Марина Степнова — писательница, сценарист и автор нескольких курсов Creative Writing School. В конце 2020 года ее роман «Сад» стал настоящим подарком для читателей, ждавших новую книгу почти десять лет. В будущем году свет увидит фильм «Плотник» Авдотьи Смирновой, сценарий к которому режиссер писала в соавторстве с Мариной.
О том, как создавался «Сад», кто из персонажей романа реален, а кто придуман, и что общего у героя «Плотника» с библейским персонажем, читайте в нашем интервью.
Вы довольно долго работали над романом «Сад». Кто из героев за это время изменился больше всего?
Первые подступы к этой книжке начались, когда только-только вышел роман «Женщины Лазаря», в 2011 году. Я уже задумалась над тем, что хочу написать усадебную книжку. Как будто бы русский классический роман XIX века, но на самом деле — современную историю в декорациях русского классического романа. Это случилось из-за «Анны Карениной». В какой-то момент я осознала, что текст, который нам кажется историческим, в свое время был остроактуальным, по-пелевински современным. Конечно, сейчас мы не можем прочитать «Анну Каренину» так, как читали ее современники Толстого. И я подумала: а что, если я попробую сделать наоборот? Возьму исторический контекст и наполню его современными проблемами? Но изначальный замысел очень сильно отличался от того, что получилось в результате. И больше всего, конечно, поменялась главная героиня Туся. Она задумывалась совсем другой, и обстоятельства ее жизни должны были быть иными. Книга была о том, каково свободолюбивому человеку в рамках. А в результате получилась о том, как отсутствие рамок и полная свобода в детстве вдруг делают из ребенка монстра. И эта тема появилась, когда я стала мамой. То есть сильно нескоро.
Получается, вы сами относитесь к Тусе как к монстру?
Она, конечно, гадина. Очень многие вещи я в ней не переношу, но я ее и люблю. И в чем-то она для меня непостижимый идеал. Например, в последовательности движения к цели, в силе характера. Мне бы такой характер! Другое дело, что она идет к своей цели по чужим головам, и это ужасно. Она разная, как и все люди: не хорошая и не плохая. Для меня Туся воплощает большинство плохих качеств, которые могут быть в человеке. Тем не менее, она для меня стала близким родственником, и я ее люблю. Тут уже никуда не деться. Монстр, не монстр, а вот такая уже у тебя родня.
Почти все ваши герои — гении с чертовщинкой. Туся, Хрипунов, Линд. Чем вас привлекают такие люди?
Я пишу долго, скучно будет, если придется описывать какого-нибудь совсем плоского героя: две-три черты, а что дальше? Что ты с ним будешь делать десять лет? Интереснее, когда в герое много всего намешано, как и в любом человеке. Еще более интересно, когда у него есть какие-то выдающиеся способности. Любой выход за рамки, за пределы привычного, это уже хорошо. Тогда писателю есть о чем подумать, а читателю есть о чем почитать.
Меня довольно часто упрекают в отсутствии положительных героев. Спрашивают, почему все мои персонажи такие плохие. Да потому что люди так устроены, не бывает абсолютно хороших. Даже дорога к святости устлана не розами. И как раз к святости довольно часто приходят от изначального греха. И интересна тут сама дорога, а не результат. Что заставляет хорошего, по сути, человека, совершать скверные поступки? В этом-то я и люблю копаться.
Любой выход за рамки, за пределы привычного, это хорошо. Тогда писателю есть о чем подумать, а читателю есть о чем почитать.
В «Женщинах Лазаря» вы вывели своих родителей. В одной из лекций о «Саде» рассказывали, что ваша прапрабабушка воспитывалась у Барятинских. Но Борятинские романа совершенно не похожи на своих реальных прототипов. С родственниками так же?
Мои друзья, родственники и знакомые спят совершенно спокойно. Я никого не беру в текст. Действительно, единственное исключение — это «Женщины Лазаря», где я показала маленьких маму и папу. И то в реальности они познакомились уже взрослыми людьми в Воронеже. Но я хотела дать им возможность чуть-чуть дольше побыть вместе и сделать так, будто они любят друг друга с детства, а не с молодости. Это было сделано с их согласия, и это была их любимая часть романа, они часто ее перечитывали, пока были живы. Это такой подарок им от меня.
Во всех остальных случаях родственников нет. Арбузиха во всех обстоятельствах своей жизни отличается от моей реальной прапрабабки, которая действительно была воспитанницей в семье настоящих Барятинских, ее судьба сложилась абсолютно по-другому, это была просто мгновенная точка соприкосновения. Реальные судьбы людей, которых я знаю, я в книжки не беру.
Но место ведь реальное?
А вот место — это другое дело. Хреновое — огромное село с огромным конным заводом. Там жили мои бабушка и дедушка по маме, а я проводила там каждое лето с детства и до одиннадцати лет. Помню, как бегала на этот завод смотреть на лошадей. Обожала их и мечтала быть наездницей. Я знаю, что такое воронежская природа, местные лето и зима. Это практически юг! Все великолепное, пышное, роскошное. И, конечно, мне показалось заманчивым перенести историю «Сада» не просто в XIX век, а в мир своего детства. И это дает мне дополнительную сопричастность к героям.
Вы сказали, что не берете людей, которых знали, а не страшно ли было вводить исторических персонажей? Ведь приходится домысливать судьбы, манеры, речь…
Законы художественного вымысла позволяют писателю как угодно обращаться со своими персонажами, в том числе и с историческими. У этого большая славная традиция. Так делали все писатели и всегда. За это не привлекают к ответственности, если только писатель не ставит своей целью очернить какого-то реально живущего или жившего человека. А я таких задач перед собой не ставлю и очень люблю вплетать в вымышленный текст исторических персонажей. Именно в этой точке соприкосновения и у читателя, и у автора рождается иллюзия достоверности вымышленного мира.
Практически все эпизодические персонажи в романе «Сад» носят настоящие фамилии. И если сказано, что в Симбирской гимназии «Закон Божий» читает такой-то преподаватель, можете не сомневаться, что я долгие недели искала имя и фамилию этого человека, убеждалась, что именно в эти годы он читал «Закон Божий», что он был редактором одного из журналов и что у него было много детей. Все так. Но все равно все персонажи действуют по законам романа и вступают в коммуникацию с вымышленными героями. Так можно, хотя я знаю, что многие авторы, особенно начинающие, боятся это делать.
Одна из таких «коммуникаций» — дружба вымышленного Виктора Радовича и реального Саши Ульянова. Как вообще Радович оказался в Симбирске? План же изначально был иной.
Ну, это я оказалась. Радович из Тамбовской губернии, и вся его история должна была развиваться там. Но в какой-то писательской поездке я оказалась в Ульяновске. Пионером я была недостаточно хорошим, поэтому в советские времена «поклониться» ленинским местам меня не возили. Я увидела город уже достаточно взрослым человеком и была поражена этими музеизированными, в прямом смысле залитыми воском улицами, которые воссозданы и сохранены такими, какими они были в детстве Володи Ульянова. У меня, конечно, живое воображение, которое позволяет мне куда угодно залезть и где угодно оказаться, но тут я в реальности оказалась в месте, которое мне надо было воображать. И я подумала, что это настоящее чудо. Вот она — эта каланча, вот мелочная лавка, вот дом, вот сад, вот комнаты! Магия места была такой ошеломляюще сильной, что я сказала себе: хочу Симбирск! И отправила семейство Радовичей в этот город по почтовому ведомству.
А если ты задаешь такой топоним, то есть вешаешь на стенку ружье, надо подумать, чем это ружье будет заряжено. Кто у нас был связан с этим местом? Карамзин? Далеко. Гончаров? Тоже далеко. Ленин? Меня он не интересует, да и по возрасту не подходит. А вот его брат, Саша Ульянов, по возрасту подходит отлично. И я решила, что мальчишки будут ходить вместе в гимназию и дружить. А потом я начала копаться в этой истории и поняла, что Саша Ульянов — совершенная химера. Все, за что я могу зацепиться, недостоверно, странно и непонятно — так выросла отдельная линия их отношений.
То есть между Радовичем и Сашей Ульяновым все-таки были романтические чувства? Это не идеализация дружбы?
Едва ли мы когда-нибудь узнаем, что произошло с Сашей и что за трагедия заставила его поступить так, как он поступил. Для всех это было очевидное самоубийство. Но причины этого поведения нам не ясны. Я долго думала, что могло случиться такого, что заставило мальчика из хорошей семьи, будущего ученого, никогда не интересовавшегося политикой, вляпаться в эту кровожадную историю. Вот у него только что умер отец, почему он сидел в Петербурге? Почему не поехал к матери, у которой остались на руках младшие братья и сестры? Он ведь должен ехать помогать, его так воспитывали, он хороший человек! Почему он сидел в комнате и смотрел в одну точку? Почему съехал от сестры? Почему с людьми, которых знал какие-то недели, пошел на убийство? Что с ним стряслось, что разбило ему сердце? Что было несовместимо с его жизнью до такой степени?
Я перебирала варианты. Заболел дурной болезнью? Уже все лечилось, и неплохо. Влюбился неудачно? В замужнюю женщину? Разводы тогда уже были сложной, но поправимой вещью, кроме того, огромное количество людей уже тогда жили в незаконных отношениях, и это не очень-то и порицалось. А что совсем несовместимо с жизнью? Понятно, что в двадцать один год это любовь, но какая? Вот такая. Я воссоздала это так. Может быть, было что-то другое. Но что-то по воспоминаниям и по всем тем крохам информации, которые мне удалось собрать, с ним произошло. И когда его взяли, всем товарищам по делу он предлагал валить все на него.
Юношеская влюбленность между мальчиками — это довольно типичное явление. Вспомните дневники Льва Николаевича Толстого, который говорил, что он по-настоящему любил своего товарища по гимназии, и любил его невероятно. При этом они никогда друг до друга не дотронулись. Мальчики были совершенно отдельно, девочки — отдельно, и высокие романтические чувства, необязательно заканчивающиеся чем-то физическим, конечно, возникали в школах. Но невозможность сделать следующий шаг, боязнь признаться, понимание, что любовь обречена и не может даже высказаться (Саша даже объясняется в любви посмертно), может заставить человека совершать отчаянные поступки, если эта любовь настоящая.
Мне кажется, Саша — очень интересный герой. Очень неоднозначный. Обаяние реальной личности и ее загадки легко бьют через сотню лет. Никогда не думала, что стану поклонницей Александра Ульянова.
Что для вас самое интересное и самое сложное в работе с историческим материалом?
То, что ты тонешь в материале. Я всегда берусь за темы, которых не знаю. XIX век я знала очень плохо, он мне казался скучным. Но у Бога потрясающее чувство юмора, поэтому я выбрала XIX столетие. Оказалось, что оно нисколько не скучное, а наоборот, потрясающее, меняющееся каждое десятилетие, по которому можно найти тонны материалов. И тут ты понимаешь, что ничего не знаешь. Боишься что-то не так трактовать, не там натянуть силовые поля. Обработка информации занимает очень много времени и сил, хотя это безумно интересно, и я эту часть работы очень люблю.
Очень забавно реагируют читатели. У меня есть пассаж про червивых детей, да и вообще про абсолютно скотские условия, в которых жили большинство крестьян. Тут меня обвинили в очернении народа. Но я ничего не придумала, об этом ужасе много воспоминаний. И все эти хождения в народ — не веселая прогулка. Невыносимо было видеть, что люди одного с тобой вида живут в таких невыносимых условиях, это даже не тьма невежества.
Читатели говорят: «Да что же она, гадина, пишет, я же помню, что моя бабушка мыла полы два раза в день». Это очень трогательно, потому что ее бабушка, скорее всего, мыла полы два раза в день в 80-е годы XX века, в это время моя бабушка тоже мыла полы два раза в день. Но в середине XIX века все было немного по-другому, и документальных свидетельств тому миллион. Увы, люди этих свидетельств не знают. С этим ничего невозможно поделать.
Когда мы получим второй том «Сада»?
С моими скоростями мне бы успеть дописать его до того, как я помру. Но я стараюсь. Так что не будем прогнозировать непрогнозируемое.
Вы сказали, что беретесь за то, чего не знаете. То есть XVIII века и Сумарокова, по которому вы писали кандидатскую, в ваших романах нет и не будет?
Может, когда-нибудь… но вряд ли. Хотя я Александра Петровича страшно любила, ужасно интересный тип, сварливый холерик, алкоголик, все как мы любим!
Я написала диссертацию, прошла предзащиту, сдала кандидатский минимум, но мой научный руководитель умер. И я поняла, что начинать все заново я сейчас не могу. А это были 90-е, мне надо было работать, снимать жилье, и я поняла, что эту тему надо просто закрыть. Я явно не великий ученый, а просто рядовой филолог, добросовестный, но не гениальный. Надо было жить дальше. Диссертация лежит и, конечно, уже безнадежно устарела. Думаю, что наука должна сказать мне спасибо за то, что я это дело свернула.
Литература и сценаристика тоже, я думаю. Расскажите о фильме «Плотник». Как родилась идея вывести на первый план отца? Ведь в болезни с ребенком остаются, как правило, матери.
Это совершенно гениальная идея, но не моя, а Авдотьи Смирновой. Она, помимо того, что занимается режиссурой, еще является президентом фонда «Выход». И по ее благотворительному опыту в 9 случаях из 10, когда случается беда и тяжело заболевает ребенок, первыми ломаются отцы. Мы не будем искать причины, кого-то осуждать или оправдывать, это просто факт. Связь матери с ребенком — труднее прервать. Но те немногочисленные отцы, которые остаются, совершают абсолютно невидимый миру подвиг. Они взваливают себе на горб не только больного или умирающего ребенка, но и его мать, конечно, сильно изменившуюся. Это уже не та женщина, в которую он влюбился, на которой он женился, она уже совсем другая, нередко — обезумевший, страшный человек. Потому что ситуация очень калечащая, уродующая семью.
Почему «Плотник»? Мы с Авдотьей говорили о том, что мы знаем об Иосифе Обручнике. А ведь это был папа Христа. Он качал его, он играл с ним, он учил его держать в руках инструмент. Ведь мы не знаем об Иосифе почти ничего, а это был настоящий земной папа Иисуса! И вот Авдотья сказала, что хочет сделать кино об отце. И я загорелась, потому что идея потрясающая.
Но у нас с ней примерно пять лет не совпадали расписания, и все это время мы думали. Поэтому, когда звезды сошлись, мы подписали договор и начали работу, это тесто уже настоялось и поднялось. Была пандемия, никому никуда не надо было ходить, все замерло, Земля остановилась. И мы за три или четыре месяца набело написали сценарий. У нас был первый драфт, он же последний, так в кино вообще не бывает. Во втором драфте мы только сократили текст, потому что сценарий был очень большим. Нам было понятно, что это будет современная история, действие, кстати, тоже происходит в Ульяновске. Наши герои — самая обыкновенная провинциальная семья: муж, жена, ребенок. И они сталкиваются с неизлечимой болезнью этого ребенка, но отец не уходит. Эта история вся про него: про то, как он шел по этой дороге и тащил за собой жену, заставлял ее идти вместе с собой, потому что даже умирающему ребенку мать необходима. В фильме есть много смешных моментов, но все же это полноценная драма, новаторски сделанная со сценарной точки зрения. Она уже снята, я видела только часть чернового материала, и даже он совершенно прекрасен. Сама с нетерпением жду, когда Авдотья сделает этот фильм. Для меня это одна из самых счастливых сценарных работ, несмотря на то что история получилась на разрыв сердца.
Авдотья Смирнова предупреждала об изменениях?
Я профессиональный сценарист и знаю, что кино — это командная игра. Ты — часть механизма. Кино — это производство. Многое может пойти не так. Когда происходило что-то радикальное, я была в курсе, потому что Авдотья просила дописать монолог или диалог, убрать сцену и так далее. Я понимала, что так надо. Это не роман. Если бы в моей книге кто-нибудь что-нибудь стер, я бы громыхала и метала бы молнии. Но в кино меняется очень многое. Фильм вообще делается трижды: первый раз — во время работы над сценарием, второй раз — на съемках и третий — на монтажном столе. И это всегда три разных фильма. Я это знаю и абсолютно к этому готова. Это еще и вопрос персонального доверия сценариста режиссеру. Авдотье я доверяю абсолютно.