Он проснулся от тишины — тихо-тихо танцевал по комнате воздух. Пробуждал по одной от глубокого сна большие толстые и тонкие крошечные пылинки, которые, не умывшись, не причесавшись, отрывались от тёплых сидений, полок, боков шкафа и вылетали в центр — на главную театральную сцену.
Они обнимались, собирались в хоровод, торопились скорее выучить движения танцев. И подключались — то к танго, то к мазурке…
А мальчик сидел у края кровати, держался за покрывало и пытался оттаять от долгого сна.
— Скажи, не помнишь? Вчера все было, как обычно, хорошо? — решил узнать мальчик у Утра.
Мама еще спала, и спросить больше было не у кого. Мальчик хотел понять, что случилось в тот день, потому что не помнил, но где-то в голове, в своей памяти, словно на языке, чувствовал привкус чего-то недавнего горького.
Утро молчало. Может, не услышало маленький шепот. Может, было занято…
Саша добрел до ванной, вымыл мягкой водой сонные веки, губы, щеки. Вернулся в спальню и присел на маленькую табуретку у окна. Посмотрел куда-то в большое небо и снова спросил:
— Утро, меня вчера отругали?
Мальчик положил голову на стол, на подушку из книг и учебников.
«Тк-кко-цток», — стукал маятник часов.
«Эх… — Он тер ладонями виски и лоб. — Никак не могу вспомнить, что было этого, третьего, в пятницу?»
Он беспокойно спал и, видимо, правда забыл, что было вчера.
— Са-аш! Ты уже встал? Собери там грязное белье из ванной, принеси вниз — сейчас запускать стирку буду. Потом придешь завтракать, услышал?
«А-а да шт-т… никогда нет времени прийти в себя», — проворчал он.
— Услы-ышал, — протянул мальчик в ответ.
И попытался как-то криво, но улыбнуться.
***
«Раз — полосатая майка. Брюки — два, розовое полотенце — три. Ой, это же то полотенце, с того дня… как я сам решил все вручную постирать. — Он усмехнулся. — И что тогда ко мне пришло, вдохновение? Четыре — папино, еще одно полотенце — пять… Стоп…» — Он рассуждал так вслух, перебирая вещи. Он складывал светлое на сиденье стула, а темное и разноцветное вешал на спинку: на сиденье, на спинку, на спинку, на сиденье, на спинку. Резкие яркие нитки на полотенце с рисунком петуха — такие, казалось, красивые, отозвались как чернильной пулей у него в голове. Во рту снова почувствовал он привкус жесткого и горького.
«Ни-ни…» — Он сорвался на полслога. Как после ожога до мозга вдруг через треть секунды резко доходит боль — так мальчик, малыш, Саша, он, кажется, вспомнил. «Ни-ни-ни…» Ниночка?
Она любила ходить в платьях. А он все время занимал ей место в автобусе. На одном платье, особенно милом… Так вот, на одном платье, у кармашка сверху, у нее была одна небольшая брошка с такой прелестной птицей — петушком. Для любопытных и любительских взглядов. Брошка вся из светлого дерева, расписная, с блестящим бисером.
Но малыш вдруг начал трястись. Затикал, как часы, всхлебывая. Приглатывая кислород. Он выбежал — сбежал из мутной, жаркой, дребезжащей ванной к порогу свежей комнаты.
Опустился на колени, закрыл ладонями лицо и по-настоящему заплакал.
В комнате сквозь слезы он чувствовал духоту. Но окно было открыто, а ему казалось, что начало капать и течь из разрезов в потолке. Будто струи бежали по всем мебельным плечам и телам. И вода сжимала его, его грудь.
Мальчик — как в цепких, страшных объятьях, как в конуре.
«Сашенька, милый, родной!» — сквозь стоячий водяной шум пронесся сильный поток звука.
Мальчик сильнее зарыдал.
«М-м-мам». — Малыш дрожал от какого-то внутреннего холода, не настоящего. Человек голоса тихо заступила внутрь комнаты, нажала на выключатель у стены, и душ перестал.
***
И снова было сухо, и такая же пыль, как в начале утра. Было заметно, как пылинки по-прежнему летают в воздухе.
Мама тихо спросила:
— Что случилось, мой хороший? Что случилось, Сашенька? — и согрела поцелуем его щеку.
— Я-я опять забыл, — прошептал он.
Тогда мама обняла его, закутала в свою нежность.
Они вдвоем — мальчик на коленях, в тепле, как в свертке, — вдвоем сидели так уютно, как сидят у камина.
— Если я помогу тебе вспомнить, будет легче? — и мама обняла его еще крепче. — Тебя кто-то обидел?
— Никто. — Он всхлипнул.
— Тихо-тихо, не плачь… Всё хорошо, не волнуйся… — Она ласково погладила его кудрявые пряди.
— А вчера что-то… было грустное…
Она покачала головой.
— Вчера я получил двойку? Мы с папой поссорились?
— Я не знаю… — Мама внутри себя немного успокоилась, что мальчик стал уже лучше отвечать. — Вчера ты нормально ходил в школу, а я с папой — мы на работу. Все как обычно.
— Понимаю, но… Я сегодня что-то вспомнил, когда перебирал белье — что-то, что случилось вчера.
Солнце за окном зашло за серое облако. В спальне стало темнее. Мама с Сашей не замечали, что свет поменялся, они замечали только, как их дрожащие слова прорывают тишину.
— Что, что ты вспомнил?
— Мам, скажи честно, ты тоже этого не помнишь?
Мальчик чуть отдалился от маминой теплоты.
— Честно. Прости, но…
Она выждала небольшую паузу.
— Не бойся, всё сейчас хорошо. Я думаю, тебе приснился ночью кошмар. Тебе показалось, что то, что было в страшном сне — было по-настоящему. Ты не понял, что это сон. Знаешь, поверь, такое и у меня тоже бывает. А когда что-то случается неприятное, ты ведь всегда мне или папе рассказываешь, так ведь?
Нет, не так.
***
Он проснулся ночью от небольшой мелодии — это сопели танцовщицы-пылинки и солист-воздух.
Мальчик сидел у края кровати, держался за покрывало, смотрел на пустую сцену и пытался оттаять от мыслей и короткого сна.
Рука его дотронулась до наволочки, до одной, слегка выпуклой стороны.
Мальчик слегка раздел подушку, засунул внутрь ладонь и нащупал мягкий, бумажный, потертый конверт с небольшим привкусом горечи внутри.
Все-таки он решился, и вынул конверт, и просмотрел адрес, сверил и вскрыл. Но прежде чем развернуть сложенный лист, он решил обратиться к Утру — а оно, Утро, же ночью спит! Эх. И тогда мальчик сам открыл сложенный лист и сам прогладил темно-черно-синие, такие, чуть выпуклые, слова:
《<…> утром, третьего ноября <…> новость <…> не стало <…>》
Помню, потом пошел дождь.