— Тоська, слезай с кровати — фартук изомнёшь! — Скрипучий бабушкин голос звучал убедительно.
— Тоська-пегвоквассница, вот умогха! — заливисто гоготал Серёжка.
По беззаботной летней привычке косые лучи солнца взъерошенными цыплятами разбежались вдоль и поперёк скромной комнатки, в которой с самого утра толпились обитатели дома.
— Пегвоклашка, пегвоклассник, у тебя сегодня пхаздник!
— Отстань от сестры! Вишь, она и сама волнуется.
— А чего мне волноваться? — покривила своей перпендикулярно прямой душой Тося. — Праздник же! Я не волнуюсь. Пусть поёт на здоровье, — благосклонно отчеканила без пяти минут ученица и, улучив момент, пока бабушка отвернулась, высунула язык.
Тоська ждала первого сентября, как, утомленные беспощадным летним зноем, ждут осенней прохлады быки и коровы. И подобно тому как последние лениво размахивают хвостами, отгоняя назойливых мух и комаров, Тося размахивала длинными руками-верёвками, бегая по дворам с мошкарой мальчишек и девчонок, лазая по яблоням и орешникам, гоняя на старом дедовском велосипеде, которому давно полагался уже пенсионный покой. Наглядной демонстрацией врождённого духа приключений были ниточки царапин, обвивающие острые Тосины коленки.
— Не тяни гольфы! Порвёшь!
— Я не тяну, просто хочу…
— Хочу-не хочу, а я говорила: побереги ноги, не карабкайся на эти деревья. А теперь? В первый класс пойдёт не ученица, а горе луковое.
— Гохе луковое! — прыснул сидевший в кресле Серёжка.
Пару минут назад он обнаружил барбариску, опрометчиво оставленную кем-то на комоде, и до этого момента старался не привлекать к себе внимания, чтобы бесшумно развернуть её и в два жевка слопать. Но луковое горе стало горем настоящим, когда внезапно накатившая волна смеха вынесла на берег деревянного пола погрызенную карамельку. Тук-тук-тук, словно пущенные по воде блинчики, предательски простучала конфета. Разбуженная от своих мыслей бабушка повернулась:
— Конфеты? До завтрака? Поди сюда, негодяй эдакий!
Тук-тук-тук — сообщили всему миру устремившиеся вдаль Серёжины босые пятки.
— А ты не стой столбом, если не хочешь опоздать на первую линейку.
Тося не хотела опаздывать, но ещё меньше она хотела идти на линейку одна. Опыта в линейках, как и в обращении с другой ученической канцелярией, у неё не было, но, по слухам, все шли на праздник в сопровождении родителей. Вот и Тося мечтала, как появится она на школьном дворе, держа мамину мягкую руку. Самую тёплую на свете. И в связи с этим родился в кудрявой Тоськиной голове план сделать небольшой крюк и забежать домой, оторвать маму от заплетания кос надоедливой Нонки — у старшей Тоськиной сестры были длинные, густые (вся в отца!) волосы, — и уговорить отправиться в школу с ней.
— Тоська, заклинаю: не беги! Иди спокойно, времени с запасом. Слышишь? — стрекотала бабушка.
— Угу.
Стоило завернуть за угол соседнего дома, как укутанные в колючий белый капрон ноги понеслись в знакомую сторону. Пока бежала, Тоська представляла, как за праздничный стол сядут все они сегодня обедать. В центре на мягкое облако пюре посадят жареного гуся, набитого белым наливом и петрушкой. По бокам — картофельный и капустный пироги, покрытые строгостью румяных корок. И королева стола — хрустальная вазочка с шоколадными пряниками. Всё это будет после, а пока Тоська толкнула знакомую калитку, взбежала по ступенькам и забарабанила в дверь. Тук-тук-тук. Из тишины дома отозвалось эхо Тоськиных ударов. Ещё раз. И ещё. Где все?
Она спустилась, обошла половину дома и направилась к окну, отделяющему мамину спальню от внешнего мира с его школами, Тоськами и капроновыми гольфами. Под нужным окном — аккуратная горка дров. Недолго думая, опытная в покорении всякого рода возвышенностей Тоська вспорхнула на её вершину и принялась вглядываться… Солнце к тому моменту проснулось, светило жарко и ярко, поэтому уловить силуэты поначалу было непросто. А поверить глазам после — ещё сложнее.
Тоська увидела по-младенчески беззаботно спящую мать. Доверчиво уткнувшись в мужское плечо румяной от долгого сна щекой, она лежала на постели, не обращая внимания на задравшийся подол ночной сорочки, из-под которой были видны тяжёлые белые ноги, изображавшие какой-то знак времен наскальной живописи.
Тоськины ладони внезапно стали влажными. Она почему-то продолжала всматриваться в сюжет материной спальни. Наверное, ждала, что от пристального взгляда та проснётся, спохватится, стыдливо одёрнет сорочку и бросится обнимать Тосю. Тук-тук-тук — откуда-то из глубины грудной клетки отозвалось эхо сердечных ударов.
— Ты чего это делаешь? Живо слезай! — скомандовал знакомый голос.
Скрипичной стрункой вытянутая Нонна подошла к калитке и готовилась пойти на линейку, как вдруг увидела застывшую в воздухе фигуру.
Тоська обернулась, но не смогла проронить ни слова. Покорно слезла. Нонна тоже молчала, отряхнула платье сестры, поправила гольфы.
— Колют?
— Не-а, — второй раз за утро покривилась прямая Тоськина душа.
— Хорошо. А теперь пойдём. Отведу тебя на линейку.
— А ты?
— Чего я там не видела? А тебе надо. Праздник же.
Вдруг Тоська почувствовала, как сестра взяла её руку и как внутри стало тепло.