Мы с Хорей были как раз в возрасте уличных драк. Так что я навсегда запомнил его шестнадцатилетним: тощим, жилистым, невероятно выносливым, с клоком белобрысых волос и торчащими передними зубами. Он не желал исправить неправильный прикус, а предпочитал им гордиться.
На очередной отсыревший осенний день был назначен махач c бирюлёвскими. Дрались за честь района, как это было принято в восьмидесятые, а стрелу забили в теперешнем парке Царицыно. Тогда этот парк назывался Ленино и был совсем заброшенным. По кустам барсуки ползали, а на руинах можно было повстречать бесстрашного ёжика. Говорили, что здесь попадались и призраки, но куда больше проблем было со шпаной, что плодилась в коммуналках теперешнего Хлебного дома.
Сейчас эта тема с драками район на район не просто угасла — она успела остыть и стать непонятной. Пара сотен пацанов сбивались по месту проживания, причём национальность значения не имела. Серьёзными преступлениями тоже не занимались. Два главных занятия: трясли деньги с чужаков, которые забрели не в свой двор (если денег не было, могли и бесплатно побить), и дрались стенка на стенку за «честь района» с такой же шпаной с района соседнего.
Дрались серьёзно — кирпичами, арматурой, а кто-то даже заточки мастерил. Но молодняк обычно живуч, так что насмерть добивали редко.
Когда это началось, не помнил никто, а значит, началось достаточно давно. Историков среди нас не было, были только те, кого потом заносило на исторические факультеты. Может быть, уже где-то в шестидесятых, когда доломали легендарную шпану вроде лиговских. А может, и позже. Когда мы с Хорей росли, нам уже казалось, что так было всегда, а значит, по-другому и быть не может.
Парадоксально, но никакой награды, кроме гордости за своих, победитель этих драк не получал — границы районов оставались всё теми же, и никаких хлебных мест банды не контролировали. И девчонок в это не вмешивали, даже драки на дискотеках считались «честными», только если дубасили совсем беспредельщиков.
Исход был всегда один и тот же: побитый уползал зализывать раны и мечтать о реванше, а во дворах уже подрастала смена.
Банды были делом возраста. Начиналось это лет в тринадцать и длилось недолго. После тюрьмы, армии, поступления в путягу или институт (да, были у нас на районе и такие уникумы), а в крайнем случае просто после двадцатилетия, человек считался «стариком» и становился совершенно чужим для этого мира. При встрече грозная шпана «обтекала» взрослого, как горная река обтекает могучий валун.
Партия и правительство про это, конечно, знали — в одних дворах росли. Милиционеры «вели разъяснительную работу» по школам и говорили, что за этим движением стоят особо опасные преступники и иностранные шпионы. Но мы даже детским умишком догадывались, что это не так. Реальные вора (ударение на последний слог), конечно, у нас на районе попадались, у некоторых один такой даже во дворе жил или был среди родственников. Но люди криминала совсем не интересовались малолетним движением. У воров была своя работа, очень тихая, и своя жизнь.
Даже больше можно сказать. Я не помню никого, кто после этих драк реально пошёл в криминал — ну, если не считать тех горемык, кто в драке перестарался, через это загремел в колонию и больше никакой жизни и не увидел.
Милиция, я думаю, тоже про это знала и почти нас не трогала. Когда ребята с района реально теряли берега (может, слышали про казанских Тяп-Ляпов?) и брались за разбой, их моментально корчевали, не успевали «мама!» сказать.
Современные дети уже не видят в такой забаве никакого смысла. Может, это и к лучшему. Пусть лучше в компьютерных играх друг друга лазерными пушками мочат…
Не помню, почему, но в тот раз мы шли не от парадного входа, а от того, что возле Орехово. А с той стороны даже теперешнее причёсанное Царицыно похоже не на парк, а на самый натуральный лес. Сосны, ржавая листва под ногами и тишина поутру абсолютная, словно на кладбище.
Мы шли и шли, и казалось, что сам город пропал. Мы были одни в этом стрёмном утреннем лесу, и как-то уже не так верилось, что где-то вообще существуют какие-то районы, тусовки и пацанская часть.
А вот в призраков я был готов поверить прямо на месте.
Раньше это место называли Чёрная грязь. И мы прямо сейчас месили ту самую чёрную грязь пролетарскими прохорями.
Потом, уже при императорах, здесь построили дворец для Екатерины II, но императрица заявила, что в сей гробнице жить невозможно. В том году от дворца уже давно были только руины посреди зарослей.
Рядом с тропой на выворотне суетились белочки. Не знаю, едят ли они семечки, но я им отсыпал.
А когда выпрямлялся, заметил чёрную «Волгу».
Она стояла рядом, в прогалине. И я сразу понял, что дело тут нечистое.
Судя по новенькому хромированному бамперу, это была частная машина. И от этого она выглядела ещё опасней. Каждый знает, что на чёрных волгах ездят только важные партийные дядьки и ещё сектанты, которые воруют советских детей на плазму для арабских пациентов.
Отсюда вопрос: кем же был этот частник, который не только раздобыл «Волгу», но и раскрасил её в номенклатурный цвет? Есть же и другие краски — например, революционная, красная…
Хоря тоже остановился. Даже если не всё понял, но догадался.
— Чекисты, думаешь? — спросил он.
— Точно нет. Что им тут делать?
— Проверим.
И зашагал в ту сторону. Подошёл, заглянул. Махнул рукой.
— Можешь подходить.
— Что там? — спросил я. — Правда, что ли, пусто?
— Почти.
Я подошёл и так и охнул.
На месте водителя навалился на руль тяжёлый, щетинистый грузин в сверкающей кожаной куртке. На волосатом запястье поблёскивала золотая цепочка. А сбоку в куртке зияла ещё не остывшая дыра и под самим грузином было черно от запекшейся крови.
Тогда кооперативы только начинались, поэтому заказные убийства были ещё редкостью. Это в девяностые бизнес развернулся.
Видимо, подстрелили на проспекте. И он заехал сюда, спасаясь. Заехать удалось, спастись — нет.
— Глянь, кто там на заднем, — попросил Хоря.
Я посмотрел.
— Тут не тело, тут сумка, — сказал я.
— А что в ней?
Я открыл дверь, расстегнул молнию, пошарил.
— По ходу, деньги.
В сумке были сложены пачки — все советские, коричневые сторублёвки. Они ещё не успели тогда обесцениться.
— Нехило, — только и выдал Хоря.
И тут мы услышали:
— Сёма! Хоря! — Сёма это, если что, я. И голос такой знакомый-знакомый…
— Валим! — скомандовал Хоря.
Схватил грузина под мышки и потянул. Тот сначала не поддавался, но потом чпокнул и вывалился, словно картофелина, чёрная от налипшей земли. А Хоря уже был на его окровавленном месте и повернул ключ, что так и болтался в зажигании.
Я тоже запрыгнул на заднее сиденье и захлопнул за собой дверь. Почему-то показалось, что так безопаснее.
Но Хоря не успел тронуться.
Я увидел их из бокового окна. Наш старший — Бульдог у него было погоняло — и ещё двое с района шагали к нам по аллейке. Они нас определённо заметили — хотя ничего пока не понимали.
Я бы на их месте тоже ничего не понял. Не могли же мы этого грузина сами замочить…
(Как потом выяснилось, никакой драки в тот день и не состоялось — станцию метро, которая тогда называлась Ленино, затопило, и почти все бойцы тупо не доехали.)
— Эй, пацаны, что там у вас? — кричал Бульдог. — Вы куда сели?
— Как думаешь, они пасут номера? — спросил вполголоса Хоря.
— Думаю, нет, — сказал я, усаживаясь на заднем сиденье. — Но могут.
Зря я это сказал.
Они были всё ближе, а Хоря так и стоял с включенным мотором и пердел холостым выхлопом. А потом, когда до наших оставалось метров двадцать, Хоря вдруг дал по газам и рванул с места, словно баллистическая ракета.
Тот, что шёл справа от Бульдога, был ближе всех. Его Хоря достал первым. Шмяк! — и бедолага полетел в сторону, словно кегля. А Хоря уже выворачивал на второго.
Этот успел закричать и выставить вперёд руки. Хрустнул, словно капуста на зубах, и повалился на капот, разодрал лоб о зеркальце заднего вида. Хоря дал по тормозам — и тело скатилось вперёд, прямо под колёса.
А Бульдог оказался умнее. Не зря был он у нас за главного. Сразу оценил обстановку — и припустил бежать.
Но сглупил — побежал по аллее. Видимо, подумал, что так будет быстрее.
Наша «Волга» рванула за ним, рыча, как голодная гиена. И уже возле первого поворота смачно впечатала Бульдога прямо в асфальт.
Он даже пёрнуть не успел.
На этом месте Хоря остановил тачку и выдохнул.
— Всё, никого не осталось, — сказал мой приятель.
— И что теперь делать будем? — отозвался я. — Деньги делить?
Хоря наклонился, посмотрел на меня — и от одного взгляда у меня сердце в пятки ушло.
Лицо и волосы были те же — но это был больше не тот Хоря, которого я знал почти всю жизнь. Теперь его лицо казалось маской, а под этой маской жил зверь. Зверь, которого никто не остановит.
И я должен был быть очень аккуратным. Очень аккуратным. Чтобы не дать Хоре даже повода предположить, что я могу оказаться среди его врагов.
— Тела собрать надо, — произнёс он, — чтобы меньше вопросов было.
Мои руки и ноги словно сковало ознобом. Но этот озноб не парализовал меня — он заставлял делать всё, чего хотел Хоря. Само тело не хотело злить этого человека.
Остальное тело могло только наблюдать за этими действиями. И испытывать ужас. А ещё понимание, что если бы Хори не было, я поступил бы так же и стал бы таким же.
Мы пособирали тела, затащили их в машину, утрамбовали на заднее сиденье. Одно ещё постанывало, но Хоря не стал вмешиваться.
Просто тронулся и медленно поехал по аллейкам. Они там пешеходные, но нам в тот час было, понятное дело, не до этого.
Чтобы отвлечься от четырёх тел, что вздрагивали у нас за спиной, я пытался думать о привидениях. Но это не очень-то у меня получалось.
Наконец, мы отыскали овраг — узкий и головокружительно глубокий. Внизу мусор.
Последнее тело к тому времени перестало стонать, так что добивать его нам не пришлось.
Повезло, что Хоре не пришлось мне приказывать устранить это недоразумение. Потому что я бы — точно подчинился.
Грузина тащить оказалось тяжелее всего. Уже внизу я содрал с него цепочку и передал Хоре. А вот Бульдог и вовсе словно сдулся, утратил вместе с жизнью весь кураж и крутизну — мне даже показалось, что он стал лёгким и неудобным, как пуховое одеяло.
Отыскали, где смердящего хлама побольше, стащили вниз тела, забросали чем придётся, притащили наверх ржавый скелет кровати с лопнувшими пружинами и посыпали листвой. Не найдут менты — если не будут, конечно, специально разыскивать.
А когда выбрались из оврага и озноб меня отпустил, я увидел дворец.
Дворец был, очевидно, не простой. Потому что он стоял там, где, когда мы спускались, были только руины.
В два этажа, с высокими, стрельчатыми окнами и с узкими башенками, обросшими пламенеющими шпилями, с мавританской колоннадой на центральном фасаде и лепными козерогами по карнизам. За окнами — чернота и сразу ясно, что там, внутри, кое-кто затаился.
И от этого дворца шла сила. Но не острая и проникающая, как от Хори, а тяжёлая, давящая, словно бетонная плита.
— Смотри,— только и смог сказать я, — дворец!
— Ну, дворец. Сами в таких теперь жить будем, — произнёс Хоря. И пошёл в ту сторону. Сумка с деньгами болталась на плечах, но он явно не замечал её веса.
А я (точнее, то, что от меня осталось) — осторожно, постоянно озираясь, — двинул в другую сторону. Потом побежал. Через лесопарк. К выходу. Домой.
К счастью, Хоря был так зачарован дворцом, что про меня даже думать забыл.
Так что до дома я добрался благополучно. Что-то объяснил родителям, собрал чемодан и уехал к бабке в Петрозаводск.
Где и проживаю до настоящего времени, и ничего мистического здесь пока не обнаружил.
Куда пришёл в тот день Хоря, я так и не узнал. Если и пришёл он потом к успеху (про ореховских вы, я думаю, слышали), то без меня. А может, так и исчез для этого мира и его правоохранительных органов вместе с призрачным дворцом.
В драках район на район я в Петрозаводске уже не участвовал. Да и сами эти драки тогда уже сходили на нет.
Начинались девяностые, расклады стали другие. Какая тут честь района?