Рассказ написан специально для Российско-Германской Внешнеторговой палаты.
1.
Больше всего на свете Андрюша любил воскресенья.
В этот день он даже просыпался раньше обычного. Бежал к маме проверить.
Не пора?
— Да куда ты ни свет ни заря, — сонно вздыхала мама. — Босиком! Шесть утра, на улице тьма египетская… Ну, иди сюда. Только чур, еще поспим. Тут у меня один Барсик, здесь другой.
Их дымчатый и уже пожилой Барсик любил подремать у мамы в ногах, но под утро перебирался повыше. Андрюша забирался к ней под другой бочок, мама гладила ему спинку, и просыпался он только от густого ванильного запаха. И тут же вспоминал: воскресенье! Вот почему сегодня не каша, а оладушки.
Андрюша вскакивал, бежал умываться, кое-как натягивал колготки и футболку. Обжигаясь, глотал оладушки и все равно не успевал… В коридоре звенела озорная торжествующая трель.
Андрюша бросался к двери. На пороге стоял кто-то заснеженный, в рыжей мохнатой шапке, с аккуратными темными усами, в запотевших очках — папа? Каждый раз немного другой. И Андрюше требовалось одно мгновение, чтобы убедиться, узнать: он?
Папочка! Папа!
Папа всегда был с аккуратной сумкой из черной болоньи, сшитой когда-то мамой, вынимал из нее то коробку эклеров, то маленький грузовичок, а на этот раз — фломастеры.
Мама вздыхала.
— Сколько раз просила. Избалуешь его. Все у нас есть.
— В следующий раз кляну-усь. Буду пу-уст. И гру-устен, — тянул папа шутливо, но мама не улыбалась. Тогда папа поводил носом:
— Как вкусно пахнет!
Мама уточняла: покормить?
— Ни в коем случае. Одевайся, — это уже Андрюше.
Через несколько минут Андрюша был готов. Толстые зимние штаны, пальто, шапка, валенки, варежки на резиночке — все на месте.
— Ты бы так в садик одевался! — качает головой мама. И смотрит на папу строго:
— Вы надолго?
— До самого до вечера! — выпаливает папа.
Андрюша заливается смехом. Но мама хмурится: а спать? Спать днем? А обедать? Бутербродов хоть возьмите. Замучаешь ребенка.
— Мамочка, но это же только сегодня! — хнычет Андрюша.
— Ладно, — вздыхает мама. — Сегодня мне будет чем заняться. Так что можете и погулять. — Глаза у нее вдруг становятся хитрые!
Папа водил его и в зоопарк, и в кукольный театр — в тот, что был рядом, и в далекий, с волшебными часами и петушком, но сегодня папа произносит: ну что, в Бум-бум?
Андрюша подпрыгивает. Он любит в Бум-бум. Когда-то он, когда он был маленький, он называл так их сад имени Баумана.
2.
Деревья у них во дворе в белом инее, стоят притихшие, сонные, солнце спряталось где-то неподалеку, тучи сочатся лимонным светом, на белых кустах вспыхивают розовые и желтые искорки. Морозит совсем слегка, и снег под валенками поскрипывает глухо, мягко. Папа поводит носом: то, что надо! Идеально для прогулки!
Они выходят на длинную заснеженную улицу. Машин почти нет — воскресенье. Только синий троллейбус прогудел, и снова тихо.
Обычно папа сажает Андрюшу на санки с голубым, сшитым мамой матрасиком, везет до самого сада, но сегодня Андрюше хочется идти рядом, и он шагает, держась за папину руку в толстой перчатке, а другой рукой тянет санки, сам.
Рядом с папой их длинная улица с домами делается необыкновенной. На одном доме, оказывается, рычит лев с разинутой пастью, на другом устроилась каменная сердитая женщина с длинными волосами, на третьем птица, сегодня она в шапочке из снега.
— Это улица знаменитая, — рассказывал папа, — здесь даже Пушкин бывал!
— Я знаю Пушкина, — радостно перебивает Андрюша, — нам в садике его показывали. Он писал стихи. И он всё!
— Что всё?
— Умер? — неуверенно говорит Андрюша.
— Наше всё? — смеется папа. — Это точно! — и вдруг замолкает, задумывается.
Черная галка спархивает с темного дерева, и с ветки сыплется снег.
— Когда-то здесь, и особенно во-он там, ближе к нашему дому, — продолжает папа, — жили иностранцы, особенно много немцев. Место это так и называлось, Немецкая слобода. Простой народ считал, что края тут особенные, непростые…
— Почему?
— Ну, как. — Папа делает круглые глаза и начинает говорить не своим, сказочным голосом. — Вон там, — он машет рукой, — за Проломной заставой, жила-была одна бабушка, она пекла очень вкусные булочки, маковники. Но не продавала их, а дарила всем, кого встречала. У бабушки был черный кот, который утром выглядел как человек и разговаривал человеческим голосом, но иногда все равно срывался на «мяу» и «мур»!
Папа мурлычет, а Андрюша смотрит на него во все глаза.
— А дальше?
— Да что же дальше? Бабушка умерла, и кот ее сгинул с ней вместе. И еще здесь, в Немецкой слободе, жил самый настоящий волшебник. Яков Брюс. У него была чудесная книга, в которой хранились тайны про все клады на земле, он мог сказать, где какое сокровище.
— И он говорил? — Андрюша сжимает руку папы покрепче.
— Он? Никогда! И книгу эту прятал ото всех, никто ее не видел. В общем, никто так и не проверил. Брюс изучал звезды, возможно, люди думали, что тот, кто рассматривает то, что так высоко в небе, видит и то, что под землей? Рассказывали, что он и будущее тоже угадывал. И разные с ним случались чудеса.
— Мама говорит, что под Новый год всегда случаются чудеса, — важно замечает Андрюша. — А с тобой? Случались?
— Со мной? — Папа усмехается. — Если только на Новый год… Но знаешь, да! Нет, не чудо, но совпадение точно. И Новый год как раз на носу. Видишь тот дом? — Папа указал на высокое длинное здание впереди, нежно-бирюзового цвета. — Буквально вчера я узнал, что мой дед здесь учился. Раньше, еще до революции, тут было училище, а вчера я нашел фотографию с дедом, на обратной стороне год — 1916, и название этого училища. Ты, кстати, очень на дедушку похож. Но что самое удивительное, я тоже учился в этом же самом здании! Вместо училища здесь потом открыли институт, тут я и химию по-настоящему полюбил… Получается, мы с твоим прадедушкой ходили по одной и той же улице и тем же лестницам.
— А я? Тоже тут буду учиться?
Папа хмыкнул.
— Ты? Я бы очень хотел. Вот и в самом деле было бы чудо. Химия — замечательная наука. Но у тебя еще есть время подумать.
Они приближались к высокому и немного облупленному зданию, с одной стороны в строительных лесах.
— Опять что-то чинят. — Папа запрокидывает голову. — А знаешь, раньше, еще до прадедушки, здесь был дворец с золотыми люстрами, лепными потолками, паркетом, хозяин его, князь, любил, чтобы все вокруг блестело, сияло. Но однажды царь обозвал его, — папа замялся, — попа! Представляешь?
Папа смеется. Андрюша гогочет вслед. Попа! Вот так царь.
3.
В саду Бум-бум Андрюша катается с горки, сначала на санках, потом бросает санки и съезжает просто так, на отличной гладкой картонке, которую папа ему раздобыл прямо тут, сходив куда-то на помойку возле сцены.
Внезапно словно бы выключают свет, из потемневшего неба валит густой снег. Теплый, нежный.
Андрюша ловит ртом снежинки. Одна, самая огромная, с белыми острыми лапами, повисает на реснице, и на мгновение небо становится серебряным.
— Проголодался? Снег уже ешь? — Папа тянет его из сада, и они долго куда-то бредут.
Вваливаются в жаркую духоту, папа трет клетчатым платком очки и расстегивает Андрюше куртку.
Какой-то дяденька помогает усадить его за высокий деревянный стол, но Андрюше низко, и папа подкладывает ему под попу матрасик с санок. Санки рядом, стоят прямо возле их столика, с них капает снег. На стол приземляется тарелка с дымящимися пельменями, душистыми, и горячими, и вкусными!
Андрюше хочется спать, но папа его будит, корчит рожицы, Андрюша улыбается сквозь сонные глаза.
На улице уже темно, стоят голубоватые зимние сумерки. Снег кончился. По улице едут редкие заснеженные машины. Андрюша садится на санки, и папа везет его домой. Небо густо-синее, а высоко-высоко, в далекой башенке, горит желтое окошко. Андрюша хочет спросить папу, кто там живет, в этой башне? Может, волшебник Яков Брюс? Или бабушка с котиком? Но глаза у него слипаются, оранжевые тени скользят и таят под веками.
Он просыпается уже дома, мама с папой осторожно снимают с него шарф и шапку.
— Мам… А кто живет в башенке?
— Башенке? — Мама смотрит удивленно. — Что такое тебе приснилось? — И даже не ругается, что он уснул. — Загляни-ка в комнату, ничего там не изменилось?
Андрюша замирает. Возле шкафа в углу стоит ёлка. По веткам струится серебряный дождик, на острой макушке сияет золотой наконечник. Тому князю понравилось бы! Пластмассовый Дед Мороз с круглой белой бородой, в синей шубе, стоит на полу и поглядывает на Андрюшу.
— Подари, чтобы папа вернулся! — шепчет Андрюша в ответ.
Барсик утробно мурлычет, трется папе о ноги, папа чешет ему шейку и неожиданно звонко произносит: «Ну, до следующего раза, сынок! Нарисуй мне фломастерами, как ты сегодня катался с горки. Договор?»
Андрюша кивает. Он давно уже не спрашивает, останется ли папа у них ночевать. Он большой мальчик, и все понимает. У папы «другая семья», но что это значит, ему не говорят.
Когда папа уходит, Андрюша рисует темное небо в больших снежинках и остроконечную башенку, в которой горит свет.
4.
Прошло много лет. Андрюша с мамой переехали из Немецкой слободы на проспект Вернадского. Он увлекся европейской историей, окончил университет и несколько лет проучился в Германии, в старинном городе с черепичными крышами и остроконечными башенками. Защитил диссертацию о влиянии «ученых немцев» на систему российского образования в 18 веке и даже не попытался искать работу — вернулся в Москву. Влиять на российское образование, как шутил Андрей Петрович в ответ на все вопросы.
На самом деле здесь его поджидала невеста Маша, однокурсница, на которой он вскоре и женился.
Папа с «другой семьей», женой и дочкой, в начале 1990-х переселился в Кёльн. Когда Андрей сказал ему, что собирается на истфак, он долго вздыхал, а потом убедил его поступить в немецкую аспирантуру. В Германии они несколько раз встречались и каждый раз говорили по много часов — теперь Андрей рассказывал папе интересные истории про роль немецких наук в русских университетах.
Весть о смерти отца застала его уже в Москве: скоротечный рак легкого, диагностированный слишком поздно.
В конце декабря 201… года Андрею позвонил его давний университетский приятель — и позвал работать в новый модный университет. От жизни в исследовательском институте, где Андрей Петрович работал все последние годы, он начал уставать, ему очень хотелось выйти в люди, заняться преподаванием. Но решаться требовалось поскорее, лекции нужно было читать уже в январе. Андрей колебался, но приятель наседал: хотя бы познакомься и поговори с деканом! И Андрей поехал.
5.
Он сел в троллейбус и сквозь стекло смотрел на вечернюю праздничную Москву. В свете фонарей летели снежные пушинки, витрины магазинов вспыхивали разноцветными огоньками и елочками. Места были родные, и Андрей улыбался. Вот и улица, по которой отец вез его на санках. Он не был здесь почти тридцать лет. Впереди показалась большая высокая церковь, когда-то отец рассказывал ему про нее, но в то время она стояла неотреставрированная, понурая. Сейчас ее покрасили в нежно-розовый цвет, а купола позолотили.
И тут Андрей увидела башенку. Он мгновенно узнал ее. Да-да, ту самую башенку из далекого запорошенного снегом дня.
На круглом золотом куполе храма высился узкий розовый барабан с главкой и крестом наверху. Это и была башенка. Как и тогда, в ней горел теплый свет. Но кто там сейчас? Писатель? Сочиняет сказку про Немецкую слободу?
Когда Андрей вышел из троллейбуса и перешел улицу, он понял, что и мимо этого здания проходил с папой.
Из стеклянных дверей вышел пожилой человек в очках, с усами, чем-то напоминавший отца. Андрей шагнул внутрь, прошел охрану и вдруг увидел огромные синие буквы над головой: название того самого химического института, в котором когда-то учился отец. Их просто не успели снять. Это было то самое место, тот самый дом.
Все, как ты и хотел, папа.