Настенные часы настойчивым аллюром отсчитывают минуты. Черный трапециевидный корпус часов поблескивает металлическими деталями. Красная секундная стрелка скачет по циферблату, как пони по манежу. Смотрю на нее — цоканье замедляется. Но стоит отвести взгляд, как прежняя рысь превращается в бесшабашный галоп.
За окном черно. На дубовом столе на подставке возвышается ноутбук. Иссиня-белый экран светится, зовет, требует доделать работу. Четвертый час ночи. Глаза высохли — воздух режет слизистую оболочку глазного яблока. Веки усердно моргают в попытке заманить меня в сон — избавить, наконец, от царапающей жгущей боли.
Хожу по комнате в пустоте мыслей. Похлопываю себя по щекам, массирую пальцы рук.
Нёбо пересохло, язык прилипает к нему. В затылке зависла гирька — она тянет и вот-вот упадет навстречу к кукушке — «провалила проект — провалила проект — провалила — не успела — проспала»… Хватаю эту гирьку — закутываю голову в капюшон худи. Беру скакалку. На ковре, чтобы не разбудить соседей, прыгаю. 1, 2, 3, 4, 5, …. 98, 99, 100. Пелена простыней исчезает перед глазами. Закрываю дверь в спальню. Иду к холодильнику. Вся сладкая запрещенка в позволенное разумом время уже съедена.
Огурцы! — истошно кричат глаза.
Иноходью врывается прочитанный недавно факт — слово «огурец» на санскрите созвучно с именем индийского князя, по легендам, имевшего шестьдесят тысяч детей, что, вероятно, связано с многочисленностью семян в огурце и обильно приносимыми плодами.
Хватаю четыре овоща. Ополаскиваю. Жадно, истошно вгрызаюсь в один из них. Треть огурца с толстой шкуркой на попке, очутившись во рту, упирается в нёбо, щеки, зубы. Прикладываю усилие, чтобы раздробить откушенный кусок — добраться до его вкуса. Кожура твердая — сопротивляется. Прогладываю все почти целиком — надеюсь следующим укусом получить заветную влагу. Переворачиваю огурец, откусываю его вторую попку. Горечь ударяется о заднюю часть языка, заполняет рот.
Иноходью вновь врывается очередной энциклопедический факт — горечь в плодах вызывает гликозид кукурбитацин. Его количество возрастает, если растение испытывает стресс (например, при засухе или поливе холодной водой.
Еще чего — есть стрессированный огурец! — выплевываю в раковину содержимое рта.
Беру деревянную разделочную доску. Накануне занозила ею палец. Вздрагиваю от воспоминания, как иголкой ковыряла ранку в поисках кусочка древесины. Проверяю палец — ни следа. Размещаю зеленые пупырчатые плоды на доске. Рука тянется к шефскому ножу.
В детстве мои бабушки по-разному резали огурцы. Одна нарезала их вытянутыми кружочками, как колбасу — тонко и элегантно. Попки скидывала ножом в мусорное ведро. Другая — резала огурцы вдоль, образовывая кусочки словно лодочки. На две части-лодочки, если огурец целиком был предназначен мне, и на четыре — если мне предстояло делиться.
Шефским ножом рассекаю огурцы, как это делали обе бабушки.
Аромат разбрызгивается соком в воздухе квартиры.
Округлый кусочек распластывается по поверхности языка, чуть скользит по ней. Тут же отдает всю свою влагу. Перекатываю его во рту, одним укусом разделяю на части, проглатываю. Почти беззвучно. Слегка причавкивая от изобилия жидкости.
Иноходь мыслей опять цитирует энциклопедию — огурцы на 96% состоят из воды, физиологически идеальной для организма человека.
С каждым округлым кусочком я напиваюсь огурцами.
Перехожу к лодочкам. Откусываю раз за разом — до тех пор, пока весь кусочек не оказывается во рту. Хрустящее, звонкое поедание дает улыбку, насыщает радостью. Наедаюсь огурцами. Стараюсь откусить как можно меньше, чтобы заливчатый вкус звуками оставался со мной как можно дольше.
А вот дедушка всегда очищал для меня шкурку с огурцов. Говорил — зачем деточке грубую кожуру жевать? Давал в ладошки голенький скользкий огурчик. Округлый, продолговатый. И начиналась игра — съесть или выронить на пол. Упавший овощ дедушка обязательно промывал под проточной водой, но вкус выкупанного огурчика безвозвратно портился. И начиналась новая игра — избежать поедания невкусного. Я почти всегда в ней с хохотом побеждала.
На разделочной доске остается лежать один огурец. Провожу по нему рукой. Шероховатый, пупырчатый. Кожица приятная, прохладная. Черешок твердый, хвостик хрусткий. Подушечки пальцев натыкаются на пару колючек на боку овоща. Вот они! С места в карьер я окунаюсь в детство. Мне шесть лет. Разбитая неделю назад коленка, сижу на веранде на даче, ковыряю болячку. Твердые корочки податливо отходят по нежно-розовой кожи. Поддеваю их ногтем. Раскачиваю. Прислушиваюсь. Дедушка с бабушкой поле обеда на темной веранде наконец-то заснули. Похрапывают. Сопят. Скрипят пружинами соломенного матраса. Тихо-тихо надеваю шлепанцы, медленно-медленно приоткрываю входную дверь — чтобы без единого звука просочиться на огород. Там на самом видном месте стоит огромный парник — папа его в начале лета построил из тонких бревнышек, затянул пленкой. Бабушка каждый вечер руководит мною — чтобы я аккуратно набирала воду в бочках и поливала растущий урожай. А я, опрокидывая всё новую и новую лейку в землю, под корень, приглядываю за маленькими огурчиками. Выбираю. И вот настает мой заветный час. С места в карьер, теряя на бегу шлепки, я мчусь к парнику. Поднимаю колючие листья, хватаю добычу. Бабушкины наставления — нужно обязательно помыть перед едой и счистить ножом колючки — теряются, как шлепки в траве. Суперфосфат, опрыскивание, мушки, пыль — все бабушкины опасения мирно спят с ней на соломенной кровати. Сажусь на бревнышко основания парника, раскладываю на подоле свой улов. Маленькие кривые огурчики — как ёжики колючие. Начинаю есть. Щеки чувствуют покалывание запрещенного счастья. Огурцы настолько малы, что я заглатываю их почти целиком. Спустя много лет я узнаю им название — корнишоны. Во время полива, бабушка всегда обращает на них внимание — вырастут большими, засолю их на зиму. А мне кажется, что я спасаю огурчики от зимы.
Забираю на блюдечке оставшийся огурец — сажусь за компьютер. Шестой час. Светает.
Я точно знаю, что аккуратненько «доковыряю» свой проект. Досижу — высижу — до последней страницы. Сдам всё вовремя. Съем наградной огурчик и лягу спать.