С гордостью публикуем подборку писем, подготовленную участниками мастерской «Перевод с английского: от сериала до комикса» под руководством Светланы Арестовой. Перед вами настоящие исторические документы. В каждом письме интересным образом раскрывается характер отправителя и показывается жизнь в ту или иную эпоху. Тексты приводятся в сокращении. Некоторые письма мы публикуем в двух переводах, которые представляют собой немного разные, но дополняющие друг друга взгляды на текст.
Моему бывшему хозяину
Перевод Алисы Мяздриковой
Соединенные Штаты вскоре после окончания Гражданской войны. Освобожденный раб Джордан Андерсон пишет хлесткий ответ бывшему хозяину-плантатору, который оказался в бедственном положении и просит его вернуться на службу.
Дейтон, Огайо
7 августа 1865 г.
Моему бывшему хозяину, полковнику П. Г. Андерсону, Биг-Спринг, Теннесси
Сэр,
Я получил ваше письмо и рад был узнать, что вы не забыли Джордана и что, обещая лучшую жизнь, чем кто-либо другой может мне дать, хотите, чтобы я вернулся и снова жил с вами. Ваша судьба часто вызывала у меня беспокойство. Я думал, янки уже давно повесили вас, ведь вы укрывали у себя солдат-южан. По-видимому, им так и не стало известно, как вы отправились к полковнику Мартину, чтобы добить солдата Союза, оставленного у него в конюшне. Хоть, прежде чем я покинул вас, вы и стреляли в меня дважды, я не желаю вам зла и рад, что вы еще живы. Было бы неплохо вернуться в старый добрый дом и повидаться с мисс Мэри и мисс Мартой, и Аленом, Эстер, Грином и Ли. Передайте всем мой поклон и скажите, что я надеюсь на встречу в лучшем мире, если не в этом. Я мог навестить вас, пока работал в госпитале в Нэшвилле, но соседи сказали, что Генри обещал пристрелить меня при первой возможности.
Я хочу знать, какую именно лучшую жизнь вы мне предлагаете. Здесь мне довольно неплохо. Я получаю двадцать пять долларов в месяц вместе с питанием и одеждой. У Мэнди — тут ее зовут миссис Андерсон — уютный дом, а дети — Милли, Джейн и Гранди — ходят в школу и хорошо учатся. Учитель считает, что у Гранди талант священника. Они ходят в воскресную школу, а мы с Мэнди регулярно посещаем церковь. К нам хорошо относятся. Краем уха мы иногда слышим: «Эти цветные были рабами в Теннесси», и детей ранят такие слова. Но я объясняю им, что в Теннесси не было зазорным принадлежать полковнику Андерсону. Многие чернокожие гордились бы, как гордился и я, таким хозяином. Так вот, если вы напишете, какую оплату предлагаете за работу, я смогу лучше оценить выгоду от своего возвращения.
Что касается свободы, которую вы обещаете мне, то здесь я ничего не выиграю, поскольку в 1864 году получил документы свободного гражданина от начальника военной полиции Нэшвилла. Мэнди боится возвращаться без доказательств, что вы намерены относиться к нам с добротой и справедливостью, и мы решили убедиться в вашей искренности, попросив выслать деньги, заработанные за время службы. Это поможет нам простить и забыть счеты прошлого и положиться на вашу порядочность и расположенность в будущем. Я верой и правдой служил вам тридцать два года, а Мэнди — двадцать. При моих двадцати пяти долларах в месяц и двух долларах в неделю Мэнди наш доход составил бы одиннадцать тысяч шестьсот восемьдесят долларов. Прибавьте процент за время удержания оплаты и вычтите расходы на нашу одежду, три визита врача ко мне и удаление зуба Мэнди, и остаток покажет, на что мы можем претендовать по праву. Будьте добры выслать деньги почтой «Адамс экспресс» на имя В. Уинтерса, эсквайра, Дейтон, Огайо.
P. S.: Передайте Джорджу Картеру привет и благодарность за то, что он забрал у вас пистолет, когда вы в меня стреляли.
Ваш бывший слуга
Джордан Андерсон
Моему прежнему хозяину
Перевод Александра Зайцева
Дейтон, штат Огайо
7 августа 1865 г.
Биг-Спринг, штат Теннесси
Моему прежнему хозяину, полковнику П. Г. Андерсону
Сэр,
Я получил ваше письмо и, к радости своей, узнал, что вы про Джордана не забыли и хотите, чтобы я вернулся и снова стал жить вместе с вами, обещая сделать для меня столько, сколько никто другой сделать не сможет. Душа моя часто о вас болела. Я считал, что вас давно уже повесили янки, поймавшие мятежников, которых вы укрывали в своем доме. Полагаю, они так и не узнали, как вы отправились к полковнику Мартину, чтобы убить солдата северян, оставленного своей ротой в конюшне. Хоть вы и стреляли в меня дважды еще до моего ухода, известие о том, что с вами что-то случилось, меня бы огорчило, и я рад тому, что вы до сих пор живы. Мне было бы приятно вернуться в милый старый дом и увидеться с мисс Мэри и мисс Мартой, с Алленом, Эстер, Грином и Ли. Передавайте, что я их всех люблю и надеюсь встретиться со всеми ними в лучшем мире, если не удастся в этом. Я бы съездил навестить вас, когда работал в Нэшвилльском госпитале, да один сосед сказал, что Генри намеревался пристрелить меня, если только подвернется случай.
Я хочу знать, в чем же состоят те благоприятные условия, что вы мне предлагаете. Здесь у меня дела идут сносно. Я получаю в месяц двадцать пять долларов, а еще еду и одежду. Я живу в уютном доме с Мэнди (все называют ее миссис Андерсон) и детьми: Милли, Джейн и Гранди — они ходят в школу и учатся хорошо. Учитель говорит, что из Гранди может получиться проповедник. Они ходят в воскресную школу, а мы с Мэнди исправно посещаем церковь. Относятся к нам хорошо. Иногда нам приходится слышать, как про нас говорят: «Вон те цветные были в Теннесси рабами». Детям обидно слышать такие пересуды, но я им отвечаю, что в Теннесси не считалось зазорным быть в собственности у полковника Андерсона. Многие чернокожие гордились бы, как гордился я, называть вас своим хозяином. В общем, напишите, какое жалованье вы даете, и мне станет проще решить, выгодно ли будет возвращаться или же нет.
Что до моей свободы, которую, по вашим словам, я могу получить, то тут мне и взять нечего, поскольку бумаги мне выдали еще в 1864 году в Нэшвилльском отделении военной полиции. Мэнди говорит, что боится ехать, не имея доказательств того, что вы расположены обращаться с нами благожелательно и по закону. Мы решили проверить вашу искренность, попросив прислать нам жалованье за все время нашей службы. После этого мы простим и забудем старые счеты и сможем в будущем положиться на ваше дружеское и справедливое отношение. Я тридцать два года верно служил вам, а Мэнди — двадцать лет. Возьмем в месяц двадцать пять долларов мне, а Мэнди два доллара в неделю и получим наш заработок в одиннадцать тысяч шестьсот восемьдесят долларов. Прибавьте к тому процент за то время, что наше жалованье удерживалось, и отнимите плату за нашу одежду и те три раза, что я показывался врачу, да за то, что Мэнди выдрали один зуб, и получится сумма, причитающаяся нам по праву. Прошу вас прислать деньги посредством «Адамс экспресс» на имя В. Винтерса, эсквайра, город Дэйтон, штат Огайо.
P. S.: Передавайте привет Джорджу Картеру и поблагодарите его за то, что он отобрал у вас пистолет, когда вы по мне стреляли.
Ваш бывший слуга
Джордан Андерсон
Кроме того
Перевод Яны Родионовой (Куницкой)
Это письмо миссис Элизабет Комптон написала своему мужу в 1618 году, спустя восемь лет после того, как ее отец — лорд-мэр Лондона сэр Джон Спенсер — умер и оставил свое огромное состояние в наследство… своему зятю, лорду Уильяму Комптону! Говорят, это был не первый случай, когда отец обращался с Элизабет не самым справедливым образом.
В письме Элизабет излагает мужу, только-только поправившему здоровье после нескольких лет мотовства, свои взгляды на то, как должны быть использованы деньги ее покойного отца.
Мой милый,
Теперь, когда я изъявила свое намерение устроить для тебя дела твои, предполагаю необходимым рассудить о том, какое содержание подобает иметь мне.
Ибо за твоим имением я присматривала с заботой, а ко всему, что, согласно воле Божией и законам мироздания, общества, бытия, религии и государства, принадлежит тебе, мой дорогой, я относилась с уважением. Посему я прошу и увещеваю тебя предоставить мне, твоей доброй и преданной супруге, пособие размером в 26 000 фунтов годовых, выплачиваемое каждую четверть года.
Кроме того — 600 фунтов в год дополнительно для исполнения долга милосердия и прочих дел, не требующих учета.
Кроме того — трех лошадей для моего личного пользования, которые никому не будет дозволено ни отдавать, ни брать — лишь мне да тебе.
Кроме того — добрых компаньонок в количестве двух женщин, на случай, если одна заболеет или еще какое несчастье ее постигнет.
Кроме того — поверь, компаньонке не подобает хандрить в одиночестве, когда Господь милостиво одарил ее господина и госпожу достойным имением.
Кроме того — когда я иду на охоту, будь то с собаками или соколами, или же нахожусь в пути от одного дома к другому, они будут при мне, поэтому для каждой из упомянутых женщин мне понадобится иметь по лошади.
Кроме того — шестерых или восьмерых лакеев и две кареты: одну обитую бархатом для меня, с четверкой великолепных лошадей; и одну для моих компаньонок — обитую милой тканью и отделанную золотом; а моя пусть будет в пурпуре, отделанная серебром, с четверкой добрых лошадей.
Кроме того — двух кучеров, одного для моей кареты, а другого для моих компаньонок.
Кроме того — лично для меня, сверх моего годового пособия, двадцать дамских платьев: шесть из них высочайшего качества, восемь из них для загородных прогулок и еще шесть из них наивысочайшего качества.
Кроме того — ты должен будешь положить в мой кошелек 2000 фунтов и еще оплатить мои долги.
Кроме того — у меня должны быть 6000 фунтов для приобретения украшений и 4000 фунтов для покупки жемчужного ожерелья.
Кроме того — потому как я всегда была очень разумна и добра к тебе, прошу тебя взять на себя расходы на одежду моих детей и их обучение; а также на моих слуг — мужчин и женщин — и их жалованье.
Кроме того — все мои дома должны быть в подобающем убранстве, и мои спальные комнаты обставлены необходимой мебелью, как-то: кровати, табуреты, стулья, нарядные подушки, ковры, серебряные грелки, буфеты, изящные пологи и прочее. И точно так же касаемо моих гостиных во всех домах: они должны быть изысканно меблированы — пологами, диванами, балдахинами, стеклом, стульями, подушками и всеми прочими соответствующими предметами.
Кроме того — я желаю, чтобы ты оплатил все мои долги, достроил Эшби Хаус и приобрел новые земли, а также не давал в долг денег лорду-камергеру, который при возможности из тебя и все состояние бы вытряс. Помнишь его сына, лорда Уолдона? Какое гостеприимство он мне оказал, пока тебя не было дома. Если бы ты умер, сказал он, он бы стал мне мужем, отцом, братом. Он бы женился на мне, сказал он. Право же, мне жаль видеть, как мало у бедного мужчины ума и благочестия, что он так постыдно использует друга своего.
Итак, сообщив тебе, таким образом, что было бы для меня желательно, а что было бы нежелательно, я прошу, когда ты станешь графом, отпустить мне еще 2000 фунтов сверх указанного и вдвое больше прислуги.
Твоя любящая жена
Элайза Комптон
Автору «Бездельника»
Перевод Полины Лёвкиной
В марте 1789 года в журнал «Бездельник», издававшийся студентами Оксфорда Джеймсом и Генри Остинами, поступает укоризненное письмо от юной особы, подписавшейся Софией Сентимент. Многие исследователи полагают, что автор письма — тринадцатилетняя Джейн Остин.
Сэр,
Пишу сие, дабы Вы знали, что Вы столь далеки от моей благосклонности, что, ежели не исправите своих манер, я вскорости прекращу наше знакомство. Да будет вам известно, сэр: я очень много читаю. О сотнях томов романов и пьес даже и упоминать не стану, в последние же два лета мне довелось прочесть все занимательные публикации наших самых прославленных журнальных авторов, от «Татлера» и «Очевидца» до «Микрокосма» и «Ольи Подриды». Поистине я превыше всего на свете ценю периодические издания, те в особенности, в коих довольно рассказов, да страниц не слишком много. Признаться, сердце мое радостно затрепетало, едва я услышала о выходе Вашего журнала в свет; я послала за ним сей же час и с тех самых пор его получаю.
Однако прошу меня простить, сэр, но, по сути, такого несусветного вздора я в жизни не встречала: да, кое-что написано недурно, выбор же тем столь скверен, что ни в жизнь никого не заинтересует. Вообразите только, в восьми выпусках не поместили ни одной душещипательной истории о любви, благородстве и всем подобном. Ни одной восточной сказки с ее пашами и отшельниками, пирамидами и мечетями, даже ни одной аллегории или сновидения не появилось до сих пор в «Бездельнике». Что же нам за дело, любезный сэр, до того, как оксфордские мужи растрачивают время свое и деньги, — нам, коим довольно и наших собственных хлопот? Я, со своей стороны, лишь однажды посещала Оксфорд и знаю наверняка, что не намерена бывать там впредь. Меня провели сквозь столь угрюмые часовни, запыленные библиотеки и смрадные залы, что я на двое суток сделалась слаба. Касаемо же последнего Вашего выпуска, рассказ был весьма хорош, но ни любви, ни леди в нем не было, по крайней мере, ни одной юной леди; и я недоумеваю, как совершили Вы подобную оплошность, коль скоро могли с легкостью ее избегнуть. Вместо того, чтоб удалиться в Йоркшир, герой мог бежать во Францию, где, знаете ли, мог полюбить французскую пейзанку, что оказалась бы великородною особой. Либо Вы могли заставить его поджечь монастырь и похитить монахиню, которую он впоследствии обратил бы в свою веру, или нечто подобное, дабы внести немного сумятицы, придав увлекательности повествованию сему.
Словом, представьте нашему взору сколько-нибудь впечатляющих рассказов, поведайте о злоключениях, выпавших на долю двух влюбленных, внезапно умирающих по дороге в церковь. Заставьте возлюбленного погибнуть на дуэли или сгинуть в морской пучине, либо пусть он застрелится, если угодно; что же до его госпожи, то она, конечно, должна будет впасть в безумие; либо, по Вашему разумению, можете убить даму и заставить обезуметь любовника; помните только: что бы Вы ни сделали, герой и героиня должны питать друг к другу нежнейшие чувства и обладать прелестными именами. Если Вы вознамеритесь внять моим наставлениям, ожидайте услышать обо мне вновь, и, может статься, я даже окажу Вам небольшую помощь. Если же нет — пусть об издании Вашем в кондитерских лавках судят, а сами Вы прозябайте холостяком, коему докучливая сестра-девица станет дом вести.
Ваша, соответственно поведению Вашему,
София Сентимент
Человек-слон
Перевод Зарины Дзарасовой
Конец XIX века. Председатель Лондонской больницы пишет в «Таймс», рассказывая, чем закончилась удивительная история Джозефа Меррика — Человека-слона, которого приютили в больнице и содержали на пожертвования читателей. Биография Меррика легла в основу фильма Дэвида Линча «Человек-слон».
16 апреля 1890 г.
Редактору газеты «Таймс»
Сэр,
В ноябре 1886 года, благодаря Вашей участливости, в газете «Таймс» появилось мое письмо, в котором я попытался привлечь внимание к обстоятельствам жизни Джозефа Меррика, известного как Человек-слон. Это единичный случай такого удивительного невезения. Его физические недостатки были настолько отталкивающими, что он мог зарабатывать на жизнь, лишь выставляя себя напоказ любопытной толпе. После того, как полиция этой страны небезосновательно заинтересовалась этим делом, один австрийский проходимец вывез его за границу и стал показывать в европейских странах. Но однажды этот господин скрылся, прихватив с собой денежные средства, кропотливо накопленные Мерриком, и оставив беспомощного горемыку в нищете и без связей в чужой стране.
С огромным трудом ему удалось каким-то образом добраться до Лондонской больницы, где его временно приютили благодаря отзывчивости одного из хирургов. Тем не менее его будущее оставалось неопределенным. Человеческое сострадание не позволило нам снова выкинуть его на улицу, поэтому я обратился к Вам, и с тех пор все невзгоды рассеялись; многие прониклись сочувствием к его судьбе, и, хотя другого подходящего жилья никто не предложил, удалось собрать сумму, достаточную для того, чтобы содержать его до конца жизни, обещавшей быть недолгой. В качестве исключения комитет разрешил ему проживать в больнице при условии ежегодной оплаты средней стоимости одного койко-места.
Таким образом, бедный Меррик провел последние три с половиной года жизни в комфорте и вдали от любопытных глаз. Совместными усилиями руководству больницы, врачам, капеллану, монахиням и медицинским сестрам настолько удалось облегчить его страдания, что он даже стал называть больничную палату домом. Там он принимал сочувствующих посетителей, среди которых были и представители высшего общества, и в целом в его жизни появилось разнообразие и новые интересы: он много читал (книгами его снабжала одна великодушная дама, ярчайшая звезда театральных подмостков), он научился плести корзины и даже несколько раз побывал в театре, где ему отвели приватную ложу.
Ему пошли на пользу наставления нашего капеллана, и доктор Уолшен Хау, на тот момент епископ Бедфордский, приватно совершил над ним обряд конфирмации. Кроме того, ему разрешили находиться в ризнице, откуда он слушал службу и принимал в ней участие. За несколько дней до смерти Меррик дважды в день посещал службу и каждое утро причащался. Во время последнего разговора с капелланом Меррик выразил чувство глубокой признательности за все, что для него сделали, и поблагодарил Бога за то, что Он привел его сюда.
Я рассказал об этом так подробно, потому что, как мне кажется, его благотворителям хотелось бы знать, на что употреблены их средства. В прошлую пятницу днем он тихо умер во сне, хотя чувствовал себя как обычно.
В моем распоряжении осталась небольшая сумма от денег, полученных на его содержание, и я предлагаю после выплаты благодарственных вознаграждений употребить ее на нужды больницы. Мне кажется, это созвучно желанию благотворителей.
Всегда, сэр, к Вашим услугам
Ф. К. Карр-Гомм
Лондонская больница
Я давно положил на вас глаз
Перевод Наталии Тарбеевой
Йоркшир, вторая половина XIX века. Старый фермер Саймон Фаллоуфилд сватается к деревенской девушке Мэри Фостер, которая давно была у него на примете. Не будучи близко с ней знаком, он делает это посредством письма. Известно, что мисс Фостер «заманчивое» предложение отклонила.
Ноября 29-го дня 1886 года
Моя Дорогая Мисс,
Я берусь за перо, чтобы написать к вам, в надежде, что эти несколько строк найдут вас в том же добром здравии, в каком я сам нахожусь сейчас, когда их пишу, слава Богу!
Вы, верно, будете в удивлении от того, какой я бесцеремонный, что пишу к вам, такой из себя леди, и надеюсь, что вы на меня не станете злиться. Я с трудом набираюсь смелости сказать, что мне нужно, я очень робок с дамами, и мое сердце трепыхается как прялка. Но однажды я вычитал в книге, что слабым духом не завоевать прекрасную леди, так что — вот оно.
Я фермер небольшого хозяйства и по годам многим старше сорока, и моя мать живет со мной и смотрит за домом, а еще она с недавних пор совсем плоха и не поспевает за всем, и вот почему мне будет удобнее при жене.
Я давно положил на вас глаз, и я полагаю, что вы очень милая молодая женщина, которая осчастливила бы меня, если бы того пожелала.
Мы держим служанку — доить трех коров и помогать по дому, и еще она, бывает, летом дергает сорняки, а по осени — репу. Я делаю часть работы на ферме сам и хожу на рынок в Пейтли, куда иногда пригоняю нескольких овец, и еще я откармливаю трех-четырех свиней к Рождеству, свинину мы и сами едим (пироги печем и такое всякое) и заготавливаем на продажу, чтобы оплатить ячменную муку.
У меня есть около 73 фунтов в банке Найсбро, и у нас тут милая маленькая гостиная с синим ковром и камином, у которого на одной стороне пыхтит печка, а на другой — старуха. Христианские Правила висят на стенах над длинной скамейкой, и вы могли бы сидеть весь день в кресле, вязать и чинить мою одежду, а еще вы могли бы готовить чай к моему приходу и делать масло на продажу в Пейтли, а я бы возил вас в церковь каждое воскресенье в телеге и делал бы все, что в моих силах, чтобы вы были счастливы. Так что я надеюсь услышать от вас.
Я в отчаянии и всерьез намерен жениться на вас в майский же праздник, или если моя мать умрет раньше, то и вы мне понадобитесь раньше. Если бы вы только приняли мое предложение, моя дорогая, мы могли бы быть очень счастливы вместе.
Надеюсь, что вы мне дадите знать, что у вас на уме, с обратной почтой, и если вы благосклонны ко мне, то я тут же подвернусь к порогу.
Пожалуй, на этом все от вашего поклонника и возлюбленного
Саймона Фаллоуфилда
P. S.: Надеюсь, вы меня не станете упрекать — если вы не примете мое предложение, у меня есть на примете еще одна милая женщина, так вот, если вы его не примете, я думаю жениться на ней. Но я все же думал, что вы-то лучше сойдетесь с моей матерью, оттого что она порой сварлива. Сообщаю вам это сейчас, загодя, потому что она тут хозяйка.
Горе проходит, но мы остаемся
Перевод Татьяны Ильиной
Массачусетс, конец XIX века. В этом мудром и трогательном письме Генри Джеймс утешает эссеистку Грейс Нортон, впавшую в депрессию после смерти близкого. Джеймс дружил со всеми членами семьи Нортон, а его переписка с Грейс длилась несколько десятков лет.
28 июля 1883 г.
Бостон
Дорогая Грейс,
Перед страданиями других я в высшей степени бессилен, а письмо, которое я получил от Вас, раскрывает такую глубину горя — я с трудом нахожусь, что сказать. Разумеется, я не закончу на этих словах, но я должен был с них начать. Воистину, Вы не одна пребываете в таком душевном состоянии: я говорю про состояние, когда кажется, что все беды человечества свалились на Ваши плечи, и я боюсь, что, отдавая всю себя, Вы остаетесь ни с чем: что Ваше сочувствие безответно, что оно приносит вам только муку, ничего не давая взамен. Тем не менее, я намерен говорить с Вами не иначе, как голосом стоиков.
Я не знаю, зачем нам жизнь — этот дар послан неизвестно откуда и неизвестно с какой целью; но я убежден, что стоит продолжать жить, хотя бы по той лишь причине (с некоторыми оговорками), что жизнь — это самое ценное из всего известного нам, и, надо полагать, было бы страшной ошибкой отрекаться от нее раньше срока. Другими словами, наше сознание — это безграничная сила, и, хотя порой кажется, что безгранично и его страдание, в то же время оно разрастается волна за волной, питая нашу способность чувствовать, порой, впрочем, против нашего желания, как бы мы ни скрывались, ни мучились, ни молили об обратном, что-то держит человека в жизни, укрепляет его позицию во вселенной, и от этого, пожалуй, лучше не отказываться. Вы правы в своих суждениях, что мы отзвуки и отражения одного и того же, и с Вашей стороны поистине благородно проявлять интерес и сострадание ко всему окружающему — похоже, это имеет облагораживающий и благоприятный эффект. Однако ж, умоляю, не расточительствуйте сострадание и любовь, помните, что каждая жизнь — это особая задача, но не Вам ее решать, ограничьтесь сложнейшей алгеброй собственной жизни. Не растворяйтесь в окружающем, оставайтесь как можно более твердой, крепкой и несгибаемой. Мы живем бок о бок, и те из нас, кто любят и понимают других, живут полнее всего. Мы поддерживаем друг друга, порой неосознанно, и, принимая свою ношу, тем самым облегчаем ношу другого, делаем вклад в общее благополучие, помогаем жить остальным. Горе накрывает большой волной, Вам ли этого не знать, но оно также и уходит, оставляя нас, пусть почти задохнувшихся, тем не менее, на том же самом месте, и, очевидно, что если горе было сильным, то мы сильнее, ибо оно прошло, а мы остались. Оно изнуряет, истощает нас, но мы также изнуряем и истощаем его. Горе слепо, однако мы в какой-то мере зрим.
Дорогая Грейс, Вы проходите сквозь тьму, в которой я, в силу своего невежества, ничего не вижу, кроме того, что Вам ужасно нездоровится: но это только тьма, это не тупик и не конец. Постарайтесь не думать, не переживать, не делать выводов и не принимать решений — оставьте все и ждите. Все пройдет, но покой и примирение с неизбежным, и свобода от иллюзий, и любовь добрых людей, и новые возможности — словом, многие вещи в жизни — останутся. У Вас столько всего впереди, и я помогу Вам. Тем временем, об одном прошу, постарайтесь не раствориться. Держитесь изо всех сил, я настаиваю на этом, чтобы независимо от того, как быстро мчится лошадь, когда она остановится, в седле сидела немного взволнованная, но абсолютно та же Г. Н. Будьте здоровы — это все, ибо впереди будущее. Успех Вам предначертан, и Вы не должны подвести. Мои самые добрые чувства и уверенность всецело с Вами.
Навсегда Ваш верный друг — Генри Джеймс
Горе пройдет, а мы останемся
Перевод Евгении Агадуллиной
Бостон, 28 июля
Моя дорогая Грейс,
Я абсолютно беспомощен перед лицом страданий других людей, а письмо, которое ты мне прислала, пронизано такой болью, что я не знаю, что тебе сказать. Я не остановлюсь на этом, но мне важно было c этого начать. Истина в том, что ты не одинока в своих чувствах. Ты словно приняла все страдания человечества на себя, и я беспокоюсь за то, что ты отдаешь этим страданиям всю себя, ничего не получая взамен. Твое сочувствие безответно, оно оборачивается для тебя лишь болью и не приносит никакой пользы. Однако я настроен говорить с тобой исключительно в русле стоицизма.
Я не знаю, почему мы живем — дар жизни приходит из неизвестного мне источника с неведомой целью, но я верю, что нужно жить дальше, ведь (в определенной степени, конечно) жизнь — самое ценное, что нам известно в этом мире, и поэтому, вероятно, большой ошибкой было бы отказаться от нее, пока источник еще не иссяк. Другими словами, возможность чувствовать — безграничная сила, и, хотя временами возникает ощущение, будто все, что мы чувствуем, — это боль, в том, как она накатывает волнами, не давая нам потерять чувствительность, даже когда кажется, что мы больше не вынесем, не хотим выносить и молимся о том, чтобы не чувствовать, что-то удерживает каждого из нас на его месте во вселенной, и от этого не стоит отказываться. Ты права в своем осознании, что все мы — отзвуки и отражения единого целого, и я вижу благородство в твоей заботе и сострадании по отношению ко всему, что тебя окружает, потому что они создают устойчивость и гармонию. Только молю тебя, не распространяй свое сострадание и нежность на все вокруг. Помни, что каждая жизнь — отдельная задача, которую всем нужно решать самостоятельно, и сосредоточься на своем личном уравнении несчастий. Не растворяйся во вселенной, оставайся целостной, крепкой и нерушимой настолько, насколько это возможно. Мы проживаем жизнь вместе, особенно ярко это ощущают те, кто знают и любят друг друга. Мы помогаем друг другу даже неосознанно: делая свой вклад, мы облегчаем чужую ношу, даем другим возможность жить. Волны горя накрывают нас с головой, тебе ли этого не знать, но они отступают, и, хотя они почти лишают нас возможности дышать, мы понимаем, что, несмотря на их силу, мы сильнее, потому что горе пройдет, а мы останемся. Горе изматывает нас, использует нас, но мы отвечаем ему тем же, при этом оно слепо, а мы вновь обретаем способность видеть.
Моя милая Грейс, ты проходишь через темные времена, и, вдобавок к тому, что скрыто от моих глаз, они значительно подорвали твое здоровье. Но это временная темнота. Это не полярная ночь и не вечная тьма. Думай и чувствуй как можно меньше, не делай выводов и не принимай решений, просто жди. Все пройдет, и останется умиротворение, примирение с загадками и разочарованиями, нежность добрых людей, новые возможности и другие радости жизни. У тебя все впереди, и я тебе помогу. Только не расcыпайся на части. Я настаиваю на том, чтобы ты сознательно сохраняла свою целостность, тогда, несмотря на то, как быстро будет скакать конь, когда он остановится, в седле будешь, пусть немного взволнованная, но все та же ты, Г. Н. Самое главное — постарайся не болеть, потому что от этого зависит будущее. Тебя ждет успех, ты не можешь не справиться. Прими мои самые теплые чувства и веру в то, что у тебя все получится.
Твой верный друг навечно
Генри Джеймс