Наконец-таки руки дошли до коробки! Тонкий буклет «Достойно Жить — Счастливо Уходить!», подписанный мэром, капсулы морфина в яркой баночке, сертификат на дизайн памятника от выпускников Института Культуры, букет пластиковых ландышей и открытка — вот и все подарки к Уходу. Кутаясь в ночнушку, Нина развернула открытку:
«Летят года, бегут часы!
Проходят будни и мгновенья!
Пусть радость дарят вам они
В час предстоящего забвенья!
Уважаемая Нина Александровна! Дружный коллектив УправСмерти по центральному округу Волгорода поздравляет Вас с долгожданным завершением жизни и от чистого сердца желает Вам легкого, достойного Ухода! Сердечно благодарим Вас за вклад в развитие общества, мы будем помнить Вас вечно!»
Кто ж знал, что смерть — она будет вот какой? В плане, пока что все даже слишком хорошо — от погоды за окном до показателей артериального давления Нины Александровны. До Ухода осталось всего чуть-чуть, а у Нины ни болей, не приступов, сон отменный. Обычно на этом этапе уходящие… как бы сказать? Скорее, одной ногой «там», чем «здесь» — мучаются.
Втайне Нина страшно гордилась своим самочувствием — даже объяснила себе, что легкий и безболезненный Уход — это своеобразный подарок свыше. Спущенный ей за многолетний труд, прилежание и безупречную репутацию.
Она была спокойна. Потому что знала — все будет так, как и должно быть. Она умрет послезавтра — 17 апреля ровно в 03:12 по московскому времени. Как и прописано в документах. Ее траурное платье выглажено, приглашения разосланы, на первое — суп, на второе — котлеты. Осталось дожить. Ну а пока спать! Утро вечера мудренее. Нина тушит свет и, как обычно, переворачивается на левый бок.
Утром следующего дня закрутилось: то гроб привезли и ставили, то нотариус, то родственники — не продохнуть. К ночи пришли медики: последняя встреча (в жизни) — и отдыхать. Медики замерили давление, посмотрели гланды, пропальпировали лимфоузлы и тому подобное.
— Честно? А хрен вас знает, Нин Алексанна! Со здоровьем у вас полный порядок. Впервые такое вижу. — Долговязый румяный Врач энергично потер ладони и заходил рыжими усами.
— Спасибо… — Старушка раскраснелась.
— В плане, слыхал, что уходят тихо… Например, во сне. Но мы уже с коллегами шутим, что именно на вас, Нина, система наша и поломалась. Хо-хо. Подумать смешно! — Врач бесконтактно чмокнул руку старушки.
— Вы что-то этим хотите сказать?
— Ну, например, вам морфину не надо, и…
— И? — исподлобья.
— Не знай я, что вам помирать завтра, в жизни бы не сказал. Те же анализы…
— Слома-ала систему? Ишь ты? Диверсия! — Нина хорошо знала эти «песенки». Узнавала их на раз-два. Она же со школы отличница! Потом институт, практика, с Олегом в ЗАГС, Анну родили, купили дачу, ни штрафов, ни замечаний, ни кар у нее в биографии не было и нет! Сломать систему? Как патриотка своей страны, она по природе своей не способна на такое преступление!
— Нин-лесанна…
— Пшли отседова! — Нина гонит медиков прочь, включает «Карменситу», облачается в парадную ночную рубашку и ложится спать.
На часах 3:01. Нина не спит, не спала, не вышло. То локоть почесать, то будто бы за стеной кто-то громко пернул, то душно, то… А вдруг? Старое верное сердце тревожно стучит — хочет высказаться. А вдруг? А вдруг? А вдруг? А что, если? Что, если с ней, Ниной, действительно что-то не так? Нина жмурится и чувствует себя беспомощной. Она беспомощно моргает в темноту комнаты и все еще чувствует себя хорошо. И нет у нее сейчас никаких уютных воспоминаний или посмертного желания съесть бутерброд. Но есть лавина стыда. Знакомая, леденящая ванна, а Нина в ней. Она встает, умывается, нервно пырится в зеркало, пытаясь понять, разгадать, считать — как оно будет? Как случится? Может быть, надо лечь? Чтобы вдруг не упасть? Оденусь! Сама, не хочу санитаров, и чтобы их ручонки? Фу! И челочка эта дурацкая! У! Ладно. Лад-нень-ко. Нина расправляла платье, нервно цокая каблучками по большой комнате. Подвела губы в последний раз. Села в кресло, прикрыла глаза, откинулась. Потом вскочила и легла на диван, снова прикрыла глаза, а потом вдруг решительно устремилась к открытому гробу. И водрузилась в нем.
Здесь тесно. Но Нина, чуть повозившись с платьем, наконец, притихла. Ждет. И жалеет, что отсюда не видно часов. Но кто же знал? У-у-у! Будь что будет! В голову прыгают мысли о дурацкой овчарке Никифоровых. О Крыме. О том, что «Карменситы» она, Нина, больше не увидит, и о том, что она, Нина — полная дура, и что вдруг она, как и пророчил врач, сломает систему? Нина Александровна никак не хотела ломать систему. По ее части — склеивать, но чтобы что-то ломать? Надо быть извергом! Да и систему она любила. С системой и жизнь понятней, и цель близка, и льготы. Система эта проросла рисунком фактов и последовательностей на всем жизненном пути Нины Александровны. И привела ее сюда.
Шаги, голоса, рассвет. Удивленные санитары находят усопшую в гробу, удивляются и садятся на кухне дожидаться родню. Подтягиваются друзья и подружки, кто-то плачет, снуют дети.
— Свят-свят! Параша! — ругнулся дедок в шляпе и отскочил от гроба. Позже он клялся, будто бы покойная шевельнулась, а потом снова омертвела.
Процессия, естественно, движется к пункту «Б». Начало — еще куда ни шло, но лестницы! Как не для людей! Накреняясь вместе с сытым, пузатым гробом, перекатываясь в нем, беспомощно стукаясь о него же, подпрыгивая и смертельно потея, Нина пялится в точку перед собой. Она еще с «ними» или уже нет? «Щип» ручку — жива, не спит. Резко жмурится и становится похожей на престарелую трехлетку — губа дрожит, под носом мокро, в голове идея, что если закрыть глаза и сильно-сильно захотеть, то весь этот ад закончится. А потом она замирает и как бы становится гигантским чувствительным ухом. Так, из-под крышки, она робко и почти бездышно впитывает в себя далекие стенания родни, перезвон рюмок, шум улицы за окнами катафалка. Плавный поворот влево, мягкий скрип тормозов, стоп. Неуклюжий спуск. Парение? Нет. Ее подхватывает подвижная волна живых человеческих рук. Нина замирает, как мышка, но плывет, качается и даже ударяется обо что-то, а потом… в гроб постучали? Съежилась.
Тук-тук-тук.
А потом как прорвало, и дождь забарабанил в полную силу. Движение гроба изменилось, стало более шатким и будто бы зябло в невидимой Нине жиже.
И стоп. Нина обездвижелась и, кажется, почти отстранилась. Нина вросла в спинку гроба гигантским древесным грибом. Постепенно она превратилась в нечто иное — от чего-то «дышит» скорее кожей, «слышит» изнеможенным телом, а в голове тихонечко звенит напряжение. Диссонанс. Ззззз. Тихонечко, комариком звенит. Будто кто-то отворил в ее существе маленький клапан, чтобы слить напряжение в черепе. Тонко-тонко. Не мигая, она звенит мозгом. И дышит.
Ззззз.
Где-то качнуло.
Ззззз.
Резко вверх с громким шшшшшшшк, а потом мягко вниз как-то рывками.
Ззззз.
Звуки, звуки, звуки: стук дождя, шшшшшшшк, царапанье по бокам, какой-то скрежет, шшшшшшшк, удар спиной.
Ззззз.
Переменилось — ритм теперь другой. Громкий стук «гроздьями», дождь уплывает куда-то вверх, снова «гроздья», теперь «глухие гроздья».
Ззззз.
«Гроздья». Глухо, со скрежетом, но становится тише.
Ззззз.
Глухо, где-то стучит сердце.
Ззззз.
Зззззззззззззззз.