Витька опустился на колено. Быстро крутнув голыми пальцами раскалённую задвижку, открыл дверку печки. Дрова догорали, превращались в алую горку углей. Жар палил так, что кожу на щеках стягивало, а брови, казалось, вот-вот вспыхнут. Витька пошурудил в топке кочергой. Оценил цвет пламени — на концах чуть синий. Трубу пора прикрыть, однако щёлку ещё ненадолго оставим. «Вот это будет культурно», — сказал он коту, наблюдавшему за ним с кресла. Каспер снисходительно дрогнул ухом: молодец, мол, годится. Поймать ярко-красные угли, не упустить жар — и печь будет греть до утра. Мороз не сдавался, хотя снег сыпал третий день подряд.
Поднявшись, Витька остался стоять, держась одной рукой за полку для рукавиц. Тяжело вздохнул. «Культурно» натопленная печь раньше всегда наполняла душу спокойным счастьем. Да и весь процесс был сплошной радостью — настругать на растопку тугие рулетики берёзовой коры, неторопливо заложить поленья, разжечь… Не будучи ни особо тонким, ни церковным человеком, он, занимаясь печкой, каждый раз почему-то хотел улыбаться, вспоминать. И благодарить кого-то или что-то неведомое.
Сегодня радость не шла. Сердце с самого утра принялось торкать и к обеду совсем закуксилось.
— Вить, вот что, — говорила ему накануне в своём кабинете Майка Голубева, бывшая первая красавица деревни по прозвищу «Майка-Кстати», ныне глава Буряшевской администрации. Она утром, идя на работу, стукнула ему — зайди. — Ты у нас человек заслуженный. Тебе, кстати, сколько? Шестьдесят пять? Мы все, кстати, помним и рекорды твои, и награды, и как ты там это… С Терешковой?
— С Гагариным. Дак и с Терешковой тоже, в Кремле. Как раз… — начал было Витька, но у Майки зазвонил мобильный. Надо же, подумал он, рассматривая Майкины ногти на серебристом корпусе телефона. Тоже не молодуха, а и ногти, и причёска. И даже грудь какая-то… не предпенсионная. Витьке стало неловко перед Майкой и перед собой за старую шапку, кнопочный мобильник и за свой обгорело-обветренный, перемороженный в полевой работе носище. В деревне Витьку звали не иначе как «Сизый Нос». Было стыдно за свой ветхий домишко, который всё никак не дождётся, когда Витька проведёт наконец газ. Тоня умерла, не дождавшись.
В советские времена их колхоз-миллионер гремел на всю страну. Майка тогда начинала бухгалтершей в правлении. Тоня — дояркой. А он, Виктор Семёнович Чеплышев, был молодым передовиком-комбайнёром. Дома у него хранились медали, альбом с фотографиями с курортов СССР и даже из соцстран, вырезки из газет: вот он в поле пробует колос на зуб, определяясь с началом уборки (так придумал писака из «Огонька»)… Вот они с директором колхоза у ВДНХ, оба в галстуках и шляпах… Тут на общих фото с Гагариным, с Терешковой, Сенкевичем. А здесь с профессоршей из университета, которая ходила за ним неделю, записывая народные словечки типа «послевчера», «теперича», «ссобойка», «лисапетка» и «Рожество».
Колхоз сгинул в одночасье, будто и не было урожаев, тысяч голов скота, рекордов и бригадной самодеятельности. Витька пил две недели, один. Потом два месяца с фельдшером Иванычем, известным в округе по присказке «Всё пропьём, а Буряшево не опозорим». Потом ещё год — с кем случится.
— Танюша, б…ть, какая масляная? — кричала Майка в трубку. — Ты в своём уме? Это же бизнесмены! Опозорить хочешь? Говорю тебе: наше всё — судачок местный. Локальный, так сказать, бренд. Натурпродукт. Судак и «Белуга» — дружок и подруга, Тань! И пироги, кстати, обязательно. Только чтобы Нинка готовила, слышь? Сегодня банкет, шефы будут, — пояснила Майка, зачем-то вздохнув. — Вить, ты же помнишь, как я к тебе. Сама была по уши в дерьме. А тебя не забыла. Там почтальоном устроила, там на рембазу. И в школу. Не Славка помогал, корешок твой. Он друзей не помнит. А я, Вить.
Было, да. Славке, столичной киношной знаменитости и народному любимцу, односельчане не раз пытались дозвониться, да куда там… А Майка не дала Витьке пропасть. Убеждала завязать, подкидывала шабашку. Пристроила в школу учителем автодела. Последние восемь лет он работал там же охранником, заодно ремонтировал что ломалось, косил траву. Зимой чистил снег от дороги до школы и вокруг неё. Следил, чтобы было культурно. Работа шла легко, он успокоился и снова чувствовал себя на месте.
Дверь в кабинет распахнулась.
— Куда ставим, Майя Владимировна? — проорала вплывшая в проём огромная спина с голой поясницей над таким же здоровенным задом. Спина продвинулась вперёд, впуская за собой чёрный кожаный диван неимоверных размеров.
— Сюда, сюда, мальчики! — откликнулась Майка. — К стене. Глянь, Вить, шефы на Новый год подогнали. Развиваемся!
Майка, пожалуй, одна во всей деревне и развивалась. Уже и дело заводили, и пробы негде ставить, а вот сидит третий срок главой. И досиделась ведь — некая фирма вошла в район с деньгами. Откупили поля и постройки, подсыпали дороги, навезли импортной техники… У Майки, по совпадению, тоже такое развитие на участке началось, что даже её муж Серёга оказался морально не готов и на радостях жёстко, по-лютому запил.
— Кстати, тебе лично от боевой подруги и главы администрации — новогодний набор! — Майка зацокала к шеренге пакетов у противоположной от дивана стены.
— Май!
— А?
— Чего звала-то?
— Ну чего, Вить. Сам понимаешь, какие нынче времена…
Сколько Витька себя знал, напоминание про времена ничем хорошим никогда не кончалось.
Охранник школе был больше не нужен. Да что охранник — школа после Нового года тоже не открывалась. Не потому даже, что детей становилось всё меньше. Здание было старое. В декабре в который раз забарахлил электрощиток, оставив школу без света. За ним котёл отопления. Пришлось на три дня раньше распустить детей на каникулы.
— Эй, ну ты чего? — Сочувственный взгляд Майки скользнул с лица Витьки на шапку, которую он продолжал крутить в руках. — Давно ведь к этому шло. Да котельная ещё… И всё ради тридцати учеников. Славка мог бы помочь, да разве его найдёшь! Не далась тогда ему, дура… кто бы знал? Ну, чего теперь. Педагогов распихают вроде. А детей шефы обещают в область возить, настоящий жёлтый автобус будет…
На том вчера и порешили. Выйдя от главы, Витька не пошёл, как собирался, к школе чистить снег. Долго смотрел на кафешку против администрации…
Сегодня заметёт совсем. А-а-а, теперь неважно. Витька сердито двинул заслонку до упора, отлепился от печки. Второй раз за сутки захотелось водки. «Вот те и Новый год, и Рожество, и колхоз, и школа», — буркнул он Касперу. Тот в этот раз даже не дёрнул ухом.
Витька, само собой, тоже учился здесь. Директором тогда был Андрей Савватьевич, хромой фронтовик-разведчик. Он вёл немецкий, и на его «Гутен таг, киндер!» Витька со Славкой в общем хоре отвечали непременно «Будем так, Андрей Савватьевич!». Детворы было много. Учителей направляли из города. Кто-то линял обратно. Кто-то втягивался, оставался — как Лидия Макаровна, математичка и их классный руководитель. Благодаря ей Витька не обленился и поступил на механизатора. Она первой поняла, что Славкино кривляние — от Бога, и показала его в областном театре. У Макаро́ны, как её прозвали мальчишки, была астма. Вдохнув пыль от мела, она в середине объяснения иногда останавливалась, чуть сгибалась и замирала, подавляя приступ. И тогда весь класс тоже замолкал. В её комнату́шке в Фёдоровом дому́ дети собирались по поводу и без.
Пообтёршись в деревне, учителя начинали проще относиться к прогулам и озорству. Не ругали за колядование на святки. Некоторые даже катались с детьми с горы, так и прозванной — Школьная горка. А услышав в долгожданный мартовский день из коридора «Большооой тронулсяааа!», все, включая учителей, высыпа́ли из классов и, похватав пальто и шапки, неслись на другой конец деревни смотреть, как ломает лёд и грохочет оживший Большой Ручей. Летом дети работали в школьном саду и в мастерских. Зимой учеников свозили со всего района на санях, потом на колхозных машинах. И каким праздником для села стали котельная и батареи в классах!
Пока клуб был на ремонте, в школе проходили новогодние праздники, танцы и свадьбы. А ещё Андрей Савватьевич завёл традицию, которая сохранялась вплоть до смерти директора в 83-м: в последние три дня перед Новым годом в восемь вечера на полчаса включался свет во всех классах. Светящийся кубик школы на тёмной гору́шке будто парил над деревней, над окрестными полями и речкой, обещая впереди хороший год, светлую жизнь, рекорды на колхозных полях и просторах космоса.
Витька переоделся, натянул свитер и пуховик. Сунул ноги в дутые охотничьи сапоги. Постоял на крыльце, стараясь не глядеть в сторону кафе.
У школы был около двух. Три часа кидал снег, потом пристроился с инструментом у щитка с предохранителями, протянув для подсветки времянку от дизель-генератора.
В восемь вечера фельдшер Иваныч стоял, пошатываясь, у магазина. Он, насколько мог неотрывно, смотрел в сторону школы и что-то возбуждённо бормотал. На глаза навернулись скорые хмельные слёзы.
Майя Владимировна, ровно в тот же момент произносившая на банкете в кафешке тост про возрождение села в новой России, споткнулась на слове «кстати» и, оцепенев, тоже уставилась на виднеющуюся в окне Школьную горку…
И как раз в это время по ближайшей трассе из аэропорта в областной центр летел чёрный «Рендж Ровер». Впереди неслась машина сопровождения.
— Сердце не ёкает, Вячеслав Петрович? — обернулся к гостю сидевший впереди замгубернатора. — Ваши пенаты. Хотите, завернём ненадолго?
— Нет, Андрей. Не ёкает. Спасибо, что там смотреть? Только расстраиваться…
Задремавший было на заднем сиденье Вячеслав Петрович всё же отодвинул шторку на стекле. Над бледными ниточками деревенских фонарей в морозном чёрном небе ярко, как Пантеон, светилось здание школы, отбрасывая лучи и вверх, и далеко вокруг. Точь-в-точь как в его детстве.