Книга испанской писательницы Ирене Вальехо скоро выйдет в издательстве «Синдбад» в переводе Дарьи Синицыной. Представляем фрагмент этой книги.
Марциал был испанским эмигрантом в Риме. В 64-м году, когда ему было лет двадцать пять, он поселился в столице возможностей — прообразе американской мечты, — куда съезжались толпы людей из всех провинций империи. Вскоре Марциал понял, что Город — жесткое место. В стихах он описывает потоки людей, бледных от голода. Разбогатеть, даже просто заработать на жизнь, было нелегко. В одной из эпиграмм Марциала говорится, что в Риме множество юристов не может заплатить за жилье, а множество поэтов дрожит от холода, не имея денег на платье. Конкуренция была суровой: все стремились к процветанию. Богатству ближнего завидовали, бросали косые взгляды. Охотники за наследством вились вокруг обеспеченных старцев и стариц. Марциал, если верить его стихам, тоже рассматривал брак по расчету: «Замуж идти за меня очень хочется Павле, но Павлы / Я не желаю: стара. Старше была б, — захотел».
Наверняка бильбилисец в дырявой тунике стучал зубами во время римской зимы. Возможно, именно холод, скверное жилье и трудности в карьере привели его к необычным художественным решениям. Он нарушил негласное правило и сделал объектом сатиры деньги. Наплевав на диктат элегантности, начал высмеивать скупых меценатов, их нахлебников-интеллектуалов, страсть общества к роскоши, хвастовству и показухе, тщеславие богачей — словом, сеть хозяев и льстецов, в которую были связаны все обитатели столицы.
Марциал был комическим, непочтительным и несентиментальным поэтом. Он интересовался материальной стороной жизни и тем, как она определяет людей. Книги в его стихах — не абстрактные символы литературного таланта, а конкретные предметы, которые служат подарками для продвижения по социальной лестнице или продаются в лавках. Если у Горация и Овидия образ книги воплощает бессмертие творческого акта, то у Марциала речь идет просто о книжечках — недолговечных, захватанных, дорогих или дешевых, часто испорченных небрежением и спешкой переписчика, лежащих в римских лавках — тех, что он рекламирует. Это самые разные виды книг: папирусные и пергаментные, свитки и кодексы, умещающиеся в руку, сопровождающие хозяина; книги как товар, на котором зарабатывает или теряет деньги продавец-вольноотпущенник; популярные книги, которые все хотят читать бесплатно, а покупать никто не готов; книги без читателей, попадающие в конце концов в закопченную кухню, где в их листы заворачивают мальков тунца или делают из них кульки для хранения перца.
Марциал первым из писателей заинтересовался кодексами — в ранней книге, иронично озаглавленной вычурным греческим словом Apophoreta, что означает «Подарки». Ему пришла в голову блестящая мысль: опубликовать в праздничном месяце декабре стихотворный каталог того, что можно подарить (деликатесов, книг, косметики, красок для волос, одежды, белья, кухонной утвари, украшений и т. д.). Каждой вещи Марциал посвящал эпиграмму, в которой рассказывал читателю, из чего она сделана, сколько стоит, какими особенностями обладает и зачем нужна. Композиция основана на противопоставлении дорогих подарков (для богатых) и дешевых (для богатых, но скупых): золотая брошь и палочка для чистки ушей; статуя и нагрудная повязка, служившая бюстгальтером; кадисская рабыня или трещотка; последний писк моды — фиал, чтобы пить растопленный снег, — или глиняный ночной горшок. Эти стихи позволяют нам заглянуть в повседневность античного мира и подивиться нахальной и чувственной натуралистичности Марциала. Про бюстгальтер он пишет следующее: «Вместо нагрудника взять тебе лучше бы шкуру воловью / Ибо твой кожаный лиф грудь не вмещает твою», а про кадисскую танцовщицу (буквально): «Так сладострастно она извивается, что и самого целомудренного довела бы до рукоблудия».
«Подарки» были забавным руководством для нерешительных, чудесным образчиком поэзии, приложенной к нуждам современной жизни. В каком-то смысле Марциал изобрел рождественские рекламные кампании — посредством едкого художественного слова. В его время такое использование стиха считалось неподобающим, низким, вульгарным. Своей книгой он выражал симпатию к читающей публике, которая совсем недавно прибыла в мир книг и была благодарна за легкую поэзию, отсутствие снобизма, юмор, лишенный ханжества, свежесть и узнаваемую настоящую жизнь, — публике, являвшейся естественным адресатом кодексов.
В «Подарках» Марциал предлагает доверчивому читателю четырнадцать литературных произведений. Пять из них, описанные как «карманные» кодексы на пергаменте, — pugillares membranei, — относятся к категории дешевых. Благодаря чему мы узнаем, что в 80-е годы I века книги со страницами присутствовали на рынке и цену имели доступную. Преимущества, помимо финансовых, были очевидны. В нескольких эпиграммах автор восхищается вместительностью кодексов — по негласному сравнению со свитками: «Вергилий на пергаменте. Малый пергамент такой вмещает громаду Марона!»; «Тит Ливий на пергаменте. В кожаных малых листках теснится Ливий огромный». По утверждению Марциала, пятнадцать книг — равные пятнадцати свиткам — «Метаморфоз» Овидия занимали один кодекс. Такое сосредоточение не только экономило место и деньги, но и гарантировало, что несколько частей одного произведения не рассеются и не затеряются. Шансы книг на выживание значительно росли. На трудном пути в грядущее изобретение кодексов стало решающим.
Поэт признал в кодексе удобного и легкого попутчика: «Цицерон на пергаменте. Если пергамент возьмешь ты этот в спутники, думай, / Что с Цицероном самим ты коротаешь свой путь». Несколько лет спустя он теми же доводами продвигал издание собственных стихов в виде кодекса: «Ты, что желаешь иметь повсюду с собой мои книжки / И в продолжительный путь ищешь как спутников их, / Эти купи, что зажал в коротких листочках пергамент: / В ящик большие клади, я ж и в руке умещусь».
Книга со страницами в том виде, как мы сегодня ее знаем, бурно ворвалась на рынок. Некоторые авторы, вроде Марциала, приняли ее с радостью. Другие, более консервативные, цеплялись за аристократический папирусный свиток да жаловались на меняющиеся времена и всеобщий упадок. Ну а большинство римлян, вероятно, попросту привыкали к разнообразию форм. В книжных мастерских на выбор клиента предлагали оба формата.
Со следующими веками нам не повезло — там нет такого внимательного, любопытного и открытого очевидца, как Марциал. Но мы знаем, что кодекс одержал верх над свитком благодаря явным предпочтениям христиан. Вечно преследуемые, вынужденные собираться тайно и резко прерывать собрания, христиане объединялись в подпольные группки. Карманную книгу гораздо легче мгновенно спрятать в складках туники, чем свиток. Она позволяла быстрее найти определенный фрагмент текста — послание, евангельскую притчу, гомилию — и проверить, правильно ли его цитируешь, потому что ошибка могла поставить под угрозу спасение души. На полях можно было делать пометки, важные места выделять закладкой. Кодексы оказывались удобнее в апостольских странствиях. К тому же христиане желали порвать с иудейской и языческой символикой свитка, заявить о своем отличии. Легкие книги со страницами начали ходить по рукам читателей среднего и низшего класса, у которых евангельское слово находило больший отклик. Новый формат способствовал как тайному чтению наедине с собой, так и декламации во время подпольных коллективных служений. Верующие ощущали глубокую связь с религиозными текстами, тщательно отбираемыми. Века спустя Коран с удивлением и уважением описывает христиан как «людей Книги» (ахль аль-китаб).
Те из нас, кому довелось читать втихомолку, ослушиваясь запрета взрослых — в ночной тиши, в недетское время, под одеялом, с фонариком, срочно гасившимся всякий раз при звуке шагов, — являются прямыми потомками первых тайных читателей. Не следует забывать, что книга со страницами восторжествовала в немалой степени потому, что поощряла подпольное, запретное, неодобряемое чтение.