Рассказ опубликован в книге «По фактической погоде» в издательстве «Время» в 2019 году.
Жила-была Одна Обыкновенная Женщина (ОЖ), у которой внезапно смертельно заболел сын-подросток. Точнее, заболел-то он видимо давно, только узнали они об этом поздно, когда и сделать-то ничего уже было нельзя — им так и сказали, мол, даже не тыркайтесь, никакая заграница вам не поможет, никакие доноры, никакое типирование, пусть парень доживет уже дома свое, отмучается. Муж ОЖ, среднестатистический программист, довольно быстро слился из этой невозможной для него ситуации, когда он ничем не может помочь своей семье. ОЖ и ее на глазах уходящий и мучающийся страшными болями сын остались вдвоем и почти не разговаривали, мать обдумывала каждое слово и каждую интонацию, чтобы не напомнить семнадцатилетнему родному единственному существу ничем о том, что его ожидает вскорости. Что ожидает её — об этом у нее не было времени размышлять. ОЖ никогда не ходила в церковь, была крещена в раннем детстве и молиться не умела, ибо считала, что своими словами — это неуважительно по отношению к «инстанциям», а молитвам обучена не была. Соседки ей надавали бутылок со святой водой, наперебой инструктируя, как лучше и с какими словами её применять, но ОЖ была как насквозь гнилое бревно, разрушающееся изнутри от любой капли, любого слова. И как-то ночью ОЖ, которая теперь дремала всегда полусидя в кресле возле кровати сына, сквозь полузабытье попросила в воздух хоть что-нибудь, что бы помогло ее мальчику уйти во сне, без боли, без ужасных корчей и еще более ужасного бессловесного взгляда мимо. Утром она вздрогнула от телефонного звонка — звонил бывший сослуживец ее мужа, который был не в курсе их ситуации, хотел, собственно, позвать друга на похороны своей матери. Узнав про уход друга из семьи и болезнь мальчика, сослуживец вздохнул и сказал — я могу только привезти вам пластыри, знаете, эти, с наркотиком, от мамы осталось… я приеду сейчас. И часом позже два окаменевших каждый от своего горя человека стояли в коридоре и молчали, ОЖ взяла эти драгоценности нашего времени, «дюрогезики». И случилось по её желанию — хоть сколько-то помогли эти пластыри, и мальчик ее ушел во сне, спокойней и безболезненней, чем вышло бы — без них. Когда его не стало, ОЖ посмотрела на часы — наступило католическое Рождество, и черты лица сына разгладились, и ушла мука с этого родного лица. И тогда она смогла плакать и молиться, и даже благодарить. Я услышала эту историю в поезде от нее самой, едущей в Пюхтицкий монастырь, откуда после ОЖ собиралась в Польшу, в Остру Браму. На прощанье ОЖ сказала мне — ты веруй, как можешь, не пыжься, помни, что Он с нами всегда — с теми, кто уже и плакать не может и у кого нет сил увидеть свою жизнь не законченной, и Он плачет с тобой и мучается с твоими близкими, но когда все кончается, Он обнимает нас и дает силы жить, так было и так будет, а как же иначе.