Зима. Немного сонное, чуть плавное, слегка задумчивое время года. Повсюду сугробы, гололедица, на крышах котельных пухлые одеяла снега, за окном минус восемь. Утренние прохожие кутаются в тёплую одежду и, опустив глаза на дорогу, сконцентрировавшись на поставленной цели, аккуратно протаптывают себе путь сквозь снежную пустыню дворов к пункту назначения. Автомобилисты, пыхтя и потея, сбивают снег со своих боевых коней. Проявляя чудеса эквилибристики на узких раскатанных тропинках среди сугробов, торопятся к автобусным остановкам завсегдатаи общественного транспорта. Школьники обречённо бредут на эшафот. Собаки выгуливают своих нерасторопных хозяев, с усилием дергая их за поводок, тщетно пытаясь вывести этих странных, слегка заторможенных граждан и гражданок из летаргического сна.
С одной стороны, вроде бы есть во всём этом какая-то босховская обреченность. А с другой… Как же она прекрасна — эта самая зима! Нет, ну согласитесь: есть в ней некий необъяснимый шарм, какая-то очевидная, но не поддающаяся описанию грация. Впрочем, вполне возможно, мы просто порой не умеем описывать очевидное. А жаль…
Зимний город великолепен сам по себе. Зимний город самодостаточен. Ничего лишнего: ни зелёной травы на газонах, ни густой листвы на кронах деревьев, ни щебета птиц. Зимний город не терпит громких звуков и ярких красок. В это время года он становится немного черно-белым и немым, как кинематограф в начале своего триумфального шествия. Но перед Новым годом он каким-то волшебным и совершенно необъяснимым образом преображается, становясь разноцветным, громким и немного сказочным. Или много… Иногда, по вполне себе оправданной ежедневными заботами невнимательности, люди просто не замечают таящегося в ближайшей подворотне чуда. Ну это и понятно. Ведь в подворотню надо свернуть, чтоб увидеть и опознать это самое волшебство. Но куда там! Некогда. Надо успеть сделать то-то и то-то, надо не опоздать, следуя невероятно важному графику невероятно важных дел. Вот только городу всё это совершенно безразлично. Город весел и блистателен. Он на кураже. Деревья обвиты, будто сказочными змейками, светящимися разноцветными гирляндами. Витрины магазинов сверкают снежинками и звёздочками, зазывая многочисленных покупателей. А покупателей и впрямь великое множество. Так ещё бы! У них бесконечное число забот! Мало добыть подарки близким. Надо еще аккуратно, пусть не всегда умело, но старательно упаковать их в красивую оберточную бумагу, посыпать блёстками и приклеить бантики. Без бантика никак нельзя. Бантик на подарке — он как макушка на разряженной ёлке. Ах, столько дел, столько дел!
Ближе к ночи город, утомившись от шумного суетливого дня, плавно и неизбежно погружается в тишину. Пустеют улицы, гаснут витрины магазинов, в кофейнях и ресторанчиках последние посетители допивают уже подостывший чай и неторопливо облачаются в теплые куртки и шубы на радость вымотанным за день официантам, бариста и барменам. Город неспешно готовится отойти ко сну. Лишь огромные ёлки у станций метро бодро подмигивают случайным прохожим, как маяки, как бессменные стражи, охраняющие сладкие сны уличных жителей: припаркованных к обочинам машин, зябких подземных переходов, уже успевших заскучать по разбежавшимся по тёплым домам музыкантам и продавцам варежек, пустующих лавочек, хранящих тайны бесконечных любовных поцелуев и страстных объятий, водосточных труб, бульварных оград, угрюмых домов, таящих бесконечное число увлекательных историй про своих жильцов, молчаливых дорожных указателей — верных проводников заплутавших путников, каменных львов и гаргулий на фасадах старых зданий, видавших такое, о чем лучше помалкивать, бродячих собак и кошек (пусть им спится сладко, где бы они ни нашли сегодня ночлег).
Вот таким предновогодним поздним вечером, буквально за пять минут до закрытия маленького магазинчика, на пороге его из ниоткуда появилась неприметная парочка. Он и она. Сложно было определить их возраст наверняка: то ли под пятьдесят, то ли за шестьдесят, а может, больше или меньше. Если попытаться описать их в двух словах, то они явно преуспели в употреблении крепкого и не очень алкоголя, имея при этом весьма скромные заработки. Неброская одежда определяла их жизненное кредо: чем меньше выделяешься, тем дольше проживёшь. Кассирша, пышная женщина бальзаковского возраста со сложной причёской и активным макияжем на гладком лице, переглянулась с невысоким, несколько субтильным охранником. Охранник, моментально поймав её взгляд, сфокусировался на парочке и намертво приклеился к объекту. Пара продефилировала в зал. Охранник шустро ринулся за ними. Те весело, но негромко переговариваясь, стали рассматривать полки со снедью.
— Дорогая, а не взять ли нам баночку корнишонов? Корнишоны отлично сочетаются с тертым пармезаном и ананасом в кляре, — манерно улыбаясь, вымолвил бородатый.
— Ох, не мудри, бородач. Проще — значит лучше. Ты же знаешь. Вон, смотри: вермишель с говядиной. Давай, возьмем, — подыгрывая ему, томно ответила спутница.
Они громко рассмеялись.
Запихнув в старенькую болоньевую сумку два доширака, пара проследовала в винный отдел. Охранник не отставал ни на шаг. Он чувствовал, что грядёт его звёздный час и даже представлял себе, как ему вручают значок лучшего охранника месяца за поимку двух оголтелых ворюг.
— Душа моя, а может, не будем отходить от наших исконных традиций? — задумчиво молвил бородатый. — Что нам этот гавайский ром и шотландский виски, не при господине Вертинском будет сказано, а?
Дама улыбнулась и, кивнув, молча согласилась. Охранник настороженно присосался взглядом к суетливым рукам бородатого. Бородач достал с полки четвертинку недорогой водки, две банки жигулёвского и смущённо пробормотал, глядя в глаза охраннику:
— Новый год же, без шипучего никак нельзя.
Спутница, игриво подмигнув, кивнула в знак одобрения. Пара проследовала на кассу.
— Карманы выверните! Знаю я вас, алкашню! Ворьë ещё то! — прогремел на весь зал голос кассирши.
Немногочисленная публика с любопытством уставилась на пару. Мужчина и женщина переглянулись с улыбкой и повиновались. Карманы были пусты. Некоторым образом разочарованная кассирша приняла пятисотрублевую купюру и слегка нервно пробила чек. На выходе охранник ещё раз изучил содержимое их сумки, сверил с квитанцией и, тяжело вздохнув, отпустил парочку. Дверь захлопнулась.
Вдруг кассирша вскрикнула. Охранник оглянулся. Та держала в руках не купюру. В руках у неё оказалось письмо. Самое дорогое на свете, самое желанное — письмо от сына. Она так ждала хоть какой-то весточки! А надежда с каждым днём всё таяла и таяла. Какая глупая и нелепая ссора! Сколько раз она корила себя за своё упрямство! Сколько ночей проревела она, проклиная себя, начав уже потихоньку верить, что больше никогда не увидит и не услышит своего мальчика. И тут такое!
Охранник, не до конца понимая того, что происходит, ринулся к кассирше, всей душой пытаясь успокоить ту единственную, ради которой он прозябал в этом злосчастном месте уже третий год.
Но вдруг дверь магазинчика снова распахнулась. На пороге стоял высокий молодцеватый военный лет пятидесяти, а чуть позади — неприметный товарищ в штатском.
— Ермилов Павел Олегович? — прогремел военный человек.
— Допустим, — неуверенно ответил охранник.
— Ну куда ж вы тогда пропали-то, дорогой вы наш?! Спасли, понимаешь, сорванца, вытащили из пруда, откачали и скрылись, можно сказать, с места героического, не побоюсь этого слова, поступка. Нехорошо-о-о…
— Ну так всё ж закончилось нормально, вроде… — слегка опешив, промямлил охранник.
— Короче говоря, дело обстоит так, — прогремел военный человек. — Мне поручено вручить вам медаль «За спасение утопающего»… Вот ведь егозливый какой малец вам попался… и грамоту за, так сказать… Ну, вы поняли. Ага. В общем, награда нашла своего, как грица, героя.
Охранник, плохо соображая, переводя взгляд то на военного, то на штатского, то на кассиршу, робко пробормотал:
— Рад стараться, ваше высоко… то есть, служу России… то есть, спасибо…
Военный человек, снисходительно улыбнувшись, похлопал охранника по плечу, козырнул и удалился. Штатский проследовал за ним. Дверь закрылась.
Охранник растерянно стоял, будто памятник, сжимая в руках красную коробочку с медалью. Вдруг тишину нарушил милый его сердцу голос.
— Пал Олегыч, а не хотите ли салата? Я вот приготовила сегодня утром оливье с говядиной. И холодец. И ёлку нарядила… — смущённо прощебетала кассирша, утирая слезы счастья и сжимая в руке заветное письмо…
Вот такая произошла история в канун Нового года в Москве, неподалёку от памятника Грибоедову на Чистых прудах. А все-таки стоит иногда сворачивать в подворотню — вдруг предназначенное только вам персональное чудо с нетерпением ждёт вашего появления, притаившись за невысокой котельной. А вы и не в курсе.
Ну а что же неприметная пара? Они вышли из магазина и свернули за угол.
Шёл снег. Крупные хлопья плавно падали на мостовую, газоны и капоты машин, ложились плотными жирными мазками на чёрные ветви деревьев, окунали в белое тёмные крыши домов, беспардонно залезали за шиворот прохожим, таяли у них на носах, заставляя морщиться и улыбаться — ну ведь Новый год же! Ну и как тут не улыбнуться по случаю!
Бородач нежно обнял свою спутницу и бодро произнёс, поглядывая на небольшое, ещё не успевшее закрыться кафе:
— Ну что, Снегурка, давай-ка перекусим, да и пойдём дальше?
— Да, давай, дедушка, — улыбнувшись, ответила та.
Снеговик и заяц последовали за ними.
— А что ж ты, косой, даже слова-то не вымолвил? — с улыбкой спросил снеговик.
— Ну, как-то заробел, когда ты про медаль заговорил… Растерялся как-то…
— Ничего, бывает. Ты, серый, не огорчайся. На следующем адресе попрактикуешься, — рассмеялся снеговик, и друзья поспешили за Дедом Морозом.