Анастасия Володина — филолог, литературовед, кандидат наук, прозаик. В 2020 году рукопись ее дебютного романа «Часть картины» вышла в финал премии «Лицей», в 2021 попала в длинный список международной премии интеллектуальной литературы имени Зиновьева. Однако увидел свет роман только в 2022 — вместе во второй книгой «Протагонист». Мы поговорили с Анастасией Володиной о ее текстах, читательских интересах и воспоминаниях как основе для книг.
В прошлом году у вас вышли сразу два романа, причем не в порядке написания. Как так получилось?
— У меня вышло параллельно два романа. Один из них мой дебютный, «Часть картины», вышел в сервисе Строки изначально в электронном формате, в этом году он появился уже в аудио и в бумажном варианте. «Протагонист» сразу вышел в бумаге в Редакции Елены Шубиной. Так получилось, что мой дебютный роман подзастрял, я сама не очень понимала, куда его отдавать, и активно его кому-то не предлагала, кроме конкретного издательства, которое его не взяло. Когда я уже знала, что «Протагонист» точно будет выходить в РЕШ, я услышала об опен колле от Строк и просто отправила рукопись «Картины». Мне очень быстро ответили и сказали, что готовы взять мой роман, и этот вариант устроил оба издательства.
Как к вам пришли идеи этих книг?
— Оба романа были вдохновлены реальными ситуациями или случаями, которые могли бы произойти. Роман «Часть картины» начался с новости о том, что в центре города было предотвращено трагическое событие. Начало «Протагонисту» положила новость о реальной трагедии, — студент, обвинив администрацию университета, покончил с собой.
Как вписать в роман реальные события? Какие на этом пути автора могут поджидать трудности?
— Я в принципе автор, который очень сильно укоренен в действительности, поэтому истории в моих текстах происходят в современности. Мне проще писать, когда что-то уже было или могло бы произойти, но это что-то реальное. Я как раз вижу здесь мало ограничений по использованию реального материала, потому что ты просто берешь и, условно, пишешь портрет действительности. С другой стороны, опасность, которая здесь есть, это понимание того, что с реальными событиями тоже нужно работать. Их нужно олитературивать, потому что жизнь странна, абсурдна. Иногда бывают такие совпадения, в которые ты ни за что не поверишь, а они на самом деле были. И вот в книге приходится проводить какие-то дополнительные параллели и связи, чтобы те или иные моменты выглядели более достоверно. То есть, жизнь иногда более нереалистична, чем то, что нам требуется в тексте.
Есть ли в книгах моменты, где вы обращались к своим воспоминаниям?
— В обеих моих книгах, так или иначе, есть какие-то личные воспоминания. Если мы говорим про «Часть картины», то там есть мой фон: героиня одного со мной года рождения, она родом из тех же мест, откуда и я, и безусловно, это помогло лучше её прописать. В «Протагонисте» девять героев, и в истории почти каждого из них присутствуют мои собственные воспоминания, а в самих героях — одна из моих профессиональных или личных ипостасий. Будь то преподаватель, студентка, только въехавшая в общежитие, или человек, который чувствует себя не очень на своём месте.
Чем полезны воспоминания для текста, даже если пишешь не автобиографию, а художественный текст?
— Воспоминания полезны тем, что текст без них может превратиться в статью из Википедии или что-то вроде, то есть в набор общих фактов, общих данных. Если вы провели ресерч — посмотрели чужие видео, почитали чужие книги, но у вас не случилось личной сцепки с событиями, то это будет чувствоваться в художественном тексте. Хорошо, если у вас был схожий опыт и реальное столкновение с событиями в подобной обстановке, с похожими людьми. Это сразу индивидуализирует вашу историю и за счёт этого делает ее более живой.
Роман «Часть картины» написан от третьего лица, «Протагонист» — от первого, причем лицо это меняется. Как вам было работать сложнее/интереснее? Как вообще автору выбрать, с какой точки зрения рассказывать историю?
— В плане выбора точки зрения все очень индивидуально. Мне, наверное, органичнее все-таки работать с первым лицом. Потому что для меня написание — это все же некоторая форма актерства, и когда пишешь от первого лица, ты лучше вживаешься в эту самую роль. Но с другой стороны, если хочется создать эффект такого над-мирного присутствия, то, может быть, третье лицо будет уместней. Тут диктует текст, а не автор. Для некоторых форм подходит написание именно от первого лица, и бывает, что читаешь текст и думаешь, ну почему не в первом. Другие тексты наоборот, хочется переделать из первого в третье. Мне кажется, это диктуется и жанром, и темой, и индивидуальными потребностями писателя тоже.
«Протагониста» называют и психологическим триллером, и детективом, и университетским романом, а само название вообще отсылает к древнегреческому театру. Как вы для себя определяете жанр книги?
— «Протагонисту» я придумала жанр — академическая трагедия. Я все время его отмечаю, приходится, правда, пояснять, что это такое. Мне нравится присутствие здесь слова трагедия, потому что оно оправдывает небольшой объём романа. Это роман такого драматургического плана и масштаба, не огромная махина на сотни страниц, у меня их там чуть больше 300. И это уместно, если посмотреть, например, на какой-нибудь сборник трагедий Эсхила или Еврипида. И академическая, а не университетская, потому что у нас все-таки есть жанр университетского романа, за ним закреплены некоторые особенности, и мой роман не очень под это подходит. Когда меня называют автором триллера или детектива, безусловно, это тоже не совсем правильно. Потому что если это детектив, то в моем романе нет убийцы, мы не сможем его найти. Если это триллер, то будет не так уж страшно. Книгу можно назвать триллером только в том смысле, что я нагнетаю саспенс и местами делаю это достаточно активно. Буквально сегодня, у нас сейчас 22 мая, мой роман вошел в топ 100 Лайвлиба в жанре триллера, и мне кажется, если его сейчас придут читать любители Стивена Кинга, они очень сильно разочаруются. Академическая трагедия, вот мой жанр.
Я верю в разделение на авторов с романным дыханием и дыханием рассказчика
«Часть картины» — книга о современной школе, где так непросто молодым учителям. Это тоже детективная история и тоже психологическая. Расскажите, как вы работаете с саспенсом.
— Мне нравится саспенс именно психологический, как в хорошем фильме. Хороший хоррор не будет пугать тебя выскакиванием из угла, он скорее будет работать именно на уровне ощущений. То есть, это работа с тревогой, скорее с какими-то нашими подсознательными страхами. Вот ты чувствуешь, что сейчас что-то будет, что-то будет, и вот оно, хоп, и действительно происходит. Или хоп, тебя здесь обманули, и оно не произошло. Для меня саспенс это в целом про уровень ощущений и психологического дискомфорта. Такое вытягивание и читателя, и автора, и героя из зоны комфорта в пространство неизвестного.
Нужно ли, на ваш взгляд, при выборе темы ориентироваться на интересы читателя? И как понять, что личная для автора тема будет интересна другим?
— Про интересы читателя — это опасная штука, все зависит от того, что именно вы пишете. Если вы пишете в жанре, то учитывать интересы читателя безусловно стоит, потому что это расчет на массовую аудиторию. Если вы пишете как пишется, то я боюсь, что ориентация на читателя может принести вам больше вреда, чем пользы. Себе-то сложно угодить, а тут нужно угодить ещё какому-то абстрактному, непонятному читателю. Писать заранее с оглядкой на кого-то мне, например, сложно, я обычно не представляю, кто мой читатель. Единственное, что я действительно делаю в своих текстах, это даю какую-то зацепку, что-то вроде интриги. Надеюсь, что для кого-то этого будет достаточно, чтобы начать и захотеть продолжить читать этот текст. Я сама такой читатель, я хочу, чтобы меня в текст втащили. Не обязательно каким-то внезапным сюжетным поворотом, это может быть и на уровне языка, и на уровне того же самого саспенса. Но если говорить про какого-то абстрактного читателя, то мой первый читатель — это я сама. И если мне этот текст нравится, я предполагаю, что найдётся количество людей, которым тоже будет интересно и захочется продолжить жить с этим текстом.
Как начинающему автору подступить к большой форме? Скоро в CWS начнется романная мастерская — как найти смелость начать работу над своей идеей?
— Я верю в это разделение на авторов с романным дыханием и дыханием рассказчика. Я, например, явно автор, которому всегда тяжело и тесно в рассказе. Более того, зачастую мне страшно писать рассказы, потому что я понимаю, что начинаю текст, который надо заканчивать довольно скоро и быстро. Я не успеваю в него погрузиться, продумать его, а уже он как-то кончается. Тут вопрос задумки, вопрос работоспособности, вопрос дисциплины и, конечно, умение долго работать над чем-то одним. Но, опять же, в плане романа всегда есть ряд каких-то лазеек. Можно, например, писать как Даша Бобылева, или как Саша Шалашова, у нее недавно вышел роман «Салюты на той стороне». То есть, можно писать роман в рассказах, это сейчас довольно популярный жанр, когда разные рассказы каким-то образом цепляются друг к другу и создают общую картину. И если страшно писать сразу что-то большое, появляется страх белого листа, то можно себе эту задачу психологически облегчить, сказать: вот я сейчас напишу одну главу, или главу как один рассказ. Всегда сложно начинать, продолжить намного проще. Чем больше написано, тем легче пишется дальше.
Любите ли вы своих героев? Нужно ли автору быть с ними эмоционально связанными или стараться относиться как наблюдатель, если такая позиция возможна?
— Да, я своих героев люблю, ненавижу, вступаю с ними в какие-то взаимоотношения, живу с ними, общаюсь, вижу их перед собой, засыпаю с ними, просыпаюсь с ними. Поэтому для меня герои — это такие вполне реальные фигуры. Иногда даже хочется привести кого-нибудь в пример, «а вот помнишь, как у такого-то случилось то-то», а потом понимаешь, что человек не читал мой роман, и речь идёт не о каком-то нашем общем знакомом о моём персонаже. А я о нём думаю как о живом человеке, с которым все это реально произошло. У меня очень эмоциональные отношения с моими героями, и я всегда реагирую на то, что о них говорят. Когда ругают персонажей того же «Протагониста», я всегда воспринимаю это лично. И конечно, это главная проблема, когда ты пишешь о себе. Я стараюсь именно о себе не писать. Когда нужно разделить себя как человека и себя как героя, нужна способность смотреть на себя со стороны. Это некоторый тип диссоциации, когда человек, условно, умеет выходить из своего тела и наблюдать за ситуацией со стороны, видеть себя, в том числе, — в не самом приглядном свете. На мой взгляд, автор должен быть безжалостен, но не в значении жесток, а в значении не заниматься цензурой по отношению к себе или к своим персонажам.
Расскажите про вашу следующую книгу – уже работаете над чем-то?
— Про следующую книгу ничего не могу рассказывать. У меня есть текст, над которым я работаю, но это, к сожалению, все, что я имею право сказать.
Что вы сами любите читать?
— Сейчас я очень активно читаю молодых русскоязычных авторов, нас стало так много, что всех не успеваешь охватить. Я поняла, что в принципе последние пару лет у меня проблемы с чтением зарубежной литературы как раз потому, что у нас очень резко стал отличаться контекст, появляется ощущение, что ты смотришь какую-то передачу про вообще другой мир. Поэтому я сейчас больше читаю нашу литературу, причём как современную, так и, например, столетней давности. Мне стало очень интересно, как люди переживали исторические события в двадцатые годы XX века, и сейчас ощущается намного больше пересечений, чем когда ты читал те же самые тексты в школе. Охотно читаю русскоязычных авторов, то, что издают Редакция Елены Шубиной и Альпина. У меня много друзей среди них, если перечислять фамилии, то это Ислам Ханипаев, Иван Шипнигов, Дашу Бобылеву я уже называла. Недавно в Альпине вышел совершенно блестящий роман Ромы Декабрева. Такой модернистский, сложный, одновременно очень синефильский и философский тест, в котором можно копаться бесконечно и с каждым прочтением находить какие-то новые смыслы. Меня интересует и радует то, что сейчас пишут мои ровесники, в какой-то степени, — это моё отражение, и отражение поколения в целом.