Александр Иванович сидел в кабинете Степана Семеновича. Его голова была вдавлена в плечи так сильно, что при взгляде из-за спины казалось, что это похудевший Степан Семенович сидит, развернув голову на сто восемьдесят градусов, и орёт. Степан Семенович активно двигал руками, по столу летали какие-то листы.
В такие моменты офис затихает — из солидарности к коллеге, но больше чтобы послушать, за что попало очередному несчастному. Все остаются там, где застал их крик, и только водят глазами, выгадывая по пустым креслам, кто сейчас находится в кабинете.
Вообще, Степан Семенович орёт регулярно. Наверняка у него есть толстый журнал в красной пухлой обложке, в котором он отмечает, на кого, когда и сколько он орал, и в конце года выводит среднюю оценку каждому сотруднику.
Экзекуция длится не более десяти минут, затем сотрудник курит или пьёт чай. Совсем неженки запираются в туалете, пока не отойдут, но потом возвращаются на своё место и продолжают работу.
Александр Иванович не вернулся на место. Он вышел из кабинета, и, шаркая по грязному ковролину, пошёл к выходу.
Утром следующего дня Александр Иванович проснулся, но глаза не открыл. Он смотрел в темно-синюю пустоту с плавающими в ней чёрными пятнами. Пятна двигались лениво, как амёбы. Но стоило только сконцентрировать взгляд на одном пятне, оно тут же исчезало и появлялось где-то на периферии зрения. За окном скрежетали, поворачивая, трамваи, сигналили и рычали вдалеке машины. Слышно было, как у соседей льётся вода в ванной. Он поморгал и сел на кровати.
На стене, справа, висел квартальный календарь с четырьмя мышками в ряд на елочной ветке. Александр Иванович поёжился от лёгкого озноба и втянул воздух через зубы. Он заёрзал ногами по полу, пытаясь нащупать под кроватью и надеть тапки, одновременно правой рукой поправляя рамку на календаре, так, чтобы красные двойка и девятка были симметрично внутри неё.
— Итак, — сказал Александр Иванович, хлопнул руками по коленям, встал и пошёл в ванную. Он включил воду, и пока стекала ржавчина, рассматривал себя в зеркальной полке, поворачивая голову так, чтобы стык между дверцами не проходил по носу или глазам. Его темные волосы начинали редеть, но пока не очень заметно. Зато бросался в глаза седой клочок на челке у правой брови. Александр Иванович покрутил его в пальцах, внимательно рассмотрел сверху и снизу и пришел к выводу, что седые волосы были там всегда, просто раньше он как-то не обращал на них внимания. Под вытянутым носом видно было несколько сосудов, и на виске были следы от недавно прошедших прыщей — в остальном Александр Иванович, как он сам говорил «старел прилично».
После ванной он пошёл на кухню, где поджарил яичницу с колбасой, из двух яиц, отрезал два куска сыра — по одному на желток, заварил чай и сел завтракать.
Где-то на третьей минуте, когда он нацепил на вилку оставшуюся половинку первого желтка, он вдруг понял, что совсем не помнит, что он ел вчера на полдник и на ужин, и ел ли он вообще. Он медленно отложил вилку, закрыл рот и начал тщательно реконструировать вчерашний день. Но всё, что было после обеда, пропало без следа. Вот он, Александр Иванович, в офисной столовой, разогревает куриный суп. Вот он доедает последнюю ложку, моет лоток и протирает его салфеткой, сложенной вдвое, вот кладёт ложку в лоток, а лоток — в пакет «Дикси». А дальше — пустота.
Как ни пытался Александр Иванович восстановить события, дальше обеда ничего не вспоминалось. Он пытался не думать об этом, а потом резко подумать, сильно зажмуривал и открывал глаза, тёр виски, но ничего не помогало.
Александр Иванович встал, подвинул тюль и прислонился лбом к окну. Ещё было темно. Он сложил ладони вокруг глаз, как в «Морском бое», и посмотрел вниз. Трамвай вползал с Кораблестроителей на кольцо, несколько человек в рыжих светоотражающих спецовках поверх толстых курток курили на входе в одноэтажное депо. На Наличной у светофора собиралась пробка, а дальше ничего не было видно, кроме серого тумана, смешанного со светом фонарей.
— Надо выйти, — сказал Александр Иванович и пошёл в прихожую. Он открыл шкаф и долго шарил в нём руками, двигая вешалки, потом закрыл и огляделся вокруг себя, потом заглянул в спальню и зачем-то в туалет.
— Так, это какая-то чепуха. Не мог же я без куртки прийти.
Но курку Александр Иванович так и не смог найти, а что ещё хуже — обнаружил пропажу зимних ботинок, довольно новых, шапки, шарфа и своего любимого коричневого рабочего портфеля, в котором среди прочих важных бумаг был годовой отчёт фирмы и самое главное — ежедневник, в котором по часам и минутам были расписаны год за годом все дни Александра Ивановича.
— Обокрали! Точно обокрали! — Александр Иванович заметался по коридору, натягивая на себя осеннее пальто, параллельно влезая в туфли и наматывая шарф. Он тряс ручку двери и крутил замок в разные стороны на разное количество оборотов, пока всё-таки не выбрался в парадную, сбежал по лестнице и практически выпал на улицу.
Люди в спецовках докурили и теперь смеялись о чем-то с усатым мужчиной, который стоял в дверях депо с какой-то бумажкой в руке. Александр Иванович подошёл к трамваю и посмотрел на него, затем поднялся на одну ступеньку и заглянул внутрь. Трамвай был старый. Резина на полу протерлась, заплатки были прикручены саморезами прямо к полу, поручни истёрлись и почернели. Ряды сидений из красного и серого пластика были набраны вразнобой. Александр Иванович вошёл, двери захлопнулись, трамвай заскрежетал, потом резко дёрнулся вперёд, кинув Александра Ивановича на кресло.
На Гаванской улице Александр Иванович уверенно поднялся и вышел. Точнее, это тело Александра Ивановича уверенно вышло, ловко спустившись по трём ступенькам и перепрыгнув лужу. Александр Иванович удивился ловкости и привычности движений. Чем дальше он двигался, повинуясь своему телу, тем больше росло его удивление. Он даже открыл рот, выпятил глаза и вращал ими по сторонам. Это привело в полный восторг мальчика лет пяти, стоявшего с мамой на светофоре. Он рассмеялся и кинул ком грязной жижи с тротуара Александру Ивановичу в спину. Снежок вернул Александру Ивановичу власть над собой, и он быстро завернул в цветочный магазин, чтобы перевести дух и как-то привести себя в порядок.
Продавщица при виде Александра Ивановича разулыбалась, кивнула ему, смахнула тряпкой обрезки стеблей и разноцветных ленточек со стола, вытерла руки и сказала:
— Ничего себе! Я и не ожидала вас увидеть. Как давно вас не было. Ну здравствуйте!
— Добрый день. Простите, вы, наверное, меня с кем-то путаете. — Александр Иванович начал чувствовать, как он замерз, и обрадовался разговору как возможности задержаться подольше. «Интересный способ продажи цветов», подумал он.
— Да как же, вы же раньше заходили по субботам так уж точно, а иногда и чаще.
— Нет-нет, это очень маловероятно, точнее, совсем невероятно — я здесь никогда не бываю, а в вашем магазине так вообще впервые. И вас, если честно, я вижу в первый раз.
Продавщица перестала улыбаться и вышла из-за прилавка. Она поправила очки и в упор начала рассматривать Александра Ивановича снизу вверх, пытаясь заглянуть в лицо.
— Да не, я не могу перепутать. У меня знаете какая память? Мне один раз достаточно увидеть — всю жизнь помню! А, дошло! Может, у вас брат есть, близнец?
— Нет, я один, у меня нет брата. Простите, мне это, пора… идти пора, дела у меня.
— Этого точно не может быть, вы точно…
Последние слова странной продавщицы потерялись в порыве ветра из открытой двери, Александр Иванович выскочил на улицу и оглянулся по сторонам, снова почувствовав, что его тело куда-то идёт. Сейчас он смог сохранить приличный вид и выражение лица. Он шёл мимо некрасивых домов из серого кирпича и стройки за железным забором с ободранными объявлениями. У заправки он свернул налево и пошёл вдоль ограды какого-то парка. Серые деревья без листьев стояли в дымке. Ветер сдувал снег с холмиков, промёрзшая коричневая земля просвечивала через пучки сухой, смёрзшейся травы. Среди деревьев то тут, то там виднелись какие-то пеньки в снежных шапках. Между двумя бетонными клумбами, полными бычков и пачек от чипсов, он свернул в узкую калитку на заасфальтированную дорожку.
Ветер, смешанный с редкими колючими снежинками, все время дул ему в лицо, забирался под подкладку пальто, в рукава, под язычки туфель. Он остановился, поднял воротник, засунул руки в карманы и посмотрел вглубь парка. То, что он вначале принял за пеньки, оказалось множеством надгробий. Некоторые стояли гордо, поблёскивая свежим черным мрамором. Другие провалились, треснули и покосились. Где-то видны были полусгнившие деревянные временные кресты. Александр Иванович пошел по тропинке от фонарного столба, потом свернул у дерева с прибитым к нему рукомойником из пластиковой пятилитровой бутылки и через какое-то время остановился у могилы, перегнулся через ограду и смахнул снег с выгравированной фотографии и надписи. В недоумении он смотрел на женщину на фото. Его лоб нахмурился. Растопыренными пальцами он ворошил волосы, тер лоб, глаза, щёки. Рот его скривился и выдал какой-то гортанный звук, с которым вышла вся твёрдость, державшая Александра Ивановича. Он обмяк и опустился на скамейку.
В голове его со страшной скоростью менялись картинки. Как будто он мотал вперёд сто раз посмотренный фильм до нужного момента. Александр Иванович выхватывал кадры из потока, почти узнавая их, но фильм мчался дальше. Наконец кадры замедлились. Он был с женщиной с фото — своей мамой. В длинных больничных коридорах и палатах со стенами, выкрашенными до половины. Читал бумаги с диагнозами, снова ездил по больницам и операциям. Был с ней, ещё живой, но уже выцветшей, растворившейся в белой больничной постели. Но ещё больше был без неё, постоянно идущий одной и той же дорогой к вот этому месту на кладбище. Александр Иванович вспомнил и тот день, когда без какой-то цели зашёл в новый книжный на Наличной и купил так ему понравившийся толстый ежедневник с золотым обрезом. Пришёл домой и за кухонным столом на первой странице своим аккуратным мелким почерком вывел «Расписание».
Выходные Александр Иванович пролежал в постели. Он был мокрый, его трясло до стука в зубах. Одеяло и простыня прилипли к телу. Голову невозможно было оторвать от подушки. Поход в туалет или за водой на кухню давался с трудом, приходилось держаться за стенки. Казалось, что если отпустить их, комната начнёт вращаться и размелет Александра Ивановича об острые углы мебели. Александру Ивановичу не хотелось ко всему прочему быть размолотым в собственной квартире, и поэтому за стенки он держался очень крепко.
В офисе странное исчезновение Александра Ивановича было темой понедельника. В общих чатах в вотсапе, на кухне и за обедом обсуждали, куда мог деться главный бухгалтер, почему его вещи и портфель в офисе и не наложил ли он часом на себя руки. Оказалось, что никто не знал его достаточно близко. Не то, что близко — даже мобильного телефона ни у кого не было, а по домашнему, который был в отделе кадров, никто не отвечал. Офис-менеджер Наташа так распереживалась, что ради неё пришлось даже распечатать пачку парацетамола из офисной аптечки.
Степан Семенович стал ещё более надутым, красным и потным, чем обычно. Каждые пятнадцать минут он подходил к месту Александра Ивановича, барабанил пальцами по столу, шумно выдыхал и уходил к себе в кабинет. Сотрудников он не замечал, и они тоже старались не привлекать лишнего внимания.
Поэтому когда во второй половине дня Александр Иванович появился на работе и Степан Семенович выскочил из кабинета и заорал на него, срываясь на фальцет, сотрудники, пригнувшись к клавиатурам, заулыбались — жизнь возвращалась в привычное русло.
Александр Иванович выглядел потрепанным, он был небрит, волосы его торчали во все стороны. Под рукой он держал осеннее пальто, туфли на тонкой подошве были в соляных разводах. Он шёл, осматриваясь по сторонам, улыбаясь и кивая коллегам, с которыми встречался взглядом.
Он подошёл к своему месту, сел на стул и начал копаться на столе и в тумбочке, деловито рассматривая и выбрасывая какие-то бумажки в урну. Потом пошарил руками по карманам своей куртки, так и висевшей с пятницы на спинке кресла, потом снова сел и начал переодевать ботинки, согнувшись так, что голова его исчезла под столом.
Степан Семенович замолчал и подбежал к Александру Ивановичу, оперся руками на стол и даже не заговорил, а как-то зашипел. Александр Иванович справился с ботинками, разогнулся и сидел теперь в кресле, с интересом рассматривая Степана Семёновича. Он даже наклонил голову немного вправо, будто прислушиваясь к необычному диалекту начальника. Послушав немного, Александр Иванович резко встал, как будто ему куда-то надо было срочно пойти. Посмотрел на часы, надел куртку, схватил пальто и туфли и зашагал по коридору к выходу. Степан Семенович попытался что-то крикнуть в догонку, но голос его сорвался, он закашлялся и замахал руками в сторону Александра Ивановича, словно пытаясь накинуть на него невидимый аркан.
Александр Иванович вышел из офиса, зашел в ближайшую булочную, где купил нарезной батон в пластиковом пакете, и пошёл в сторону набережной. Лед на реке ещё был толстый, но вода, стекающая из какой-то трубы, промыла небольшую полынью, на краю которой, нахохлившись и подобрав под себя лапы, сидела серая утка. Александр Иванович поставил туфли, которые так и держал в руках, рядом с собой, постелил пальто на гранитный парапет, оперся локтями и начал есть батон, отламывая кусочки прямо в пакете. Потом он отломил кусок побольше и бросил его в полынью. Утка посмотрела на Александра Ивановича, медленно соскользнула в воду и поплыла к батону.
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ получился отличный. Да, о потере героем памяти написано предостаточно, но у автора, по-моему, получилось свежо и ново. Ну и интонация превосходная, много очень вкусных, по-настоящему художественных эпизодов. «Его голова была вдавлена в плечи так сильно, что при взгляде из-за спины казалось, что это похудевший Степан Семенович сидит, развернув голову на сто восемьдесят градусов и орёт»; «В длинных больничных коридорах и палатах со стенами, выкрашенными до половины»; «ещё живой, но уже выцветшей, растворившейся в белой больничной постели»; «Казалось, что если отпустить их, комната начнёт вращаться и размелет Александра Ивановича об острые углы мебели»; «Офис менеджер Наташа так распереживалась, что ради неё пришлось даже распечатать пачку парацетамола из офисной аптечки»; «Лед на реке ещё был толстый, но вода, стекающая из какой-то трубы, промыла небольшую полынью»… Смаковать, цитируя, могу долго. Отличное начало и отличный финал. Замечаний у меня, по сути, нет.»
Рецензия критика Валерии Пустовой:
«Мне понравилось название рассказа и тот поворот сюжета, очень неожиданный, который оно отражает. Неожиданность этого поворота важна не только сама по себе, но главным образом в свете раскрытия героя. Если в начале рассказа мы видим героя-функцию и все его поведение объясняем только что разразившейся сценой безобразного выговора, то постепенно мы понимаем, что герой вовсе не винтик, что у него есть биография и личное пространство, куда офис не может вторгнуться — ни офис, ни вообще внешний мир. Уход героя из офиса — это по сути восстановление здоровой границы внутреннего и внешнего: внешнее слишком поглотило его, вытеснив внутреннее, которое болело, герой когда-то выбрал такую подмену, но вот под действием стресса вспомнил вытесненное и вернул себе личное, как и саму свою личность.
Мне очень нравится детальная проработка героя. И тут есть даже виртуозность: ведь автор описывает исключительно внутренний мир героя, очень тесный, рутинный, скучный — но наполняете его столькими микрособытиями, что этот внутренний мир словно выворачивается вовне, и мы наблюдаем с увлечением, как герой себя рассматривает в зеркале, как ест, как потерянно едет и бродит по городу. Образ разделения героя на тело и личность вполне вписывается в его историю — через образ этого разлома мы приближаемся к кульминации, когда герой доходит до истока личной боли и словно не узнает ни ее, ни себя, ни свою жизнь.
Тема забвения начинается постепенно и ненавязчиво усиливаться. Это мне тоже понравилось. Забвение тут символично, но хорошо, что оно не напирает на читателя, не кричит о себе. Мы начинаем с мелкого, бытового: герой так растерян, что не помнит прошедший день, потом обнаруживает пропажу и только постепенно доходит до главного, что было им забыто. »