Если бы мы падали в самолёте, то увидели бы: поле, реку, город, двор, дом, окно.
Хотя нет, окно бы не увидели, мы бы уже разбились.
А окно есть. Оно открыто, и в него смотрит юноша, обесцвеченный генами матери, глаза — васильки.
В это же время где-то там, откуда падает самолёт. Вверху? Именно. Где-то там, не в самолёте, сидят на обрыве облака два проказника и наблюдают за юношей.
Он — студент. Его жизнь — вишневый стол, диван и трамвай. Еще лекции и несколько пирожков в столовой.
Лето выдалось жаркое. Асфальт плавится и воняет.
— Придурок! Убери машину! — орет мужик из синей кому-то в красной.
Окно закрывается, впуская в комнату тишину.
Юноша садится за стол, смотрит в экран ноута. Встает. Ложится на диван.
За стенкой заорал младенец. Застучал по батарее сосед. Где-то загудела стиралка.
Юноша надевает наушники.
Завоняло жареной рыбой.
Нажал плейлист. Зажурчала гитара, протяжно потянулись волны клавиш.
Дверь открывается. Мать, женщина лет сорока, в интеллигентских очках и красных тапочках:
— Родечка, ты сегодня рано. Мы с папой завтра на дачу. Не забудь выпить лекарство. Надеюсь, ты не занимаешься глупостями? Спокойной ночи, солнышко.
Дверь закрывается.
Никакой реакции. Лишь вздох и смена положения.
Виброзвонок.
— Алло! Нет! Не хочу.
Дверь с грохотом распахивается. Додик, парень с кривым носом, убирая телефон от уха:
— Харэ валяться, пошли в «Дым»!
— Отвали.
— Придурок, там будут наши. Пошли. Светка будет.
— Отвали. Чё не ясно? Достал.
— Эх, — с досадой машет рукой Додик и уходит.
…
— Почему он такой? — глядя на происходящее, возмущается один из проказников. — Помнишь, как они спасли сбитую собаку?
— О, да! Им было лет по десять, кажется. Наш-то даже не поморщился. Взял и отнёс псину в ветеринарку. А этот, Додик, всё визжал, плакал, мстить хотел. Такие разные. Будто поменялись.
…
Всего каких-то десять лет назад два мальчугана играли в догонялки во дворе. Был общий шалаш, мяч и жвачка.
Потом была сбитая собака. Один хотел спасти, и его не пугала кровь. Другой в панике рыдал. Что произошло? Не спас? Псина сдохла?
Дома мальчугану досталось от матери: на всё был наложен запрет, который перерос в привычку.
…
— Давай немножечко вмешаемся?
— Нельзя!
— О, снова ворочается. Интересно, что должно произойти, чтобы наша спящая красавица вдруг очнулась?
— Падение. Или взлет.
— Смерть?
— Это слишком.
— Хотя.
День кончился.
У юноши да, у проказников нет. Они еще долго сидели на обрыве облака и решали, вмешиваться или нет. При этом почёсывали затылки — могло и прилететь.
…
Утро началось. Обычное. Пары скучные. «Неуд» не удивил. Родя телепался по жаре по пешеходной части большого наземного моста и прилипал к асфальту. Пыль проникала не только в ноздри, ссыпалась в лёгкие и застревала там.
Несколько раз останавливался, откашливался. Не помогало.
Сильно пожалев, что пошёл пешком, решил свернуть на трамвай.
Если бы мы падали в самолёте, то увидели бы: город, реку, разрезающую его пополам, мост, соединяющий две его половины, человека, медленно идущего по мосту. Мы бы не увидели, сколько ему лет, и не сразу поняли бы, куда он направляется, но мы точно увидели бы, как он исчезает.
Но никто никуда не падает, а вот человек, мы уже знаем, кто это, идет сначала прямо, потом за угол.
Прежде чем свернуть, почему-то останавливается. Он сомневается?
Секунду колебаний, шаг вперёд.
Стоп!
…
— Ну, зачем остановил?
— Ты уверен, что мы не сделаем хуже?
— Ты о смерти?
— Да.
— Ой, ну что тут страшного?
— Ничего. Страшного ничего нет.
— Это же жизнь, пусть и дрянная.
— Зато роптать перестанет
— Да, да. Ты прав. Продолжим?
— Вперед.
…
Шаг.
Воздух стал чище и будто прохладнее. Асфальт исчез, ноги уже не прилипают. Вокруг? Лес!
Родя остановился.
Оглянулся. Везде лес. Три огромные тяжёлые ели закрывают путь и мешают обзору. Тихо. Слишком. Ветра нет. Птицы не поют. Насекомые не стрекочут. Абсолютная тишина.
Хлопок. Взрыв? Звуки. Резко, единым потоком упали в уши. Будто кнопку «вкл» нажали. Почти оглох.
Что делать? Делает шаг.
— Стой. — Шёпот сзади, и в спину упирается что-то твёрдое и холодное.
— Стою, — также шёпотом отвечает.
— Ты кто? — Снова шёпот.
Кажется это забавным и в то же время очень знакомым.
Хочет обернуться, но твёрдое больно ударяет в позвоночник и заставляет остаться в том же положении.
— А где я? — уже в голос спрашивает.
— Тише, не ори. — Шёпот предостерегающе ещё раз сильно давит на что-то, уткнутое в спину.
— Почему? — Снова перешёл на шёпот.
— Могут услышать.
— Кто?
— Твари!
— Что за твари!
— Иди, давай, вперёд.
Твердое ткнуло в спину ещё больней. Сделал шаг. Опять ткнуло. Ещё шаг. Ещё тычок. Ещё шаг.
Посмотрел под ноги — дорожка, лесная тропинка, утоптанная и немного поросшая травой. Видимо, по ней ходят редко.
Так они идут. Метров сто. Шагов двести.
— Стой! Видишь, вон там, за деревом, тропинка сворачивает?
— Вижу.
— Иди, не оглядывайся. Свернёшь — можешь делать что хочешь.
Пошёл.
Послушный мальчик.
Почти дойдя до поворота, оглянулся. Додик? Удивиться не успевает. Жар, асфальт и шум машин.
Додик?
Посмотрел по сторонам — пешеходный мост.
Снова идет на остановку.
…
— Ахахахахаха!
— Странная у него реакция? Зато, зато уже результат — оглянулся! Не послушался, оглянулся! Ты понял? Понял?
— Да понял, я, понял. Ну что, продолжим?
— Да, это очень, очень интересно. Только надо потише, а то нам прилетит. Опять.
— Хех.
…
Тот же поворот. Оглядывается. Шаг.
Лес. Прохлада. Тишина. Резкий хлопок. Звуки. Твёрдое что-то в спину. Шепот:
— Стой!
— Додик? — взволнованно спросил, не оборачиваясь.— Додик, это ты? Ты шутишь? Если это шутка, то просто офигенная. Очень реалистичная.
— Не ори. Услышат — сожрут.
— Кто? — снова шёпотом.
— Твари.
— Что за твари?
— Слишком много вопросов. Иди, давай, туда.
По тычку понятно, что надо идти вперёд.
— Видишь дерево? За ним тропинка поворачивает. Иди туда. Не оглядывайся.
Пошёл.
И-и-и снова оглядывается. Додик! Чётко увидел. Додик! Хочет идти назад, ноги идут вперёд.
Жар. Асфальт. Шум. Мост.
Родя стоял посередине, и рука сама потянулась к затылку. Почесал.
Посмотрел на часы. Стрелка даже не сдвинулась.
Плюнул с моста.
Некоторое время стоит, потом идет в противоположную сторону.
Дойдя до угла, останавливается.
Постоял. Глянул в телефон. Передумал. Шагнул вперёд.
Лес. Тишина. Хлопок. Шум.
…
— Опять?
— Но ведь оглянулся! Говорят ему, не делай так. А он? Тупой?
— Он в кои-то веки сам решение принимает, а ты его маешь.
— Сейчас это уже не решение. Сейчас это уже инерция.
— Меняем ракурс?
— Пробуем.
…
Только теперь стоит не на том же месте, а чуть в стороне. На тропинке, но выше. Смотрит на то же, но только со стороны. Видит двоих. Один в сером спортивном костюме, как у него самого. Да это же он сам и есть. Второй? Додик. Стоит с ружьём и стволом упирается ему в спину. Не слышит, о чём говорят. Видит, как он, точнее, его копия, идет вперёд и исчезает за углом. Оглянулся? Кажется.
Когда исчез из виду тот Родя, этот стал наблюдать за Додиком.
Его товарищ, или его копия, резко разворачивается и, глядя прямо на него, бежит. К нему!
…
— Он пришёл в себя! — послышался голос над головой, и включился свет.
— Родя, мальчик мой, Господи. Родечка, миленький! Господи, Господи, слава тебе Господи! — Голос матери настолько радостен и ярок, что Родя почувствовал себя маленьким.
— Мамаша, спокойнее, — контрастно прозвучал низкий мужской бас. — Не сломайте ему оставшееся.
— Хорошо, хорошо, — покорно пропищала мать. — Родечка, ты нас так напугал. Как же так.
Родя не мог ничего произнести. Его рот будто склеился. Он только выпучил глаза, в которых вопрос:
— Что случилось?
Мать только успела вдохнуть.
— Мамаша, — снова нарушил гармонию бас, — вы бы шли. Завтра приходите. Сейчас вы ему не поможете. Отдохните, выспитесь.
— Ухожу, ухожу.
Родя закрыл глаза.
Лес. Прохлада. Тишина. Хлопок. Звуки.
Поляна. На поляне дом. Простой, деревянный. На крыльце старуха. Машет Роде рукой. Присмотрелся. Да, точно, машет ему. Пошёл. Когда дом был совсем рядом, увидел — на крыльце не старуха, Додик.
— Заходи!
— Привет!
— Заходи, говорю.
Вошли вместе. Две лавки, стол, гроб на столе. В гробу Додик. И в гробу, и так. Два Додика.
Да ну, не может быть.
— Чего уставился? Я, я это, — шепчет Додик. — Вот, лежу. Только тихо, а то услышат.
— Кто? — не нарушая тишину.
— Лучше тебе не знать. Ты зачем, идиот, оглянулся? Я ж тебе сказал.
— Не знаю. Любопытство.
— Теперь из-за твоего любопытства нас не выпустят.
— Я умер?
— Нет. Я умер. Кажется. Или нет. Короче, я ещё сам не знаю. Но ты ещё нет. Ты можешь не умирать, только нужно, чтобы ты делал то, что тебе говорят. Я, когда летанул с моста, здесь оказался. Потом меня поместили в котлован. Там эти. Ух и противные, как, как, я даж не знаю, на что они похожи. Твари, одним словом. Главный у них такой хмурый и пахнет гнилыми овощами. Потом смотрю, у них там прям в котле что-то вроде телевизора. Там ты. Тебя на скорой грузят. Главный их смеется, говорит, что новенький скоро будет. Я и подумал, вдруг смогу помочь. Ты ж друг мне. Потом смотрю, у них там в углу ружьë. Я хвать и бежать к тебе.
— Подожди, а твари?
— Что твари?
— Они тут причём?
— Притом! Если ты не успеешь вернуться или найти дорогу вверх, то затянут тебя вниз. Там нехорошо.
— Так ты ж здесь.
— Да, здесь. Меня они уже ищут. Пока умудряюсь прятаться. Главное, не говорить громко, услышат. Найдут по голосу.
— А что же теперь делать?
— Что? Что? Идти. Надо идти к тому месту и выходить. Только на этот раз не оглядывайся, прошу. Иначе они и тебя утащат. Не будут церемониться.
Вышли из дома. Додик взял ружье. Показал жестом, чтобы Родя повернулся к нему спиной. Приставил дуло, и пошли. Тычками Додик показывает, когда поворачивать или останавливаться.
Шли долго. Родя замечает, что солнце не двигается. Светит только с одной стороны. Птицы поют, но песни похожи на набор повторяющихся одинаковых звуков. Ветер дует без порывов, ровно. Всё замершее. Будто бежит по кругу.
Родя остановился. Тропинка, дерево, поворот.
— Иди, — шёпотом говорит Додик. — Не оглядывайся! Понял?
— Да понял, понял. Значит, прощай?
— Иди, говорю, быстрее!
Послышался звук, похожий на раскаты грома.
— Беги! Это они!
Родя побежал. Бежал и думал, что его друг останется здесь. Его утащат эти твари. Он уже почти добежал до угла. Ему так захотелось оглянуться. И он оглянулся. Миг. Секунда. Доля секунды. Всё исчезло. Он снова в начале улицы. Там где-то остановка. Родя решил не думать и пошёл к трамваю, который в этот момент как раз остановился и набирал пассажиров.
Зашёл в вагон, пробил билет, сел в самом конце. Рядом бабка, ребёнок скулит, тётка с запахом колбасы.
Дом.
Вошел в квартиру. Голоса. Тихие. Запах камфоры и ладана. И ещё чего-то знакомого. Странно. Решил сначала зайти в свою комнату. Переодеться.
Зашёл. В комнате темно, занавешены окна и зеркало.
Передумал переодеваться. Пошёл в комнату с голосами. Отец и мать сидят на стульчиках возле гроба. В гробу лежал он сам.
Стоп! Что за бред? Я же вот он. Я живой!
Родя закричал. Мать с отцом никак не отреагировали.
В комнату вошёл Додик.
— Я ж тебе сказал, не оглядывайся!
— И что теперь?
— Ничего. Пошли.
— А твари?
— Ты им не нужен. Им нужен я. Был. Пока ты спал.
— Спал?
— Да, спал!
— А сейчас я умер?
Додик не стал отвечать, а только улыбнулся. Нехорошо как-то улыбнулся.
Всё выключилось.
…
Если бы самолет падал, а там были мы, то лучше не смотреть в иллюминатор и не видеть, что на мосту стоит юноша, волосы цвета выжженной солнцем соломы и глаза. Васильки?
Нет, глаза уже не васильки. Два черных пустых отверстия глубиной с океан. Они с интересом рассматривают руки, ноги, ощупывают лицо, оглядывают кругом. Пустоты затягиваются, и снизу, как лотерейный барабан, крутящим движением встают в глазницах васильки. На лице юноши появляется странная улыбка. Тело будто в первый раз начинает движение — шаг. Еще шаг. Еще. И еще. И вот уже тело движется уверенно, руки висят вдоль, как две палки. Минута, другая, и палки уже плавно вторят движению ног.
Виброзвонок. Юноша растерян. Неуверенно достает из кармана телефон. Смотрит. Не понимает, что делать. Мимо идет девушка, болтает по телефону. Юноша провожает ее взглядом. Смотрит на свой и прикладывает к уху. Слушает. Односложно отвечает: “Да! Нет!” Отправляет телефон в карман. Уходит.
А в это время: Выпустите! Выпустите меня отсюда! Я хочу домой! Хочу к маме! К Додику! К столу и дивану! Я здесь! Ма-ма! А-а-а…
…
— Ой! Ой-ой-ой! Что мы наделали!
— А как это?
— Твари умеют принимать любой облик.
— Беда. Валим отсюда! Быстрее. Если что, это не мы.
— Ты что? Так и закончим? Давай переделывать!
— Ты прав.
…
— Парень! Эй! Парень! — Чей-то голос за верёвочку вытянул Родиона из забытья.
…
— Э-э-э! Вы что делаете? — Голос Главного прерывает проказников. — Вы что устроили? Вы зачем лезете, куда не надо? Так. Кто тут у нас? Ага! Понятно. Вы что, его сразу в три параллели засунули? Сейчас всë исправим!
— А он будет помнить, что с ним было?
— Будет думать, что это ему приснилось.
— Давай отсюда тикать, а то Главный сейчас закончит исправлять и за нас возьмется.
— Ты куда?
— Я в пятую.
— А я восьмую. У меня там знакомая девчонка. Симпатичная. Хочу поближе познакомиться.
— А, ну давай! До встречи! Ты, это, если что, зови.
— Ок. Будь!
…
Юноша лежит на диване. Слышно даже через закрытое окно гул пролетающего самолëта. Музыка растекается по всему телу. Открывается дверь.
— Родя, ты сегодня рано. Мы с папой на да…
— Я с вами! — перебивает юноша, резко спрыгивая с дивана. — Хочу на дачу.
Слышно, как где-то что-то со звоном падает.
— Ты хочешь на дачу? Ну, хорошо!
Раздается дверной звонок, и одновременно начинает гудеть вибро на телефоне.
Родя быстро идет к входной двери, открывает, попутно замечая, как отец сметает в совок что-то в кухне.
Открывает и, не дожидаясь, резко обнимает того, кто стоит на пороге.
— Ты друг, самый лучший друг мой, Додька! Я хочу в клуб, но не сегодня. Давай лучше с нами на дачу, и Светку с собой возьмем! Да всех позовëм!
Немая сцена. Все в недоумении смотрят, как Родя быстрыми шагами, рывками и смеясь, комкает вещи, обувь и продукты в рюкзак, который тут же достал из антресоли.
Да, лето выдалось жарким.
Рецензия критика Валерии Пустовой:
«Название вполне адекватно замыслу и фантастическому жанру. С таким названием интересно раскрылся первый абзац — зачин истории, ведь в нем тоже есть динамика перемещения, в том числе перемещения внутрь данного текста. Ниже автор дважды обращаетесь к этому ходу, каждый раз развивая его, это очень удачно. Сам этот ход позволяет возвыситься над ситуацией в рассказе — обеспечить в повествовании сверхвзгляд, который казался бы условностью, если бы не был выражен в такой яркой динамичной картинке с самолетом. К тому же условность такого взгляда помогает принять условность взгляда «проказников», которые тоже смотрят на героя словно бы с самолета. Мне очень понравилось, как автор заложил возможность динамики, нового поворота в рассказе, показав, что проказники не удовлетворены повторяющимся ослушанием Роди: «— Сейчас это уже не решение. Сейчас это уже инерция. — Меняем ракурс? — Пробуем».
Однако, чувствуется, что в истории не хватает центра, концепции. Что это за мир, почему там Родя и его друг. Роль друга по-прежнему эпизодическая, случайная — хотя он спасает героя от тварей. На Родю наехала машина — это можно счесть делом проказников. Но почему его друг с моста «летанул»? Он что, шел в тот момент случайно поблизости и кинулся спасать Родю из воды, куда тот случайно упал из-за аварии? Или как-то еще связаны эти две смерти друзей? Сейчас не очевидно, как они связаны. То, что с Родей несчастье, понятно: над ним ставят эксперимент. Но друг почему пострадал? Далее. Сам ход с собой-в-гробу (Родя видит себя в гробу после того, как видит в гробу еще и друга) грубоват и даже банален. Стоит вписать дружбу, ее динамику, образ друга. Сейчас его роль непонятна, условна. В целом мотив друга, его роль тут неясна, она словно составлена из разных образов друзей, из разных линий и типов отношений между этими двумя героями.
К безусловным достоинствам текста я бы отнесла при этом сам стиль, детальность, образность. Автор вводит минимум подробностей, и они работают на впечатление, пишет динамично, легко, рассказ хочется читать с первой же строки. Автор почти не уходит в рассуждение, позволяя читателю контактировать с картинками и эмоциями по поводу картинок. То есть написано очень убедительно».
Комментарий писателя Романа Сенчина:
Любопытный, остроумный получился рассказ. Остроумный не в смысле — веселый, а в буквальном — демонстрирующий острый ум автора. Мистичность именно такого плана сейчас востребована, нечто подобное пишет, например, Евгения Некрасова и имеет успех».