1.
Я нажимаю на кнопку открытия дверей, и они лениво расползаются в стороны. По платформе слева направо текут люди с портфелями и чемоданчиками, мамы с колясками, туристы с рюкзаками. Я ныряю в поток, и он несет меня через эскалаторы и турникеты к выходу из вокзала. На часах на полчаса больше, чем я ожидал. Я морщу лоб и силюсь вспомнить, почему задержался поезд. Всплывают смутные картины, как я опоздал на пересадку и ждал следующего состава до центральной станции. Воспоминания вырисовываются из туманных в ясные и четкие.
За распашными, виляющими внутрь и наружу деревянными дверями вокзала солнце заливает площадь, прошитую грохотом трамваев и велосипедными звонками. С набережной гудят катера и заполненные туристами неповоротливые калоши. Чайка на верхушке каменного столба в центре площади запрокидывает голову и заходится в мяукающем вопле. Встреча начнется через полчаса, времени мало. Город мне незнаком, сверяюсь с картой. Прибавляю шаг, перебегаю на красный два перекрестка, просачиваюсь между медленно бредущими по тротуару людьми. Огибаю очередь за жареной картошкой, вьющуюся плотной змейкой поперек дороги. Ноги скользят на жирных обертках.
На переходе через площадь перебежать не получается. Я мнусь на месте в кучке ожидающих, пока мимо по рельсам и вздыбленной брусчатке переваливаются машины. Кручу часы на руке, два раза проверяю время. Передо мной, у самого края тротуара, стоит парень с красным рюкзаком. Молния рюкзака расстегнута, из раззявленного нутра высовывается уголок книги и что-то тряпичное, черное, должно быть толстовка. Зажигается зеленый, парень торопливо пересекает дорогу. Содержимое рюкзака подпрыгивает в такт шагам, больше выползает наружу. Иду следом, но не поспеваю за ним. Скоро красное пятно скрывается за спинами на другой стороне дороги. Я оглядываюсь вокруг, пытаюсь понять, один ли я заметил эту неприятность. Вытягиваю шею, высматриваю рюкзак впереди. Резко прибавляю шаг, почти бегу, расталкиваю толпу впереди.
— У вас рюкзак расстегнулся, — трогаю его за плечо.
Он удивленно оглядывается на меня, стягивает рюкзак. Смотрит на него, потом на меня.
— Если бы я потерял Хомски, хрен бы потом нашел, его ж не издают, — он шарит во внутренностях рюкзака, вытаскивает и убирает книгу, толстовку, кошелек, металлическую бутылку.
Вглядываюсь в его лицо. Понимаю, что это Димка Симонов с параллельного потока. Мы делим аудиторию по информационным системам у этой психованной Виноградовой. Припоминаю, как мы лежали щеками на исписанных столах куполообразного, закручивающейся вверх рядами лекционного зала и кидались бумажными шариками. Когда наш маневр раскрывался, снизу сыпались обвинения, а мы смеялись.
Он узнает меня, благодарит, предлагает угостить пивом. Я говорю, что опаздываю, договариваемся встретиться в субботу. Красный рюкзак скрывается за углом, я смотрю вслед и улыбаюсь. Улыбаюсь еще два квартала до Старого города.
В туристической суете плетеных стульев уличных кафе, взлетающих голубей, бликующих витрин пробираюсь по паутине каменных улочек. От витрины с громадным круассаном ко мне шагает девушка. Шорты, футболка, кепка, рюкзак. Туристка. Покрасневшее от жары личико встревожено, она открывает рот и снова закрывает. Собирается с силами.
— Простите.
Останавливаюсь и подбадриваю ее улыбкой.
— Я должна встретиться с друзьями в парке у памятника павшим воинам. Не подскажите, как пройти?
Я собираюсь ответить, что сам впервые в городе. Но припоминаю, что видел этот памятник, может, на фотографии, и парк, где он стоит. Это совсем недалеко отсюда. Объясняю девушке, что нужно пойти вперед по улице, повернуть направо через три квартала и идти до конца, до парка. Памятник напротив главного входа. Пять минут ходьбы. Девушка улыбается, три раза говорит «спасибо», ее пухлые губы блестят на солнце. Предлагает угостить кофе. Благодарность за помощь, без меня заблудилась бы.
Из кафе пахнет горячим промасленным тестом. В тенистой глубине пустует столик. Вспоминаю, что сегодня ничего не ел и хорошо бы подкрепиться. Мы идем к столику. На нем уже стоят две чашки капучино и блюдечко с посыпанными белой пудрой круассанами. Наверное, я отвлекся, пока она делала заказ. Девушка присаживается на краешек стула, спешно делает глоток. Ей уже пора идти, друзья ждут. Вскидывает с пола на плечи рюкзак и исчезает в дверях.
— Спасибо за угощение, — кричу ей вслед.
Посетители разошлись, у витрины с выпечкой никого. Вспоминаю, что встреча совсем скоро, встаю и отправляю в рот остывший хвостик круассана. Слышу приближающиеся шаги, и кто-то замирает у меня за спиной.
— Чувак, у меня телефон украли, дай позвонить?
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Мужчина, бородач, дорогая сумка, белоснежные кроссовки. Приличный, но отдавать телефон незнакомцу не хочется. Мало ли что. Я здесь в первый раз, мне надо успеть на встречу. Непроизвольно отвожу руку назад и нащупываю пальцем выступающий край телефона в кармане.
— Извините, мой сел, не могу, не работает, — мямлю я.
— Тебе че, жалко? Мне друга набрать, сказать, что опоздаю. Ну ты че, а.
— Простите.
— Видел, ты свой включал минуту назад. Я видел оттуда.
Лицо мужчины краснеет, глаза прищуриваются, он будто раздувается, становится больше и выше. Мысли в голове замирают, время не идет. Смотрю на его пунцовое от злобы лицо, влажную бычью шею, черные вьющиеся волоски, выглядывающие из-под ворота футболки. Разглядываю чисто обметанную петличку на лацкане мастерски сшитого, тонкой шерсти пиджака. Из петлички глядит эмалевая рыже-черная мордочка лисы. Ее глаза упираются в меня желтыми пятнами с черной искоркой зрачка. Будто говорят мне не шевелиться, повелевают, захватывают. Глупо, глупо, что мне эта лисица. Но застываю как в дурном сне, ни убежать, ни вкрикнуть.
Поднимаю взгляд на бородатого. По его дернувшейся шее и правой руке понимаю — ударит. Наблюдаю как медленно, будто в кино, на меня движется его кулак.
2.
Константин Сергеевич кряхтит, разгибается и упирается кулаками в ноющую поясницу. В холодной темноте лаборатории мерцает голограмма мужчины с грозно вскинутым кулаком. Его обступают перемешанные столы и стулья, изогнутый прилавок и высвеченная солнцем витрина с нарисованным, похожим на желтую гусеницу, круассаном. Константин Сергеевич вглядывается в лицо мужчины и подхватывает висящий на шее крупный, с банку ананасов, цилиндрический прибор. Нащупывает одеревеневшими пальцами шипастые колесики, вслепую переключает рычажки. Бычья шея мужчины краснеет, ноздри раздуваются, на побелевших пальцах сжатого кулака пробиваются волосы.
Сегодня, как и в прошедшие сто тридцать пять дней, Константин Сергеевич проснулся от назойливого перезвона будильника на узкой раскладной кровати в апартаментах повышенной комфортности с отдельной кухней. Полежал минуту, озябший, закутанный с головой в одеяло, слушая как за стенкой в таких же апартаментах ворочается сосед Слава. Пока Константин Сергеевич дрожал под вялым душем, в кухне со щелчком запустились тостер и кофеварка. Стандартная порция сыроватого хлеба с заменителем масла («Настоящий сливочный вкус» — мычала улыбчивая корова на упаковке) была неспешно прожевана под ленту новостных роликов. Зарывшись носом в высокий воротник плаща, Константин Сергеевич вынырнул на промозглую улицу и засеменил к станции. Пять минут гусиного шага до засыпанного грязными салфетками перрона, час в душном брюхе поезда — и он вместе с группой заспанных коллег просочился через раздвижные стеклянные двери в отсыревшее бетонное здание. Юркнул в пыльный ковролиновый коридор, открыл пискнувшую замком пластиковую дверь в гулкую лабораторию с высоким куполом.
В безжизненном свете подмигивающих галогеновых ламп Константин Сергеевич натянул несвежий белый халат поверх помятого костюма и привычно поправил пластиковую бирку в виде цветка мака с именем. Заварил чашку отдающего химией кофе, плюхнулся на скрипучий стул перед пультом управления и открыл журнал спящих моделей искусственного интеллекта.
За прошедшую ночь сбоев не было. Модель 87, как всегда, занимала первое место в списке продуктивности. Она стартовала две недели назад, успела пройти базовые обучающие программы, собрала все галочки в чек-листах. Ее журнал был полон дополнительных заданий, от ядерной физики до английской литературы эпохи регентства. Константин Сергеевич проследил за бегущими цифрами данных, развернул страничку задания, скользнул взглядом по строкам кода, со вздохом закрыл. Добавил задание по кинематографии о Феллини и Pink Floyd в плейлист.
— Кто ж тебе еще вкус-то привьет, малой.
Сегодня полагалось закончить проверочные тесты для выпуска из снов в реальность Модели 87. Последние два дня Константин Сергеевич продумывал сценарий проверки социального протокола. Тест на эмоциональный интеллект, ответственность и взаимопомощь, говорилось в инструкции. Награда за прохождение, наказание за провал. Он мерял лабораторию суетливыми, отскакивающими эхом шагами с прибором на шее, создавая лабиринт улочек города своего детства. Прогретые на солнце камни мостовой, плетеные стулья уличных кафе. Масляный запах горячей сдобы из «Лакомки». Позвякивание синих трамваев с белой полосой, плавно ползущих по отполированным рельсам. Пусть Модель 87 увидит город таким, каким его помнил шестилетний Константин Сергеевич. Без душного дымного колпака, накрывшего небо, липкой грязи на тротуарах и удушливого смрада подземки.
Герои тестов пришли к Константину Сергеевичу естественно, сами собой. Первым — Саша Смолянов из «А» класса, товарищ по игровым баттлам за школой. Его всегда расстегнутый красный рюкзак и лихой вихор на затылке легко вписались в задание об этике и взаимопомощи. Потом была Валя. Константин Сергеевич встретил ее у вокзала. Ей было семнадцать, ему шестнадцать. Через месяц она вернулась в родной город и больше не приезжала. Он придирчиво рассыпал веснушки по ее порозовевшему от смущения личику, приглаживал прядки выцветших на солнце волос. Вглядывался в сколотый голубой лак на ногтях, облезлые лямки рюкзака, выпирающие ключицы. Не мог вспомнить ее улыбку.
На третьем задании у Константина Сергеевича кончились вдохновение и кофе. Он встряхнул коричневую пыль на дне жестянки, закрыл крышку и пошарил внутри низкой тумбочки под пожелтевшим пластиковым чайником. Крошечных голубых пакетиков порционных сливок тоже не было. Покрутил во рту химическое кофейное послевкусие, раздумывая, стоит ли чашка кофе путешествия по серому ковролиновому коридору в кабинет финансистов. Одалживаться приходилось часто, каждый раз из-за переборок рабочих столов к нему оборачивались сердито поблескивающие толстые оправы очков и из поджатых губ шипело: «Здрас-с-сьте».
Константин Сергеевич дошел до двери и схватился за исцарапанную ручку, но тут же отпустил и побрел обратно к пульту. Работы немного, можно продержаться. Идеи финального задания, едва оформившись в воображении, выветрились с остатками кофеина. Если сделать одного персонажа для двух дел — самого задания и кошмара, наказания за провал, — можно управиться за час и ускользнуть с работы раньше.
Константин Сергеевич сжался, зажмурился и растер ладонями опухшее лицо. Похлопал себя по щекам. Открыл шаблоны и выбрал гориллоподобного бородача. Одел его в тугой итальянский костюм, добавил размаха в плечах и хмурую складку между бровей. Такому страшно помочь и еще страшнее отказать.
— Это тебе не школьницам дорогу показывать.
Бородач вышел суровым, неприятным, подходящим для кошмара. Еще пара мелочей и работу можно закончить. Константин Сергеевич создал ответвление сценария «Тест_3_кошмар» и скопировал туда бородача. Добавил капли пота на лбу, черные волоски, торчащие их ворота футболки. Нервное подергивание плечом и вскинутый кулак. Нужен был последний штрих, лик возмездия, божьей кары. Монстр хаоса, приходящий по ночам.
Он видел ее однажды, на экскурсии в заповедник. Ему было пять или шесть. Глаза с черной подводкой уставились на него желтой пустотой через выщербленные перекладины забора. Не мигали, не отпускали. Очертания пушистого тельца плавали в сумерках, терялись в черной траве. Эти горящие глаза чудились ему потом по ночам в темном углу спальни. Он включал свет и долго сидел с лампой, не решаясь лечь.
Константин Сергеевич наклоняется к застывшему посреди кафе громиле. Крутит колесико на круглом боку прибора скрюченным от напряжения пальцем. На лацкане пиджака бородача проступает эмалевый кругляшок. Колесико мерно щелкает, значок оплавляется и складывается в треугольную мордочку, вытягиваются уши, проступают черные полосы, пуговичный нос, наливаются желтизной глаза. Константин Сергеевич отшагивает от голограммы, склоняет голову вбок, прищуривается. Удовлетворенно кивает и жмет на выпуклую зеленую кнопку в центре прибора.
3.
Солнечные панели раскладываются из гармошки в туго натянутое золотое полотно. Проверяю заряд батареи, прочищаю объективы, заношу в журнал уровень топлива в баках. На фоне ржавых завихрений Сатурна ползет сияющий льдами Энцелад. Через две минуты автономная станция Спенсер вынырнет из тени замерзшей луны, появится связь. Проставляю в журнале галочки и закрываю проверку систем.
— Отправляю тебе архив с новостями, только принял с Земли, — бубнит в системе связи.
У Спенсера узконаправленный передатчик в Центр управления. Раз в неделю он отправляет данные с поверхностных зондов и телескопа, забирает новости и чтиво. Мой передатчик короткий, не добивает даже до Марса. Без Спенсера я бы играл в шахматы сам с собой и свихнулся от ничьих.
Когда пришло распределение в космическую программу после аттестационных тестов, я подумал, как же круто — космос. Мне дали имя на букву моего выпуска. Без фамилии, но лучше номера. После десяти месяцев службы заправщиком на унылой трассе Внешней Солнечной системы круто уже не было. Я болтался на топливном бачке в точке Лагранжа между Солнцем и Сатурном и раз в месяц разминал двигатели на дозаправке настоящих кораблей — миссий к Юпитеру, с экипажами и мощными борткомпьютерами. Надеялся попасть на такой через пару лет.
Сенсоры вибрируют сигналом движения. Кораблей по расписанию нет. Кручу объективом в сторону Сатурна, переключаюсь на теневую. Из черноты мигает голубым огоньком Земля. Разворачиваю радар и ощупываю космос дальше. Вижу его — двухпалубный транспортник, незнакомый курс. Желтый с черными полосками нос со выпуклым стеклом кокпита быстро приближается. Запускаю сканирование систем, в отчете на схематичном рисунке светится красным пробитая в боку дыра. Нет куска топливного отсека, антенна надломленной травинкой болтается вдоль борта.
— К-215, как слышите?
— Аллилуйя, ты живой, чувак! Заправщик, да?
— Заправщик АН-15, Порко.
— Старик, напоролся на обломок, сволокло с курса. Проскочу теперь мимо Юпитера как пить дать. Топлива на маневр нет. Да что там, бака нет…
— Не могу заправить, если нет бака.
— Да ты послушай. Связь барахлит, можешь отправить на орбитальную станцию Юпитера мою траекторию? Они меня буксиром поймают на подлете.
Просчитываю варианты, получается два. Энцелад вместе со Спенсером ушел за горизонт Сатурна, через пять часов через него можно передать сообщение. Еще можно догнать транспортник, зацепиться сбоку и попробовать залатать бак. Я не чинил пробоины, но теорию знаю. Первый вариант побеждает с перевесом в девяносто процентов эффективности.
Лоснящийся бок К-215 скользит мимо. Цепляюсь взглядом за корпус, не могу не смотреть, не могу ответить визжащему голосу в динамике. Не могу двинуться. Думать. С сияющей полировки на меня смотрят два пустых желтых глаза с черными пунктирами зрачков. Гибкое рыжее тельце вытянулось вдоль борта, распушило длинный хвост.
— Ну ты че, чувак, тебе жалко? Еще шесть месяцев лететь, экипаж в спячке, меня же удалят за такое!
— У меня нет дальней связи. Простите.
Выключаю приемник. Вижу бьющий волнами сигнал корабля, блокирую. Стираю разговор из журнала. Смотрю как на фоне вихрей газового гиганта удаляется помятый хвост транспортника. Как становится нечитаемой и расплывается рыже-черная надпись «Лиса».
Рецензия писателя Дениса Гуцко:
«Всё получилось, хотя у меня и были опасения, что слишком сложный замысел с клиповой композицией не уместится в короткий жанр. Уместился, аллилуйя. Отдельная радость — когда автор находит, как сделать хорошо, но поперёк канона. А такое жонглирование фокальными персонажами в малой форме обычно приводит к скомканности и суетливости, за которой бессмыслица и недоумение читателя.
Но автор всего этого избежал — причём, видно, что сделал это зряче, с полным пониманием дела.
Сквозная деталь, которая сшивает эпизоды — безделушка, казалось бы, ничто на фоне огромной насыщенной жизни. Но выстреливает именно она — всё решает именно травма, которая срабатывает самым неожиданным образом в самый неподходящий момент. Травма, которая даже не порождение зла и даже не порождение досадной случайности. Она вообще приходит из ниоткуда. Всё как и в жизни: зло приходит из пустоты — из той же пустоты в космосе прилетают астероиды.
Что я посоветовал бы доделать. Совсем немного.
На мой взгляд, нужно лишь усилить ключевые акценты — вписать одну-две, а может и больше — тут уж как пойдёт — фраз вот в эти эпизоды:
В петличку вставлен эмалевый значок с рыже-черной мордочкой лисы. Глаза ее смотрят на меня в упор желтыми пятнами с черной искоркой зрачка.
Я бы задержал взгляд на этом значке. Да, это пока не символ зла, пока лишь набросок. Но лучше отработать эту тему авансом — дать читателю прочувствовать, что здесь что-то скрыто между строк. Потом, дочитав, он вспомнит эту подсказку — и это усилит воздействие: он только что побывал в волшебном месте, пережил удивительный опыт — там, где автор видит всё насквозь и даже давал ему, читателю, шанс самому научиться так же. Значок почему-то притягивает взгляд — глупо отвлекаться на него, как глупо… Что-то в этом роде.
На третьем задании у Константина Сергеевича закончилось вдохновение и кофе. Идти по серому ковролинному коридору одалживаться к финансистам не хотелось. Он открыл шаблоны и выбрал обезьяноподобного бородача.
Здесь я бы показал, как у Константина Сергеевича портится настроение из-за кофе — и он от мыслей о Пинк Флойд и Феллини соскальзывает к кошмару с лисой. Это намечено, но пока не проговорено — и лейтмотив травмы звучит слишком ровно, еле уловимо. А лучше, чтобы нарастал постепенно, прежде чем дойдёт до финального всплеска. Огорчился — и влепил: на вот, это тебе не школьницам дорогу показывать. Просто немного выделить.»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Две первые главки рассказа мне в плане сюжета понравились, а третья показалась пристегнутой довольно-таки искусственно. Вернее, переход слишком резкий, нужно было его обыграть. Читая первую главку, стал догадываться, что это некая игра и не ошибся. Читатель всегда радуется такому, чувствует себя умным и проницательным. Тема лисы, этакого знака зла, что ли, недотянута; момент, который, наверное, мыслился вами как ключевой, не играет в таком виде. Слишком лаконично, безэмоционально. Ну, пусть Константин Сергеевич расстроится, раздражится (и «не хотелось» слабо — финансисты могут быть ему противны, посмотрят так на берущего у них кофе, что оно в глотку не полезет) и создаст этого бородача, повернет игру в другое русло.»