Осенью 2023 года в Creative Writing School проходил конкурс на получение стипендий в мастерскую «Перевод с английского: от сериала до комикса» Светланы Арестовой, Михаила Визеля и Игоря Мокина. Представляем работы победителей.
Конкурсное задание
Перевести отрывок из дневника Люси Мод Монтгомери.
Monday, Apr 4, 1910
Cavendish, P.E.I.
To-day, in going through an old trunk I came upon a “crazy quilt”. And I took it out and unfolded it and sat me down to study it and the memories of the past it recalled. When I was about twelve years old “crazy patchwork” had just come into vogue. It was “all the rage.” Everybody made at least a “crazy” cushion. Some few attempted quilts. I was among the latter.
The name was certainly an inspired one. “Crazy” such work certainly was—nay, more, rankly insane. To my present taste it is inexpressibly hideous. I find it hard to believe it possible that I could ever have thought it beautiful. But I did think it; and I expended more “gray matter” devising ingenious and complicated “stitches” than I ever put into anything else.
I was from twelve to sixteen completing the quilt—five years; and verily it was “Love’s Labor’s Lost” for by the time I had finished it crazy patchwork was out of the fashion. My crazy quilt has been lying folded in that trunk ever since—and will continue to lie folded. Perhaps future generations may regard it as a curiosity as we look upon old samplers now.
Nevertheless, I felt many a tug at my heart as I looked over it to-day. It was compact of old memories; almost every gay piece or bit of embroidery called up some long-ago incident or place or face.
A great part of the delight of “crazy” work was the excitement of collecting pieces for it—silks, satins, velvets—for of no meaner materials might genuine crazy patchwork be made. Old boxes and drawers were ransacked and long hidden bits of finery joyfully found and used. Contributions were levied on all my friends. Did one get a new dress or hat a bit of the trimming must be begged. Sometimes the work was at a standstill for weeks because of lack of scraps. But eventually enough were collected and the quilt completed—a quaint cipher of many and many an old gayety and vanity and heartbeat.
There are many pieces from dresses of my mother and aunts in that quilt. Many wedding dresses figure there. And all are covered with intricate stitching. The result is a very nightmare of jumbled hues and patterns. And once I thought it beautiful!
Well, after all, it gave me pleasure in the making and so what matters if the result was not worth while? I had “the joy of the working” and that was the essence of heaven.
Яна Саравайская
Понедельник, 4 апреля 1910 года
Кавендиш, остров Принца Эдуарда
Сегодня, перебирая содержимое старого сундука, я обнаружила лоскутное одеяло. Я достала его, расстелила и стала разглядывать, погружаясь в воспоминания. Когда мне было лет двенадцать, техника «дикие лоскутки» только появилась. Это было последнее слово моды. Лоскутные подушки мастерили все без исключения. Некоторые замахивались на одеяла. В том числе и я.
Трудно было придумать более подходящее название. Вещи и впрямь были дикие, да что уж там — совершенно безумные. На мой нынешний вкус, просто невообразимые. С трудом верится, что когда-то я считала их красивыми. И тем не менее, я считала. И вкладывала в эти сложные, замысловатые стежки столько умственных усилий, сколько не вкладывала ни в одно дело.
Я начала шить одеяло в двенадцать лет, а закончила в шестнадцать — поистине сизифов труд, ведь за это время «дикие лоскутки» успели выйти из моды. С тех пор одеяло лежит в сундуке и пролежит там еще долго. Быть может, для потомков оно будет представлять интерес, какой для нас сегодня представляют старинные вышивки.
И все же, рассматривая лоскутное одеяло, я почувствовала, как сердце мое сжалось. На меня нахлынули воспоминания, каждая яркая заплатка, каждый вышитый кусочек вызывали в памяти какое-нибудь событие или место, или чей-то образ.
Особое удовольствие я получала, подбирая материалы. Шелк, атлас, бархат — на «дикие лоскутки» шли самые изысканные ткани. Я рылась в старых шкатулках и комодах, с восторгом отыскивала и пускала в дело то, что осталось от пышных нарядов. Все мои подруги вносили свою лепту. Стоило им обзавестись новым платьем или шляпкой, я непременно выпрашивала какой-нибудь кусочек. Порой новых лоскутков приходилось ждать неделями. Но в конце концов их набралось достаточно, и одеяло было готово — причудливый шифр, сочиненный из остатков былой роскоши, милых пустяков и частичек человеческой души.
В этом одеяле так много от нарядов моей матери и теток! Деталей свадебных платьев. И все соединено хитроумными стежками. Чудовищное нагромождение цветов и форм. Но до чего прекрасным оно казалось тогда!
Что ни говори, а шила я с удовольствием, и так ли уж важно, что вышло не слишком красиво? Я испытала «радость созидательного труда», и это было величайшее блаженство.
Алексей Кондаков
Понедельник, 4 апреля, 1910 г.
Кавендиш, Остров Принца Эдуарда
Сегодня, разбирая старый сундук, я откопала стеганую «пестрянку». Я достала ее, развернула и села, чтобы посмотреть на нее получше и погрузиться в воспоминания, которые она во мне всколыхнула. Шитье «пестрянок» вошло в моду, когда мне было лет двенадцать — тогда, помнится, все на них будто помешались. Всякий расшил хотя бы одну пеструю подушечку, а некоторые взялись делать целые лоскутные одеяла — я была как раз в числе последних.
Название этим изделиям, вот уж впрямь, дали меткое. Выглядели они не просто пестро, а, говоря без обиняков, совершенно сумасбродно. На мой нынешний вкус они мне кажутся невыразимо безобразными, и трудно даже представить, что когда-то я могла считать их красивыми. И все же считала, и корпела над выдумкой новых затейливых и необычных вышивных узоров для своей пестрянки столько, сколько не корпела больше ни над чем и никогда.
Я работала над пестрянкой пять лет — начала, когда мне было двенадцать, и закончила в шестнадцать. То были, воистину, «бесплодные усилия любви», потому что к моменту, когда я ее доделала, «пестрое» шитье уже вышло из моды. С тех самых пор моя пестрянка так и лежала, аккуратно свернутая, в этом сундуке — и в нем же и останется. Быть может, будущим поколениям она будет любопытна так же, как сейчас образчики старой вышивки любопытны нам.
И все же, когда я сегодня глядела на свою пестрянку, струны в моей душе звенели одна за другой. Она как сборник воспоминаний, где каждая цветастая заплатка, каждый вышитый узор пробуждает в памяти какое-нибудь событие, место или лицо из далекого прошлого.
Значительную часть удовольствия от всего процесса работы над одеялом составляла радость охоты за новыми лоскутками — клочками шелка, атласа, бархата и других благородных тканей, без которых немыслима настоящая пестрянка. Я ворошила старые ящики и комоды, с замиранием сердца извлекала со дна давно утерянные обрывки роскошных нарядов и тут же пускала находки в дело. Все мои друзья были обложены налогом: если у кого вдруг появлялось новое платье или шляпа, они непременно должны были пожертвовать мне какой-нибудь обрезок от обновки. Иногда работа над пестрянкой вставала на несколько недель из-за отсутствия подходящих лоскутков, но рано или поздно что-нибудь все же подворачивалось под руку, и однажды одеяло было готово — цветастое полотно, на котором тайнописью были запечатлены бесчисленные прошлые радости, устремления и волнения.
В этой пестрянке много лоскутков из старых платьев моей мамы и тетушек — в том числе из платьев свадебных, и вся она расшита затейливыми стежками. Кошмарная мешанина цветов и узоров — вот плод моих трудов. Трудно поверить, что однажды она мне радовала глаз!
И все же я работала над своей пестрянкой с удовольствием, так что какое мне дело до того, что получилось в итоге? Я переживала радость труда, а в ней и заключается суть блаженства.
Анастасия Дергачева
Понедельник, 4 апреля 1910 года
Кавендиш, остров Принца Эдуарда
Сегодня, перебирая содержимое старого сундука, я наткнулась на «сумасшедшее» лоскутное одеяло. Стоило лишь достать и развернуть его, как меня захватили связанные с ним воспоминания. Мне было около двенадцати, когда «сумасшедшее» шитье приобрело популярность. То был последний писк моды! Каждая сшила по крайней мере подушку из стеганых лоскутков. Встречались и такие, кто замахнулся на одеяло — и я среди них.
Название, без сомнения, было говорящим: готовые вещи выглядели сумасшедше, если не сказать хуже. Сегодня они кажутся мне попросту уродливыми. Трудно поверить, что такое когда-то приходилось мне по вкусу, однако это так. Более того, на выдумывание оригинальных и причудливых стежков я потратила больше «серого вещества», чем на что-либо другое.
Я начала мастерить свое одеяло в двенадцать и закончила в шестнадцать — пять лет! И воистину это были «бесплодные усилия любви», ибо к тому моменту, как я закончила, лоскутные одеяла уже вышли из моды. Моя работа отправилась в сундук и пролежала там все эти годы. Быть может, у будущих поколений она еще вызовет такой же интерес и почтение, с каким мы относимся к гобеленам.
Как бы то ни было, сегодня у меня защемило сердце при взгляде на мое старое одеяло. Оно целиком состояло из воспоминаний: каждый яркий лоскуток и фрагмент вышивки были связаны в памяти с каким-либо местом, человеком или событием, случившимся много лет назад.
Наибольшее удовольствие в процессе работы я получала от подбора лоскутков: шелковых, атласных, бархатных — подлинное «сумасшедшее» одеяло не могло быть сшито из иных, менее капризных тканей. В поисках материала для работы я обыскивала и переворачивала вверх дном коробки и ящички комодов, с азартом извлекала старые, давно убранные за ненадобностью наряды. Со всех моих подруг собирались «пожертвования»: шил ли кто-нибудь новое платье или шляпу — я всегда выпрашивала лоскуток. Случалось, из-за отсутствия подходящих обрезков работа вставала на недели. И все же, в конце концов лоскутки были набраны и одеяло закончено — причудливый калейдоскоп, состоящий из радости, суеты и биения сердца.
Я узнаю в нем фрагменты платьев моей матери и моих тетушек. Множество чужих свадебных платьев. Все эти лоскутки покрывает замысловатая вышивка, с тем чтобы в финале явить миру кошмарную смесь разнообразнейших оттенков и узоров. И когда-то это шитье казалось мне красивым!
Что ж, в конце концов, я получала удовольствие от процесса, и так ли важно, стоил ли того результат? Я находила радость в работе, и в том состояла ее божественная суть.