С берега им кричали, и небо разом надвинулось, словно шапка, по самые брови, закрыло обзор, обложило промокшей ватой так, что сбивалось дыхание. Воздух дрожал и бил в перепонки все нарастающим гулом, вот показались пенные всплески, и горизонт рухнул. Галка жалобно всхлипнула. Не задался денек.
* * *
В том, что поход не сложится, Генка не сомневался. Еще когда Санька, друг и матрос, слился в больничку с гребаным переломом — на велике покатался, спортсмен! — и оставил его в одиночестве, все пошло через жопу.
На отпуск забить не удалось, да и кинуть ребят он не мог, они целый год вынашивали планы и настраивались на «четверку». В жизни всегда есть место для подвига, нужно только его отыскать. Можно было занять каяк и идти одиноким рейнджером, но каяк хорош на порогах, а на озере — это пытка и помеха для остальных. Оставалось искать матроса.
Выход предложила Тамара: у нее есть подруга, отличная девушка, так мечтает в поход!
Галку охарактеризовали как существо беззлобное и неконфликтное, с опытом рафтинга в знойной Турции. Тамара, Тамара, где рафт и где байда!
Впрочем, спорить не приходилось, да и не с кем, как оказалось: эта Галка была на пленэре, как несколько высокопарно сообщила ему Тамара, подтвердив тем высокий статус подруги. Творческой тонкой души Генке как раз не хватало!
Он один готовил лодку и бегал по магазинам, закупая долю продуктов из общей командной раскладки, сушил сухари, утрамбовывал вещи. В совокупности шмоток случилось так много, что впервые в жизни он вызвал такси, чтобы все отвезти на вокзал. Здоровенный рюкзак, байдарка, дополнительная сумка с продуктами, снаряжение — шлем, спасжилет и спальник — для новичка-матроса, и еще до хрена всякой мелочи.
Когда он впервые увидел Галину, на вокзале, у самого поезда, жизнь поделилась на «до» и «после». Он ведь раньше считал, что так в фильмах бывает: встретил девушку и застыл, как дурак, только рот раскрыл от избытка чувств. Избыток был настолько велик, что в первую ночь он нажрался, жадно мешая водку и пиво, а потом его кисло скрутило в тамбуре, куда ушел покурить. Но образ девушки был при нем. Легкомысленная ветровка, фирменная джинса, вся в лейблах, и кроссы на каблуках. Рюкзачок можно было принять за раздувшуюся косметичку, а в довесок рядом торчал этюдник. И вот с этим он должен идти по порожистой вредной речке! Две недели чистого кайфа!
— Галя, чалку поправь!
— Сам поправляй. Ты же ее так смотал!
— Ген, мы ведь все начинали, как чайники! — уговаривал его Царь Леонид, их адмирал и завхоз. — Вспомни наш первый поход! Ты же миску дома забыл и хлебал после всех, что осталось. А как Тамара приперлась на половодье в сапожках от Гуччи? Пара дней у нас есть, по озерам пойдем, пообвыкнетесь, а, братан?
Нет, к такому привыкнуть нельзя, на такое он не подписывался.
Еще в поезде им — предсказуемо — дали прозвища Крокодила (чего Генка терпеть не мог!) и Чебурашки (это в самую точку: неизвестный науке зверь). Но в конце ходового дня все они, даже подруга Тамара, вспомнили анекдот про Гребиблю с Гребублей.
Галка гребла неохотно, для виду куная весло, ни замаха, ни силы. Зато часто хваталась за фотик: ой, какая красивая птица! ой, там лилии! ой, хочу! — и Генка терпеливо направлялся к птицам и к лилиям, чтоб им сгинуть совсем, расплодились!
Ладно, силой не обделили, грести Генка умел, даже со всеми зигзагами они не теряли эскадру. Только проку от чертовой Галки не сыскалось и на берегу. Она ничего не умела. Ни палатку поставить, ни костер запалить, ни сготовить суп из пакетиков. А едва они чалились к берегу, Галка срывалась в полет: посмотреть, что там на поляне, грибы поискать, окопаться в черничнике, а еще — расчехлить этюдник, чтобы поймать нужный свет. Генка, как был, в неопрене, шел с пацанами пилить дрова, потом занимался костром, в одиночестве ставил палатку, а «нужный свет» все не кончался, только под тентом теснились этюды из торопливых мазков с прилипшими к ним комарами.
— Чалку смотай, говорю!
— Да как я ее смотаю? Мне нужно юбку снимать, а ее потом фиг натянешь. И вообще, что пристал! Чем она тебе помешала?
Чалка выбилась из упора и теперь плюхала в правый борт, все время цепляя воду. Если оставить как есть, она свалится за борт, и байдарка совсем потеряет ход, Галке-то что, она не гребет, глазеет по сторонам, ищет удачные кадры…
Жарче всего припекло, когда начались пороги. Не то чтобы Галка боялась — как все новички, она рвалась в бой, — только вдруг перетрусил Генка. Он настолько был не уверен в матросе, что вместо лихого спуска в одиночестве вел свою байду тихими «канализациями». Если Галка не выгребала на озере, что говорить про пороги? А когда река поднабрала воды, сделалась жестче и злее, когда сузились берега, из болотистых став каменистыми, вот тогда замаячило перед Генкой позорное слово «обнос». И пока он таскал их вещи, Галка смотрела пороги, снимала на фотик проходы эскадры и вопила своим детским голосом, радуясь успехам Тамары.
— Так, Галина, бери весло. Видишь, ребята чалятся?
— Ген, ты что, опять обносить? Дай мне хоть раз попробовать!
— Не сейчас!
— Ты достал осторожничать! Я в поход пошла что, гулять? Я хочу драйва! Хочу в порог! Ну тебя на фиг, Гребибля!
Галкин гребок от берега был хорош и безумен: всю душу вложила, весь нерастраченный пыл, всю сбереженную силу матросскую. От нежданчика Генка чуть за борт не рухнул, как раз привстал на корме, высматривая, как получше причалить, и пока валандался, цепляясь за борта, и старался поймать весло, Галка гребла как проклятая туда, в стремнину, в порог.
— Куда тебя, твою мать?!
— Ой, да ладно, я помню по карте: здесь легкий порожек…
— …мы легкий прошли! Дура, ты правишь в Падун!
Злющий Падун, опасный, зубастый, плюнул им в лица моросью из котла беспощадной бочки, той, на которой ломались байдарки и росло кладбище по берегам, сплошь шкуры и ломаные шпангоуты. Галка в ужасе опустила весло и оглянулась на Генку.
С берега им кричали, и небо разом, надвинувшись, словно шапка, по самые брови, закрыло обзор, обложило промокшей ватой так, что сбивалось дыхание.
— Генка, гребем обратно?
— Поздно метаться, подруга. К берегу я не смогу, слишком сильный поток.
Скорость воды все нарастала, вот показались пенные всплески, и горизонт рухнул, как чахлая елка под ветром.
— В бочку по центру, в язык. На выходе ближе к правому, дальше будут косые валы, только не боком, ты слышишь? Жмемся совсем близко к берегу, там камни и нужен маневр. Но главное — первая бочка. Разгоняемся, Галка! Гребибля!
— Гребубля! — откликнулась Галка, но в шуме воды растворились все слоги, и Генка впитал лишь последний, как молитву, как заклинание, а потом спина девушки напряглась, и Галку откинуло валом, ударило и проглотило, спрятало в пенной завесе, Генка сделал рывок веслом и упал в водный хаос, и захлебнулся, и вынырнул, заполошно дыша.
Они рухнули в бочку и взлетели над нею — на два вздоха, на два гребка, а потом наступило затишье, словно кто-то поставил время на паузу.
— Генка, мы же висим! — прошептала изумленная Галка, а быть может, она кричала, только он, оглушенный ревом воды, воспринимал ее крик, как шепот.
Нет, они не парили над бочкой, они просто не двигались в ней, растеряв сумасшедшую скорость, сбитую противотоком, и теперь хищная тварь держала их за корму, прикусывая и затягивая, точно были они, как в кино про Стартрек, космолетом рядом с черной дырой, в самом горизонте событий, на границе между прошлым и будущим. Под ними была пустота, воздушная бездна, они висели в пенном котле, тщетно работая веслами — никакого сопротивления, только мерзкая дрожь байдарки и оглушающая тишина посреди какофонии звуков.
— Ген, подо мной нет воды, одна пена!
— Галка, держи равновесие!
Только бы не кильнуться!
Наконец-то он проморгался, и в глазах засверкали радуги, а сквозь эту завесу, как в кривом зеркале, проступили река и берег, елки какие-то черные, и оранжевый спасжилет с кармашком, в котором был спрятан фотик. «Застегнула спасжилет или нет?» — билась шальная мысль, а они продолжали висеть, как бессмысленная лаврушка, брошенная в кипящий бульон и болтавшаяся на поверхности. Река ворочалась, словно медведь, норовя встать на задние лапы и вцепиться когтями в зеленый борт, не кильнуться, не кильнуться, не надо! Опусти нас, хозяйка-река!
Под ними, под самым дном, больно отдав по ногам, что-то вздрогнуло и разошлось, точно лопнул могучий пузырь, байдарку качнуло. И уронило. И в тот же миг время стронулось, легонько, мелким шажочком, Галка сумела нащупать воду, пять миллиметров воды, не больше, но за них зацепилась лопасть, и еще раз, плюх — и толчок. Тонкие Галкины руки вытаскивали их из котла и разгоняли время, застывшее, как желе, плюх — и вот уже Генка дотягивается до воды, пара гребков — и проклятая бочка с чавканьем выпускает добычу, и байдарка срывается с привязи.
Сколько они висели? Секунду? Две?
Целую жизнь прожили! Невразумительный пафос, и все же… Целая жизнь на ладони у Бога в боязливой борьбе за равновесие.
А потом время с грохотом взорвалось и понеслось без дороги, ополоумевшим табуном. Выход из бочки и снова слив, и кто-то скачет по берегу, кажется, это ребята, вон вроде Царь Леонид, орет: вы прошли, стервецы, прошли! А Галка орет в ответ: да пошел ты, не до тебя! Они прут сквозь косые валы, нарываясь на оверкиль, по касательной, но упорно цепляясь за воду.
Занятная штука — порог. Чтобы пройти сквозь бочку, нужно грести, как галерный раб, скорость нужна, максимальная, а затем резко — «шахматы», и вот тут потихонечку, вдумчиво и с холодной башкой, только где ж ее взять в таком месиве? Он табанил, они замедляли ход, лавируя между камнями, целовали обливняки, раз и еще, и снова, сели жопой в плиту у берега, слезли, и вот — выходная шивера, а там по стремнинке в озеро. Прошли!
Тонкие Галкины руки разом упали, и она опрокинулась навзничь, спиной прямо в лужу на сбившемся фартуке, и посмотрела в смурное небо, вдумчиво, не мигая, как заводная кукла на последнем повороте ключа.
— Галка, ты как?
— Нужны килевые.
— Мы ж не кильнулись!
— А, все равно. Выпить хочется! — Она засмеялась с ноткой запоздалой истерики. — Отпадно мы прокатились! Ну, круто же, Ген, ну, признай!
Генка смотрел на нее и лыбился, стараясь унять дрожь в руках. Но видел лишь хрупкую Галку, с головой уходящую в пенный вал, а еще ее руки, ленивые, слабые, тащившие их из котла.
Девушка сдвинула голову и посмотрела на Генку. На мокром лице расплывалось улыбкой усталое шалое счастье.
Генка чуть потянулся и постучал ей по шлему.
— Экстремалка! — хихикнул он. — Вот связался я, в самом деле. Чалку на место заправь!
— Сам заправь, — огрызнулась Галка, а по берегу к ним бежали и кричали от возбуждения, и размахивали руками остальные члены команды.
* * *
Под вечер Галка умчалась на берег, а Генка и Царь Леонид долго осматривали байдарку и дивились такой удаче. Ничего не сломали и не погнули, шкуру пробили на пару заплаток, но в целом-то чисто прошли! Молодцы!
— Ген! — пронеслось над рекой. — Ген, ты где?
— Слушаю, Галка, — привычно сказал он тихо, себе под нос, под насмешливым взглядом Леньки. И осмотрел топкий берег в поисках Галкиной куртки, а может, перчаток, а может, сапог, которые та позабыла. Ну, так и есть, этюдник. А наверху «нужный свет» пропадает.
Генка скинул с плеча гермомешок и, прихватив чертов ящик под мышку, полез по камням к стоянке.
— Ген! — снова крикнула Галка.
— Слушаю, — снова тихонько сказал он, карабкаясь по валунам.
— Что ты орешь? — выплыл голос Тамары, возмущенный и озадаченный. — Ешь сама уже голубику, он тебе даже не отвечает!
— Он отвечает, — вздохнула Галка уверенно и как-то ласково. — Он всегда отвечает, Тамар. Просто я его редко слышу.
Генка зажмурил глаза, разом представив Галину и горсть сизо-пепельной голубики в тонкой прозрачной ладошке. Улыбнулся. И снова полез наверх.
Жизнь, без сомнений, налаживалась.
Ольга Славникова:
Писательское преимущество Надежды Ожигиной — разнообразный личный опыт, в том числе в экстремальном спорте. А живопись словом, отличная языковая образность создают художественную картину, например, прохождения сложных порогов, как вот в этом рассказе.