Я вышел из магазина и убрал сдачу в глубокий карман, чтобы не потерялась. По шоссе проехало такси. Водитель притормозил у светофора, перекрестился на купола церкви, а потом газанул на красный свет. Я посмотрел вслед такси и увидел их. Чужие мужики стояли у входа. Раньше их не было, я бы заметил. Когда не задумываюсь, хорошо всё замечаю. Почти так же хорошо, как считаю.
Можно было вернуться в магазин и переждать, но для этого не было повода. Потому что я купил бухло и должен был принести его нашим мужикам на Жёрдочку. Денег у меня уже почти не было, а значит, и отобрать нечего. Надо просто идти и не бояться. Так я и сделал. А они пошли следом.
— Пацан, тебя как зовут? — сказали в спину. Я не знал, что сказать, правильные ответы у меня были только про время и сигареты. Поэтому остановился и назвал своё имя.
— Сергей, ты гей? — спросил самый высокий.
Если бы я был гей, мужики не разрешали бы мне покупать бухло. Я так и сказал этим парням. От этого высокий нахмурился и сказал:
— Хорош врать. Тебе же нет восемнадцати? Украл небось. Давай сюда пакет!
Я не врал и не воровал. В магазине делал так, как Куц учил. Подходил к какому-нибудь мужику типа наших, здоровался: «Вечер в хату». Просил сделать доброе дело, купить бухло для Куца, он благодарит. Давал деньги. И мне всегда покупали. Ведь делать добрые дела приятно.
Пакет я отдать не мог, хоть и понимал, что побьют. Поэтому сказал чужим мужикам, что у меня в черепе стальная пластина и по голове бить нельзя, иначе я могу умереть, а они сядут в тюрьму.
Это Профессор научил меня говорить про стальную пластину, когда пристают.
Высокий засмеялся, как будто я ему что-то весёлое сказал. И пообещал, что по голове бить не будет.
***
Я открыл глаза. Надо мной был незнакомый потолок. У нас дома он белый и чистый, а этот был серым, в трещинах. Рядом разговаривали. Я не видел, кто. И голову повернуть не мог. Забыл, как поворачивать.
Потолок перекрыло большое пятно. У него были глаза Километровны, нашей соседки.
И её мешки под глазами, все в морщинах. Пятно закричало: «Очнулся!» и заплакало. Слёзы потекли как будто из мешков. Я снова закрыл глаза. Подумал — если закрою, всё исчезнет. И лицо Километровны, и мешки, и слёзы. Но сверху всё лилось и лилось на мои закрытые глаза. Тогда я устал и снова уснул.
Когда проснулся, опять услышал голос Километровны:
— Как мать приходит, он спит. И не очинывается. А при мне очнулся. Я ей говорю: «Он глаза открывал», а она не верит и ревёт. Всё время теперь ревет после статьи. Вы читали?
— Не читал, Кира Метовна, в больнице нет газет, а я со сломанной ногой и сходить никуда не могу, — ответил кто-то. Голос был старый, но я не открывал глаза, чтобы проверить. Не хотел, чтобы на меня снова плакали.
— В «Южном вестнике» была статья. Написали, что нашего Сережу избили около магазина. Мэр лично это дело на контроль взял. И теперь Сережу отправят в детский дом, чтобы с алкашами не якшался. А мать плачет. Конечно, кто бы не плакал.
Я лежал с закрытыми глазами долго-долго. Километровна ушла, потом в коридоре перестали ходить и звенеть. Старый голос рядом затих и не кряхтел. Я открыл глаза и с трудом сел в кровати. Дверь в комнату была открыта, в коридоре горел яркий свет. В комнате стояло две кровати, на одной сидел я, а на второй кто-то спал. К моей руке были прикручены трубки, я размотал бинты и вытащил иголку. Встал, сделал шаг. Зашатался.
Потихоньку пошёл к выходу.
— Ты куда? — спросил старый голос. На второй кровати поднялась голова с седой бородой.
— Домой, — сказал я.
— Какое домой, ночь на дворе. Ложись! — потребовал старик.
— Не хочу в детдом, — сказал я.
— Слышал, значит… Убежать всё равно не сможешь. Охрана не выпустит. Если только в окно, мы же на первом. — Старик захихикал.
Я развернулся и пошёл к окну.
— Да ты что, я пошутил! — испугался старик. — Сестра! Сестра! — закричал он тонким голосом.
Я подумал, что из коридора сейчас придёт сестра старика — такая же старуха. Но никто не шёл.
— Не дури, на улице зима, замерзнешь, — уговаривал старик, но я открыл окно и полез на подоконник. — Кофту мою хотя бы возьми! И одеяло, на плечи накинешь. И тапки, тапки!
Я бросил тапки, одеяло и толстую кофту старика на землю. Зацепившись за подоконник, стал сползать вниз. Руки дрожали. Спрыгнул на землю, растопил иней голыми ногами. Надел тапки и кофту, завернулся в одеяло.
— Иди к друзьям или знакомым! — крикнул вслед старик. — Из дома тебя сразу заберут!
Знакомый друг у меня был только один. Я пошёл к нему так быстро, как мог. Долго звонил в калитку. Во дворе лаял Цыган.
— Ну и дела, — сказал Профессор. — Ты просто суперлузер. Мало того что избили, так ещё и из семьи забирают.
Я сидел у него на кухне и пил горячий чай с сушками. В кофте старика было жарко, а ещё Профессор дал тёплые носки.
— Значит, ты не в курсе, что мы с твоей матерью того…
— Кого? — не понял я.
— Разбежались. Неважно… Ты писать можешь?
Я посмотрел на свои руки. Они были на месте. Значит, могу.
— Сейчас напишешь письмо нашему глубокоуважаемому мэру. Я продиктую. Выжмем из него слезу.
***
Утром мы с Профессором пошли за ёлкой. Мама сказала, что придёт опека, надо показать, что мы хорошая семья.
На Жердочке праздновали уже с утра.
— Серёга, поди сюда, — позвал Куц.
— Не ходи, — нахмурился Профессор.
— Я быстро, — сказал я.
— Нашли мы этих упырей, — сказал Куц. — Что им оторвать — ноги, руки или головы? Выбирай себе подарок на Новый год.
Мужики захохотали. Когда Куц шутит, все смеются. Но мне не хотелось, чтобы в праздник кому-нибудь что-нибудь отрывали. Я сказал, что обойдусь без подарка. К тому же скоро опека, а у нас ещё ёлки нет.
— Ёлка — это хорошо, — одобрил Куц. — Только пожирнее выбирай, чтобы шишками пахла. И опеке скажи, пусть не обижают.
— А то вы оторвете им ногу или голову? — спросил я.
— Соображаешь! — сказал Куц, и мужики снова захохотали.