Наш кабинет химии был древним, как само время. В три ряда стояли парты, покрытые миллионом слоев голубой масляной краски. Если вызвать сюда команду археологов и начать снимать эти слои, можно наткнуться на карикатуру на директора, нарисованную моей мамой в 1990 году, и надпись «Парамонов — казел», нацарапанную дедом в 1969.
Не удивлюсь, если самый первый слой сделан из бересты и расписан на древнерусском.
Так вот, парты. Они были деревянными. На столешнице были закреплены фанерные шкафчики, в которых хранились колбы, пробирки, весы и прочее. Прячась за ними, можно было съесть бутерброд, посидеть в телефоне или вздремнуть. Сидящих за партой разделял ящик высотой с саму парту, в котором, скорее всего, были трубы, потому что в верхнюю его крышку была вделана крошечная раковина размером с ванну для барби и два краника — для воды и для газа.
В этот день к нам пришел новый химик, молодой парень по имени, по имени… не помню. И сразу объявил:
— Начнем с самого интересного — с лабораторной работы. Пожалуйста, кто сидит один, объединитесь, иначе вам не хватит материалов.
Я сижу один. Если бы я хотел с кем-то объединиться, я бы давно объединился, что непонятного.
— Так, молодой человек, сюда, пожалуйста. Давайте-давайте, вряд ли кто-то из вас кусается. Девушка, вот сюда садитесь.
И «девушка» села слева от меня, у окна. Я, конечно, знал ее, мы учимся вместе с первого класса. Это Ксения. Но сомневаюсь, что я хоть раз говорил с ней. Вряд ли даже подходил. Не думаю, что она в курсе моего существования.
Ксения положила свои руки на парту, и я свои сразу же убрал. Я не сидел рядом с девочками с третьего класса. Девочки — вообще не моя сильная сторона.
Химик тем временем рассказывал, в чем будет состоять лабораторная и что мы должны достать из нашего шкафчика на столе. Ксения внимательно слушала, доставала и сортировала на парте пробирки, весы с гирьками, штатив. Я совсем не слушал. У Ксении были русые, немного вьющиеся волосы, подстриженные не очень коротко. И пряди на фоне окна светились.
— Кирилл! — окликнула меня она. — Не сиди, доставай горелку, она с твоей стороны.
Ааааа, она знает мое имя!
Я открыл ящик и принялся все ронять: учебник, тетрадь, подставку для пробирок…
Ксения протянула руку, достала из шкафчика горелку, поставила ее около газового краника и закрыла шкафчик.
Я почувствовал себя… странно. Я перестал соображать. Мне казалось, я ощущаю присутствие Ксении сквозь этот чертов ящик между нами, в который упирается моя левая коленка. Мне захотелось спрятать куда-то коленку. А еще лучше самому спрятаться в свой рюкзак. Нет, лучше телепортироваться отсюда навсегда.
Я с грехом пополам подключил горелку к газовому крану. Теперь надо было дождаться, когда химик подойдет к каждой парте и проверит, правильно ли все сделано, а потом включит газ и зажжет горелки. И выдаст еще по пузырьку чего-то. Параллельно он заставлял нас вспомнить технику безопасности. Кто-то что-то отвечал, но я не слушал.
Я исподтишка пялился на Ксению. Она была выше меня ростом и такая хрупкая в своей мешковатой футболке и широких штанах. И так ловко и аккуратно все делала. И такая хорошенькая у нее была тетрадка с котенком. Ксения писала: «14 ноября. Лабораторная работа…» и все, что нужно. Я ничего не писал, сидел, как пень. Ксения тихонечко улыбалась. Как кошки улыбаются.
Химик подошел к нам, проверил горелку, похвалил меня за то, что я так отлично ее подключил. Пора было приступать, но я вообще был не в курсе, что надо делать.
Ксения смешала что-то одно с чем-то другим, взвесила, подогрела, еще раз взвесила. У нее был красивый ярко-желтый маникюр.
Вдруг она наклонилась ко мне и спросила:
— А что значит «удельный»?
Я чуть не подпрыгнул. Ее волосы коснулись моей щеки. Я почувствовал запах клубники.
— Удельный вес бывает, — ответил я. — Удельные княжества. В Санкт-Петербурге есть Удельный парк, при Петре I там выращивали корабельную сосну… метро тоже так называется. Под Москвой есть станция Удельная…
Ну все, включился мой внутренний гугл, теперь это не остановить.
— Погоди, — сказала Ксения и положила свою руку на мою, — я о том…
Тут я вскочил. Вернее, дернулся вскочить, но ведь кругом эти ящики, шкафчики и пробирки…
Все попадало: пробирки, горелка, пузырьки какие-то… Один из пузырьков открылся, жидкость потекла по парте, по Ксениной тетрадке, по моему учебнику. Потекла и сразу загорелась. А с ней загорелись тетрадка и учебник.
Ксения завопила. Я все-таки вскочил, сдернул с себя пиджак и накрыл им стол, чтобы сбить пламя.
К нам мчался химик с глазами, выпученными, как у долгопята.
— Что ты творишь? Как это произошло? На лабораторной по химии нельзя баловаться, я же говорил!
— Никто не баловался, — ответила Ксения, глядя прекрасными невинными глазами прямо на учителя. — Кирилл ничего не делал, я сама видела.
Это была святая правда — на этой лабораторной я действительно не делал ни-че-го.
— Если он ничего не делал, почему все загорелось?!
Ксения украдкой взяла меня за руку.
— Оно… оно самовоспламенилось, — сказала она, немного покраснела и опустила глаза.