свою планету Эпсилон. Отчего бы инопланетянам не быть похожими на людей, по крайней мере, внешне? Что до разума — тут ведь мы и сами все друг другу инопланетяне, невозможно же сказать, видим ли мы то же самое, думаем ли об одном, когда произносим одни и те же слова. В сущности, нет никакого способа это проверить — так что все мы неявно принимаем мысль о том, что если кто-то, похожий на нас, ведёт себя так же, как мы, то он — разумный, он — человек.
Вернувшись домой, я рассказал об этой встрече и узнал, что Инопланетянчеки как-то осенью пили с одним мужичком у него в бане и не сошлись во мнениях — о политике, о религии, о чём еще спорят в бане осенней ночью, когда деревню окутывает космическая тьма? В общем, не поняли друг друга и вышли на контакт иной степени — забили хозяина до смерти. Били, потом водой отливали и снова били — пострашней, чем в дантовском аду. Десять лет назад это было, по десятке им и дали.
Вот только что странно: в деревне с тех пор никто, кроме меня, Братиков не видел. А я всё пытаюсь вспомнить — когда я вышел на дорогу, были там следы от машины? Или не было?