* * *
После того нелепого случая с динозаврами
Было время, когда все мы были кентаврами.
Гармоничные цельные существа:
Над головою небо, под ногами трава.
И вот однажды забрались мы в божественный сад,
Один гад показал нам божественный виноград.
На часах был солнечный кайнозой.
Не чуя никакого подвоха,
Мы сжевали ягоды вместе с лозой,
И вот тут-то стало нам плохо.
Потому что бог появился, как будто из-под земли.
Рассердился, конечно: «Ну как вы могли?
Третий год остаюсь без божественного вина.
И никто ведь не признáется ни… за что.
Пора уже репрессировать и карать».
И мы, как динозавры, приготовились вымирать.
Тот бог был молод, неопытен и гневлив,
Из рая он не умел изгонять.
Он успокоился, только нас разделив.
Не на половинки, а на человека и коня.
Что же делать, копыта отбросить пришлось.
Но те из нас, в ком память ещё остра,
Ищут себя, примеряя коням седло
И гоняя в поле ветра.
Бзовдал
В воронке тоннеля гулко, пропала связь.
Затхлая сырость тепло обнимет капот.
Бетонное горло глотает коптящий «МАЗ»,
Что впереди к концу и свету ползёт.
Вывеска «Выход» трескуче моргнëт, как в кино.
Послышится звук осыпающихся камней.
Над головой пласты временны́е, но
Сквозь них наплывает какой-то чуднóй волной —
Там катит арба, грузины идут за ней.
Всадник навстречу им едет, при виде арбы
Гулко ему внутри, и моргает свет.
Сыростью затхлой пахну́ло. «При чëм здесь грибы?» —
Думает он, и страшно услышать ответ.
Горе какое, горе нам всем от ума.
Волы не идут, упираются, мнут серозëм.
Из глаз грузинов на всадника смотрит зима:
«Ну здравствуй, Сергеич. А мы Грибоеда везём».
* * *
Убрать чернила и достать весло,
И вытравить до дна февраль из лёгких.
Почти не ждать, но — снова повезло —
Услышать птиц: уже поют, дурëхи.
Добраться до окраины весны.
Когда с небес огонь и лёд прольются,
Не обернуться снежным соляным
Столпом. Уйти, не обернуться.
Унять в затылке зуд, смотреть вперёд
И ощущать, как режется трава и
Как тень, которая на свет идёт
Чуть сзади, постепенно оживает.
* * *
Звëзды морзянкой помигивают в ночи,
Когда стоишь у окна босым.
А небо далёкое, тёмное и молчит,
Посмеиваясь в облачные усы.
И объяснить ничего скудоумным нам
Не хочет, но словно чего-то ждёт.
Ну кто мы, чтоб звать нас по именам?
И Бога игрушечный самолёт
Летит над упрямо задранной головой.
И сквозь помехи квазар хрипит
За Млечным где-то. Может, он живой?
Да нет, ничего, показалось. Спи.
* * *
Он приходит всегда в колокольную клеть
Чуть пораньше — на озеро Неро смотреть,
От бескрылия и несвободы людской
До краёв наполняясь тоской.
Всем нутром ощущает он: в мире разлад.
И верёвку потёртую, в нитях, в узлах
Зажимает он в левой, отходит назад,
Три размаха скупых — и над нами
Камертоном тягучая бронза звучит,
Вновь настраивая всё, что нужно лечить,
Всё, что сбилось, фальшивит. Покорно молчит
Древний город, как будто бы знает,
Что вселенские струны не в пальцах богов,
А в ручищах у дяди Мирона.
И качаются чайки среди облаков
На волнах колокольного звона.
* * *
Поздний сентябрь, а денёк парной —
Такие наперечëт.
Осень пергаментной пятернëй
Тронет меня за плечо.
Солнце, как в речку упавший мяч,
Плавает в глади небес.
Стелется дым меж притихших дач.
Жёлтым вскипает лес.
Густо краснеет, обняв сосну
Девичий виноград.
Что ли с дороги к пруду свернуть —
Время считать утят.
Рыжие женщины и коты
Мне улыбаются вслед.
Поздний сентябрь со мной на ты,
А я с ним всё ещё нет.
Кислит молодильных яблок сок,
Сохнут дрова на траве.
Осень целует меня в висок
И шепчет: «Живей, живей!»