Детская литература — постоянный предмет дискуссий между родителями, авторами, учителями и воспитателями. Стоит ли поднимать в ней сложные этические вопросы, или достаточно просто научить детей читать? Насколько безопасны хорроры и почему так популярны дешевые книжки про котят с огромными глазами? Об этом и многом другом нам рассказала писательница, журналистка и исследовательница Ирина Лукьянова.
В каком состоянии сейчас детская литература? С одной стороны кажется, что это «золотая жила», потому что дети — самая читающая публика, им еще можно что-то навязать. С другой — что действительно интересных книг для детей не так уж много.
— Рынок детских книг очень неоднороден, так же, как и покупатели на нем. Это и массовая публика, и образованная, взыскательная. И представления о прекрасном у этих групп разные. В числе лидеров по тиражам детской литературы неизменно оказываются Пушкин, Чуковский, до некоторого времени — Джоан Роулинг, а также писатели, чье имя, наверное, ничего не скажет большинству более или менее образованных людей, имеющих отношение к детской литературе, если они, конечно, не молодые матери.
Например, несколько лет одним из самых издающихся детских авторов был Владимир Степанов — чрезвычайно плодовитый поэт, который может писать хорошие стихи, но создает простенькие проходные стишки для малюток. Или Елена Ульева, которая понятным языком пишет книжки на все случаи жизни. По-моему, это самый многотиражный и многокнижный детский автор современной России. Есть даже фотография, где она стоит с огромной стопкой своих произведений. Она берется рассказывать детям о чем угодно, от управления эмоциями до Великой Отечественной войны. Это маленькие, прикладные, недорогие книжицы для не очень взыскательной аудитории. И это действительно «золотая жила».
То есть родители сами не дают детям книги, которые ставят сложные задачи и вопросы?
— Во-первых, они панически боятся хоть чего-то необычного в детской литературе. Это максимально консервативная аудитория из тех, которые из года в год обсуждают, что курил старик Чуковский и почему у него все так странно («а лисички взяли спички, к морю Черному пошли, море Черное зажгли»). Хотя за давностью лет уже можно было бы и разобраться. Но каждое новое поколение родителей начинает с того, почему книжка не реалистична. В школе же учили, что реализм — это венец развития литературы и вообще человеческой культуры. А значит, последних ста лет в развитии культуры будто бы и не было. Ни про смеховую культуру, ни про народную, ни про путаницу, ни про сказку мы ничего знать и понимать не хотим. Такие вот стихийные упертые позитивисты. У Хармса — белиберда какая-то, нельзя ребенку давать.
Во-вторых, они хотят, чтобы книжка была добрая и с красивыми картинками. И все это заканчивается бесконечным количеством котиков и песиков с глазками. Вспомните тексты Холли Вебб, царицы детского книжного рынка.
Но это же скучно…
— Конечно. Понятно, что когда малыш читает только такие вещи, он ни на что ужасное не нарвется. Но рано или поздно ему надоест. Да и сам ребенок не всегда может быть маленьким и милым. Он сложнее: может быть колючим, шебутным, может злиться. Эта сложность тоже должна находить отражение в книгах. Книга должна разговаривать с ребенком о том, что люди чувствуют, как себя ведут, это нельзя сделать, бесконечно кормя его сладкими историями о добрых зверюшках. Обрекая его на существование среди котиков и принцесс, родители приводят юного читателя к мысли, что книга — это скучно. Вы же не можете постоянно пить только сладкий сиропчик. Более того, даже если избавить ребенка от всех злодеев, от сказочных людоедов, от нехороших пиратов с ужасными «каррамба» и «черррт побери» — и оставить одних добрых котиков, ребенок вполне может заявить, что он злой котик — кусачий, царапучий, оручий — и окажется, что плохому его научили даже не пираты, а котики. Тут не в том дело, что книга «учит плохому», а в том, что нельзя навеки запереть ребенка в безопасной детской с мягкими игрушками.
А дальше начинается школа, которая уже прямым текстом объясняет, что книга — это учебник. Все эти «что хотел сказать автор» и «чему нас учит эта книга» показывают, что и из нее надо обязательно извлекать какие-то непосредственные моральные уроки. Дети привыкают думать, что чтение — это про моральные уроки, а не про удовольствие.
В школе дети привыкают думать, что чтение — это про моральные уроки, а не про удовольствие.
Про «сладкий сиропчик» и возможность ассоциировать себя с героем. Как вы относитесь к литературе ужаса в детском сегменте?
— Как я уже говорила, далеко не всегда ребенок — это нежное пушистое существо вроде Чебурашки. А даже если он действительно безобидный и с большими глазками, ему все равно иногда хочется почувствовать себя кем-то другим: с длинными когтями и острыми клыками. И это хорошо, потому что в каждом человеке есть агрессия, и любой психолог вам скажет, что она связана с витальной энергией, с жизненной силой. Нет агрессии, нет сил кусать — нет сил есть, нет сил жить. Так что отменить ее целиком нельзя, надо что-то с ней делать.
Более того, людям вообще и детям в частности надо научиться взаимодействовать с тем, что их пугает. Отсюда и популярность Хэллоуина, который так активно нынче запрещают. Через культуру ужасов люди учатся жить со страшным. Недаром готический роман получил такое яркое развитие. Недаром еще в Древней Руси зачитывались сказаниями о Дракуле-воеводе. Да и страшилки про гроб на колесиках всем нужны: очень важно научиться бояться в безопасной обстановке. Когда ты лежишь под одеялом — самое время испугаться!
С другой стороны, количество мертвецов и крови иногда как-то зашкаливает. Дети любят все это в больших количествах, и когда я рецензирую подростковые тексты в CWS, грешным делом думаю: писали бы они все-таки про глазастых котиков… Это иногда просто тошно читать, такая «техасская резня бензопилой»!
С хоррорами работает то же правило, что с эротикой и порнографией: важно не переходить ту грань, где жизненная правда превращается в натурализм, а эстетика (или антиэстетика) перестает достигать художественные цели и начинает достигать физиологические — чтобы тебя стошнило, чтобы ты испугался до потери сознания или чтобы вызвать у тебя сексуальное возбуждение.
Бесконечные котики могут отвадить ребенка от книги, а можно ли привить любовь к чтению?
— Книга требует от родителя соучастия. Понятно, что родители хотят не только нейтрализовать ребенка, дав ему уже не планшет, а книжку, но и окультурить его. Но надо понимать, что литература не может конкурировать с планшетом по простоте и вовлеченности. Книга куда более трудозатратна, она сама себя не прочитает, если это не аудиокнига, и не проиллюстрирует, если это не комикс и не графический роман. Надо ребенку помогать: останавливаться на интересном месте, обсуждать героев, обсуждать продолжение, разговаривать о том, что ребенку нравится или не нравится, понятно или непонятно, скучно или интересно, помогать справиться с трудными местами, учить разбираться в причинах поступков героев, а потом уже — и в авторском замысле. . А то «подскажите хорошую книжку для девочки восьми лет». А что я знаю про эту девочку восьми лет? Есть девочки, которые читают исключительно про живую природу, повадки лис и волков, а есть те, кто читает про принцесс, и это совсем разные девочки…
Предыдущее поколение научил читать Гарри Поттер. Сейчас такие детские скрепы существуют?
— Других таких же гениальных проектов я не знаю. Сами гении появляются достаточно редко, и то, что мы стали свидетелями такого расцвета Роулинг, которая встроилась в замечательный ряд великих английских сказочников и продолжает традицию Толкина и Клайва Льюиса, это уникальное явление. Но симпатичные детские истории про волшебство, конечно, существуют. Я знаю, что некоторые младшие ученики моей школы очень любят «Часодеев» Натальи Щербы или цикл про Чароводье Юлии Ивановой.
Как живется авторам, которые пишут детские книги не только для детей, но и для их родителей?
— По-разному. Это зависит от храбрости издательства. Что такое пуганое и непуганое издательства — мы все видели на примере АСТ и Захарова с их принципиально разной позицией по отношению к авторам, которые у них издавались. Мало кто будет ставить под угрозу свой бизнес и свое дело, мало кто готов рисковать своей свободой и личной безопасностью, издавая храбрые современные книги о современности. Авторы, конечно, могут написать все что угодно. Но кто это издаст, дойдет ли это до читателей, в каком виде? И что будет потом? Это важные вопросы. Есть книга, которую написали Андрей Бульбенко и Марта Кайдановская, называется она «Сиди и смотри». Это дневниковые записи девочки-подростка, чья семья уезжает от войны. Увидеть свет в российском издательстве для нее было чрезвычайно трудно, но книга вышла в России.
Есть и другой пример — эксперимент с формами: книга Насти Рябцевой «Гриша не свидетель» — это рэп-поэма для детей и подростков о мальчике, который отказался быть безмолвным свидетелем того, что на его глазах травят девочку. Книга мне дорога тем, что я в каком-то смысле видела, как она начиналась. Когда мы затевали наш предпоследний курс по детской литературе, ее автор прислала фрагмент на наш конкурс на бесплатные места в мастерской. Мы дали ей первое место, пригласили бесплатно учиться в CWS, и за время курса она закончила свой текст. После этого я взяла на себя смелость написать Ирине Балахоновой — главному редактору и учредителю «Самоката» — и предложить эту книжку. Так «Гриша не свидетель» вышел в «Самокате».
Сейчас очень сложно говорить с детьми на важные общественные темы, хотя это все их очень интересует: в обществе нет консенсуса даже в том, как рассказывать детям о революции или сталинских репрессиях, не то что говорить с ними о современности — иначе как в русле «Разговоров о важном».
Есть ли у современного детского писателя какой-то портрет?
— Почти всегда это женщина, хотя тут есть и исключения, например — старшее поколение, такие авторы как Сергей Махотин, Виктор Лунин, недавно ушедший Михаил Яснов. Есть и более молодые — например, Стас Востоков, Артур Гиваргизов или Шамиль Идиатуллин, который работает и во взрослой литературе, и в детской.
И все-таки женщин в современной детской литературе в России, а может быть, и в мире по моим прикидкам едва ли не 95%. И когда мы объявляем набор в группу детской литературы CWS, у нас на курсе от одного до трех мужчин на двадцать-тридцать женщин. А то и ни одного. Мне кажется, дети и детская литература все-таки ближе к женской душе, а у мужчин для этого должна быть какая-то особая склонность, которая не у всех есть.
Всегда ли нужно уметь разговаривать с детьми, чтобы быть хорошим детским писателем? Андерсон не любил детей, как и Карло Коллоди.
— Хармс говорил, что убивать детей нельзя, но надо же что-то с ними делать. Есть случаи, когда творец — сам как большой ребенок, в этом случае он пишет не для читателей, а для себя. Не из позиции взрослого, он сам — фантазер, малыш, мечтатель, который хочет придумывать и осваивать новые миры.
«Хроники Нарнии» так же написаны?
— В Нарнии все-таки очень силен педагогический и проповеднический посыл, хотя Льюису доставляло огромное удовольствие создавать эти истории. Однако это все-таки мир, придуманный взрослым.
Свои книги вы с какой позиции пишете?
— Когда как. У меня ведь даже детские книжки не совсем детские, если быть честной. Так, «Стеклянный шарик» издавался во взрослом издательстве «Прозаик». Повесть совершенно случайно попала на Книгуру и заняла там призовое место. В тексте речь идет об очень странной девочке, у которой сложные отношения с миром людей и крепкие отношения с миром вещей. Вещи она понимает, видит в них душу и надежность, а вот люди для нее непонятны и непредсказуемы. А потом она вырастет, у нее рождается сын, и те же проблемы ей приходится решать уже как маме. Конечно здесь понадобилось много детского опыта, и конечно какие-то личные воспоминания и ощущения я отдала своей героине.
Среди моих научно-популярных книжек есть одна — про коалу, которая вошла в серию, выпущенную издательством «Росмэн». Смысл этой серии был в том, что каждый из зверей говорит: «Я — самый-самый». У Майи Кучерской там же вышла книга «Я — еж». И вот кто-то из животных — самый быстрый, кто-то — самый сильный, кто-то колючий. А коале очень трудно чем-то похвастаться, потому что она, во-первых, самая ленивая, а во-вторых — самая глупая. Ее мозг занимает всего 20% черепной коробки и по величине напоминает два грецких ореха. Это такой младенчик, который все время спит и ест. Пришлось придумывать ужасно теплую обаятельную коалу, которая говорит: «Да, я знаю, вы мне завидуете, потому что я могу все время спать, я пушистая и уютная». И конечно, если у тебя внутри нет своей коалы, ничего не получится.
В начале нашего разговора вы несколько раз упоминали о Чуковском. Вы же автор его биографии, откуда такой интерес к этому писателю?
— В детстве у меня были его книги «От двух до пяти» и «Живой как жизнь», и для меня они стали введением в мир творчества, филологии, поэзии, языка и повлияли на то, что я выбрала филологию в качестве профессии.
Повзрослев, я превратилась в ужасно мрачную девицу, которая увлекалась всякими панковскими тенденциями. В литературе больше всего любила Сашу Черного. «Его антиэстетизм радовал», как говорил Маяковский. Любила и раннего Маяковского, Артюра Рембо, Бодлера, увлекалась эстетикой безобразного. Одну из первых курсовых я хотела писать по теме, связанной с антиэстетикой. Но научная руководительница предложила не замахиваться так далеко, а написать обыкновенную реферативную работу «Саша Черный в русской критике», и когда я собирала литературу по теме, мне попалась статья Чуковского про героя моей работы. Сначала я читала Чуковского в каких-то сборниках, а потом нашла книгу «От Чехова до наших дней» 1908 года. Боже, какая это была ослепительно прекрасная критика! На фоне советского литературоведения, которое в 1987 году еще было для нас обязательным, на фоне всего этого марксизма в литературоведении молодой, нахальный Чуковский скалил зубы над Горьким, потешался над Арцыбашевым и абсолютно для каждого писателя изобретал особую шпильку, чтобы его уколоть. Это был с одной стороны абсолютно непохожий автор, а с другой — очень похожий на того, кого я помнила с детства.
У него была удивительная способность быть везде: растешь — с Чуковским, начинаешь заниматься детской литературой — конечно, обращаешься к нему, переводом — берешь его книгу «Высокое искусство», критикой — и тут тоже он. С третьего курса я уже переключилась с Саши Черного на Чуковского, потому что изучали его очень мало.
Если уж заговорили о классиках, не могу не спросить о школьной программе. Вы — учитель. Как вы относитесь к мнению, что программу надо пересматривать и включать в нее произведения современных авторов?
— Серьезная полемика по этому поводу ведется на протяжении последних десяти лет. Я сама написала об этом множество статей. Разумеется, «выращивать» из ребенка умного читателя и изучать с ним основы литературоведения легче не на примере классической литературы, а на примере современных книг, которые ребенку проще понять и морально легче критиковать. По отношению к современным авторам школьники не чувствуют такого пиетета, как по отношению к классике, которую, как им кажется, — а иногда прямо-таки учитель велит — надо все время только хвалить и восхищаться. Но, как правило, уроков у нас мало. В 6 и 7 классах всего два часа литературы в неделю, а государство навязывает нам жесткие списки литературы, закрепленные по классам.
В прошлом стандарте было три списка: А — обязательные произведения, В — обязательные авторы с произведениями на выбор и С — тематические подборки, например «Книги современных авторов». В рамках последнего списка у нас еще оставалась маленькая свобода действий, и мы могли самостоятельно определять хотя бы одну десятую часть того, что мы считаем нужным обсуждать с детьми. Стандарт 2023 года все залил бетоном.
Даже в менее бетонные времена, когда кто-то рисковал ввести в учебный курс Гиваргизова или Ксению Драгунскую, поднимался страшный крик каких-то людей, выступающих от имени родительской общественности: они хотят Пушкина выкинуть, они хотят заменить Бунина на Бородицкую! Да нет, никто не посягает ни на Пушкина, ни на Бунина, просто хочется, чтобы у детей не складывалось ощущения, что вся литература — это очень мертвое дело, а все писатели давно умерли.
Думаю, что теперь перемена стандарта — это дело родителей. Надо говорить на эту тему с учителями, с директором школы, писать в министерство просвещения. Пока сами родители молчат, а за них говорят всякие «Уральские родительские комитеты», которые все время находят какую-то крамолу в новых книжках. Пока нет слышимых голосов, выступающих за перемены в программе, ничего с мертвой точки не сдвинется.