Следователь улыбался одними глазами. Буквально. На том месте, где у обычных людей глаза, у опекунов два одинаковых темно-бордовых рта. Черная кожа на его овальном лице переливалась обсидиановым глянцем. Других черт опекуны не имеют: гладкая галька с двумя ртами в глазницах. Сейчас они оба кривились в профессиональной улыбке работника, по долгу службы вынужденного много общаться с людьми.
— При каких обстоятельствах вы обнаружили пострадавшего? — Рты следователя задвигались, и у каждого был свой голос: один звенел юношеской бодростью, второй же скрипел прокуренным стариковским баритоном и немного не поспевал за молодым. Опекун достал из кожаной папки блокнот и ручку, приготовившись записывать.
— Я возвращалась с работы домой. Вот мой дом. — Лена махнула рукой в сторону многоэтажного здания напротив. — И услышала даже не стон, а какой-то такой… хрип, знаете. Вот отсюда, из кустов. Я еще по сторонам оглянулась, и, удивительное дело, во дворе вообще никого не было. В это время здесь всегда многолюдно — и никого, совсем никого. Я заглянула в кусты и увидела мужчину, всего в крови, голова разбита. Он на боку лежал и хрипел, глаза закатились. Я попыталась заговорить с ним, но он в таком состоянии тяжелом был. Хотела позвать на помощь, но во дворе все еще было пусто. Тогда я побежала к себе домой — там телефон, и это рядом, — скорую вызвала. Дежурный сказал, чтобы я возвращалась к пострадавшему и встречала бригаду. Скорая еще так долго ехала. Они его загрузили в машину и увезли. В себя он так и не пришел. Вот, собственно, и все.
— Хорошо, простите, как вас?
— Елена.
— Елена, а не заметили вы чего-нибудь странного, необычного? Может, кто-нибудь убегал или шел быстрым шагом неподалеку?
— Нет, как я уже говорила, двор был абсолютно пустым. Я никого не видела. А странное… Странное было. Это сам мужчина, пострадавший.
— Уточните.
— Его внешность. Я такого нигде не видела. Очень светлая кожа. Ноги такие длинные. — Улыбки на лице следака захлопнулись, как форточки. — А главное — не было у него живота такого, как… у нас. Совсем плоский живот.
— Угу, — буркнул следователь. Оба рта его слегка приоткрылись, и Лена ощутила привычное «касание» опекуна: внутри как будто все собрали в невидимую горсть, и нахлынул голод, от которого подкашивались ноги, кружилась голова, вышибало слезу. В ушах зазвенело. — Значит, так, Елена, вот протокол, прочитайте и подпишите. Потом вы оставите нам свои координаты. Мы сами с вами свяжемся.
***
В маленькой кухне нервно трясся пустой холодильник. Лампочка под желтым абажуром еле сочилась светом на клеенчатый стол. Лена сидела на табурете перед пустой тарелкой с закрытыми глазами. Первые минуты после приема пищи — самое восхитительное время, когда можно забыть о голоде и спокойно прислушаться к себе. Мир как будто замирает, и движение его из безумного дергания картинок преображается в плавное перетекание одного момента в другой. Здесь и сейчас, гибкость форм и податливость мысли. Лена с закрытыми глазами слушала шум вечернего города за окном: ветер пересыпал в ладонях опавшие листья, улица вдалеке шуршала и щебетала, изредка вскрикивая клаксонами. Шум рассыпался на отдельные бусины, которые Лена перебирала на манер четок. Усталое после работы тело тихо гудело, как новая трансформаторная будка.
На то, чтобы почувствовать мир в его неискаженном состоянии, дается всего лишь пара минут. А потом удар снизу. Внезапный и мощный приступ тошноты как отдача приклада. Лена еле успела добежать до раковины, закрывая руками рот. Невидимый насос выбросил на облупившуюся эмаль съеденный ужин — все, что Лена заработала за сегодня. Толчок. Еще толчок, уже слабее. Всего два раза за жизнь ей удалось побороть тошноту, идущую сразу после освобождения от голода, как вагон за тепловозом. Она вспомнила оба эти раза — это было в юности, когда еще хватало сил и упрямства бороться. Как долго длились тогда эти драгоценные минуты свободы, как ясно было в голове и спокойно внутри. Некоторые знакомые могли насчитать два или три случая, когда у них получалось удержать съеденное. У многих не выходило вообще никогда. Но бывали и исключения, как, например, одноклассница Маха. Та умудрялась сохранить половину съеденного за день. Говорила, что хорошая генетика — досталась от мамы. Неспроста она и училась лучше всех, а сейчас работает с опекунами в круглом доме. Да и живот у нее всегда был меньше, чем у всех остальных в школе, включая учителей.
Лена взглянула на свою выпирающую под поношенным халатиком утробу, сильно увеличившуюся в размерах за последнее время. Провела по нему прозрачной, с серо-зеленой кожицей, рукой. Все тяжелее стал переноситься голод, все мощнее накатывала тошнота. Лена знала, что начинает увядать. Что если не бороться, то однажды она упадет на тротуар под ноги прохожим и больше не встанет. И пешеходы будут торопиться по своим делам как ни в чем не бывало, просто обходя труп стороной, как это случается везде и повсюду. Может, если найдется кто покрепче и помоложе, ее оттащат поближе к стене, чтобы не мешала движению, пока вечерние грузовики-труповозки с командой санитаров не выползут на улицы собирать свой урожай. Лена взглянула на себя в зеркало над раковиной. Серая кожа лица сегодня казалась темнее обычного. Синяки под глазами не сходят уже несколько лет. Первая седина в темно-русых волосах. Морщины, улегшиеся на лбу и вокруг рта размером с грецкий орех. Надо брать себя в руки и бороться. Лена бросилась ставить чайник на плиту. Если на ночь выпить горячей воды и постараться уснуть как можно скорее, то голод можно обмануть до утра. Бывали у Лены в последнее время бессонницы, когда она мучилась до рассвета, сжав одеяло зубами и обхватив свой круглый живот.
Но сегодня случилось нечто совершенно удивительное — голод почему-то решил отступиться от нее. И это было то, о чем она не сказала следователю: когда захлопнулись задние двери скорой за тем несчастным на носилках, Лена поймала себя на мысли, что все время, пока бегала домой вызывать помощь, встречала машину и объяснялась с врачами — все это время совершенно не ощущала выжимаемую насухо простыню в животе; перестала кружиться голова, исчезла липкая, до дрожи в коленках, слабость. Пропало все то, что она испытывала еще минут двадцать назад, поворачивая с мутно освещенной улицы к себе во двор. И лишь когда скорая исчезла в арке, расплескав в ней лучезарную истерику голубого, Лена почувствовала что-то совершенно новое. Это было не просто облегчение от того, что свалилась ноша; откуда-то из темени через позвоночный столб шел прохладный поток, растекающийся по конечностям мягкими толчками. Небывалое спокойствие и безмятежность погребли ее под собой, как кубометры песка из кузова самосвала накрывают лопух. Неведомая огромная птица схватила ее своими лапищами и потянула вверх. Лена не могла припомнить, как долго ее носило по разъятой обыденности. Время застыло теплым наплывом воска на пальце. Реальность вернулась корочкой удостоверения в руках следователя. А «касание» опекуна сбросило ее в лапы голодухи обратно.
Чайник захрипел, отплевываясь кипятком. Лена выключила газ, налила горячей воды в кружку до половины, разбавила холодной из-под крана, залпом выпила, погасила на кухне свет и поспешила лечь в кровать. Через пять минут она уже спала.
***
Разбудил звонок в дверь. Набросив халат, плохо соображая и не до конца разлепив глаза, Лена поплелась открывать.
— Кто там?
— Доброе утро, Елена, я из полиции! — Два голоса, молодой и старый, зазвучали из-за двери. — Мы беседовали с вами вчера вечером. Необходимо, чтобы вы ответили на пару вопросов.
Лена щелкнула замком. Две улыбки на черном лице сверкнули в полумраке лестничной клетки.
— Извините за ранний визит. — Опекун переступил порог, не дожидаясь приглашения. — Но дело не терпит отлагательства.
Сегодня на нем был типовой черный мундир представителя закона с полицейскими лычками золотого отлива на воротнике. В руках он держал все ту же кожаную папку на молнии. Следователь снял фуражку и повесил ее на крючок в прихожей. Трудно отличить внешность одного опекуна от другого — стандартное изделие фабрики власти, функция во плоти. Зато «касание» каждого опекуна индивидуально. Это его отпечаток пальца, рисунок радужки глаза и форма ушной раковины. Человек по каскаду эмоций во время этого мучительного процесса всегда знает точно, кто именно из безликих находится перед ним.
Лена провела визитера на кухню, где они уселись на табуретки за маленький стол под пестрой клеенкой.
— Елена, — задвигал всеми своими губами следователь, одновременно расстегивая молнию черной папки, — были ли вы знакомы с пострадавшим до вчерашнего события?
— Нет. Я же вчера вроде говорила об этом.
— Понимаете, мы до сих пор не можем установить его личность. Он сейчас в больнице без сознания. Врачи говорят, что он в коме. И при нем не было никаких документов. Вообще единственное, что обнаружилось в его карманах — вот это. — Опекун извлек из папки сложенный вчетверо тетрадный лист в клетку и протянул Лене.
Она взяла помятый листок. Истрепанный, он уже не хрустел в руках, а лишь по-старчески шамкал. Синей шариковой ручкой на нем было выведено несколько строк. Когда их смысл дошел до Лены, буквы бросились врассыпную, а светлый клочок в руках поехал куда-то в мутную даль.
— Елена, почему здесь написан ваш домашний адрес?
— Я не знаю. Правда. Я его в первый раз видела. Человека с такой необычной внешностью я бы точно запомнила. Может… кто-то ему этот адрес дал, или… Я не знаю, почему. Не знаю.
Опекун не стал задавать следующего вопроса. Лену проняло его прикосновением. Как днем ранее, только гораздо сильнее. Она схватилась за стол, боясь упасть. Не получалось сделать вдох; парализованная, Лена медленно и с сипом выдыхала.
— Я вам верю, Елена. — Все закончилось так же резко, как и началось. — Похоже, вы и правда его не знаете. Почему же тогда вы так взволнованы?
— Ну, не каждый день со мной случаются избитые мужчины и допросы. — Лена, опустошенная, постепенно приходила в себя.
— Это не допрос. Я лишь выясняю обстоятельства произошедшего. Очень надеюсь, что до настоящего допроса у нас все-таки не дойдет. Так что вот вам моя визитка. — Он достал из бокового кармана белую картонку и положил на середину стола. — Непременно позвоните, если что-нибудь вспомните.
Лена взяла визитку. На белом фоне лишь цифры черным цветом.
— А кого спросить? Здесь только номер.
— Просто представьтесь. На том конце поймут, кто вы и по какому вопросу. — Углы ртов разошлись в деловой полуулыбке, означавшей конец разговора.
Следователь застегнул черную папку, встал из-за стола и направился в прихожую. Лена поплелась за ним. Опекун нацепил форменную фуражку, попрощался и вышел. Обессиленная, она села на корточки, привалившись к входной двери. Слишком насыщенное событиями утро рабочего дня, и голод уже вовсю давит коленом. Была одна вещь, о которой Лена побоялась сказать следователю, а тот не понял, что она что-то недоговаривает. Или сделал вид, что не понял. Адрес на том клочке бумаги был написан ее рукой. Это был Ленин почерк.
***
— Кем вы приходитесь пациенту?
Женщина в белом халате за стойкой регистратуры изнывала от голода. Лена поняла это по глухому голосу, по ее сбитому взгляду, обращенному скорее внутрь себя, а не на собеседника. Лена и сама тянула эту ношу с того момента, как ушла с работы раньше положенного, и всю дорогу до больницы груз только набирал вес.
— Это я его обнаружила, понимаете. Я вызвала скорую.
— В реанимацию вход разрешен только близким родственникам. Даже если вы попадете в палату, он все равно вас не услышит. Кома.
— Я понимаю, что есть определенные правила в больнице. Но ведь никому же не станет плохо, если я зайду туда на несколько минут. Да вам и не надо меня никуда пропускать. Вы просто не заметите, как я сама проскочу. Только скажите номер палаты, пожалуйста, а дальше я уж разберусь.
Лена аккуратно, чтобы никто не заметил, положила на стол перед женщиной прозрачный пластиковый пакет, в котором виднелись вареное яйцо и небольшой кусочек черного хлеба — весь ее сегодняшний обед. Та по-птичьи стрельнула взглядом по сторонам и ловким движением смахнула пакет куда-то вниз.
— Восьмая палата. — Голос ее окреп и зазвенел. — Только наденьте халат и маску.
В палате лежали двое мужчин, опутанные трубками и проводами. Стоявшие рядом с кроватями аппараты попискивали, гудели и перемигивались лампочками. Люди дали им жизнь, чтобы те давали жизнь людям. Лена сразу узнала вчерашнего человека по светлой коже и плоскому животу. Голова была перебинтована, из ноздрей торчали прозрачные трубки, тянувшиеся к прибору, предназначение которого ей было неизвестно. Его сосед, гораздо старше на вид, уже не выглядел живым. Очертания темного его лица с трудом читались в слабо освещенном помещении.
Лена сделала пару шагов к кровати светлокожего мужчины. Ощутила струю безмятежной свежести, что так властно захватила ее вчера во дворе. Еще приблизилась — струя забила сильнее, вымывая своим напором голод и страх. Обе руки незнакомца лежали поверх белого одеяла, утыканные датчиками и капельницами. Уже совершенно ничего не боясь, Лена подошла к койке и взяла его кисть обеими руками. И все пропало. Звуки, цвета, формы — все сделалось единым. Не стало никакой Лены. Был только яркий свет и абсолютное успокоение.
— Здравствуй, Лена!
Вначале свет соткался в глаза серого цвета, от черных зрачков по радужкам расходились темно-желтые лепестки узора. Свет постепенно расступался, обнажая лицо, перебинтованную голову, тело на больничной койке. Картинка с палатой постепенно возвращалась, как на старом, долго нагревающемся ламповом телевизоре. Незнакомец улыбался и гладил большим пальцем тыльную сторону ее ладони. Лена разжала руки и выпустила его кисть.
— Что все это значит? Что со мной происходит? Кто вы такой и откуда знаете мое имя?
Грохнула дверь палаты. Вбежали трое в белом.
— Девушка, здесь нельзя находиться! Выйдите, пожалуйста, не мешайте врачам! У нас пациент вышел из комы.
***
— Я как бы и здесь, и там. Одновременно. И большая моя часть там, она знает все. А здесь я знаю лишь то, что мы с тобой связаны. И я должен тебе помочь, должен вытащить тебя отсюда.
Они шли по осеннему городу. Незнакомец был еще слаб и ступал осторожно, слегка опираясь на Ленино плечо. Прошло всего несколько дней после того, как он сбежал из больницы и позвонил в дверь ее квартиры.
— Вытащить куда?
— Туда, откуда я пришел. Потому что настоящая, реальная, полноценная ты тоже находишься там. И там мы знаем друг друга. Я чувствую эту связь ежесекундно. Там нет голода, нет опекунов. Я не смогу тебе даже описать этот мир. Но уверен, что ты чувствуешь его присутствие, когда находишься рядом со мной. Потому что моя природа оттуда.
— Чувствую, это правда. Когда ты рядом, голод пропадает. — Лена заглянула в его серые глаза и в очередной раз ощутила легкое покалывание под всей кожей. — Ты сказал, что там, откуда ты пришел, нет опекунов. Почему так? И кто они вообще такие?
— Они лишь представители сдерживающей силы, регуляторы всеобщего протокола. В нашем мире тоже есть эти силы, но ведут себя по-другому. Там они сидят в каждом из нас, и не существует такого выделившегося вида ротоглазых, как это произошло здесь. И здесь они мне ничего не смогут сделать.
— Совсем ничего? Разве так бывает?
— Бывает. Потому что там я умею управляться с этой силой внутри себя, и только поэтому возможно мое появление в этом мире. А здесь эта сила отлилась в отдельный биологический вид, от которого вы полностью зависите, а те, в свою очередь, полностью зависят от вас. Они вытягивают вашу энергию через «касания». Поддерживают и культивируют страх и боль. Это как человек вносит удобрения и выращивает пшеницу, которая полностью зависит от человека, который зависит от пшеницы. Но я знаю, как вытащить тебя отсюда.
— И как же?
— Тебе нужно сделать всего одну вещь — вспомнить, как меня зовут.
***
Лену снова вырвало, который раз за сегодняшний вечер. Уже не было видно дна желтого пластикового тазика.
— Неплохо! У тебя получается все лучше и лучше. Начинаешь дольше держать концентрацию. — Он положил руку ей на лоб, и тошнота растворилась как сахар в горячем чае.
— Если бы это еще не было так мучительно.
— Вот! Именно здесь и ключ! Пойми механику твоего страдания: вначале разгорается голод, ты его утоляешь, проходит какое-то время, и накатывают тошнота и рвота. Голод-тошнота, тошнота-голод — это как колебания маятника. Основа любого страдания — это качание туда-сюда, перемещение из одного положения в другое, пульсация. И толкает этот маятник только одна сила — твое желание. Пришел голод, и ты хочешь, чтобы он прекратился, хочешь изо всех сил, вся концентрируешься на этом желании, буквально становишься им. И в этот самый момент ты толкаешь маятник. Приходит тошнота, и ты цепляешься за желание сохранить съеденное — и придаешь движению маятника новую силу. И так он и качается туда-сюда изо дня в день. И этот процесс пронизывает все в этом мире. И не только в этом. И опекуны тоже живут по этим правилам. А все, что тебе нужно — это перестать желать, чтобы боль исчезла. Попробуй посмотреть на нее спокойно и невозмутимо. Принять ее, если угодно. Только так ты погасишь эти колебания и остановишь маятник. Ну что, попробуем еще раз?
— Хорошо. Только ты не уходи на кухню, побудь рядом.
— Пойми, я лишь могу временно облегчить твои страдания. Еще могу указать путь. Но вырваться из этого мира ты должна сама, своими силами. Мне не пройти этот путь за тебя.
Он встал, выключил люстру, оставив лишь бледную настольную лампу, и закрыл за собой дверь. Тут же острые пальцы бесцеремонно начали ощупывать Ленины внутренности. Она закрыла глаза и сосредоточилась на этих ощущениях, не пытаясь вступить с ними в схватку. Спустя недолгое время голод стал нестерпимым, всепоглощающим, но Лена упорно отстранялась от него. Все, что ей нужно было делать — просто наблюдать, стоя в стороне. И вот, о чудо, голод начал слабеть, его хватка разжалась. Не вовлекаясь эмоционально в страдание, Лена просто давила на тормоз, пока, наконец, голод не ушел окончательно. Эта удивительная техника, казалось бы, такая простая, позволила ей впервые в жизни спастись от мучений, не принимая пищу.
Но впереди, Лена знала, было самое трудное — тошнота, бороться с которой у нее не получалось совсем. Если голод медлительный и долгий, то у тошноты взрывная природа. Трудно поймать ее начало, она бьет резко и исподтишка. Лена предельно сконцентрировалась и затаилась, как кошка перед мышиной норой. Дыхание ее превратилось в тонкую нитку. Вот она засекла где-то в солнечном сплетении маленькую зудящую точку и вся устремилась туда. Это было сравнимо с наблюдением за взрывом в замедленной съемке: тошнота стала расти, заполнила собой всю грудь и стала спускаться в желудок, заставляя его истерически сокращаться. Впервые у нее получилось разделить своим вниманием этот процесс на составные фрагменты, и каждый по отдельности не был таким мучительным. Навалилась слабость, голова свесилась на грудь. Толчок! Лена застонала, но выдержала. Еще толчок! Третий, уже слабее. Четвертый было вывернул из-за угла, но на полпути передумал. Желтый тазик не пригодился.
Щелкнул выключатель, свет залил комнату. Лена открыла глаза.
— Знаешь, ты очень способная ученица!
***
Связка ключей со звоном упала на бетонный пол лестничной клетки. Да у Лены и не получилось бы попасть в замочную скважину. Все вокруг плыло и шаталось. Дверь квартиры плавала бурым бесформенным пятном. Лена вспомнила, что справа есть звонок и, упершись лбом в мягкий дерматин, нашарила кнопку. Послышались приглушенные шаги, лязгнула щеколда, открылась дверь, и Лена упала в прихожую прямо ему на руки.
— Так, что случилось? — Она почувствовала его ладони на своих висках. Звук его голоса пробивался будто из-за стенки. — Посмотри мне в глаза, сконцентрируйся!
Лена попыталась, но перед ней плавала какая-то мазня. Он подхватил ее на руки и отнес в комнату, усадил на стул, а сам встал сзади, положив обе ладони ей на голову.
— Давай, ты знаешь, что нужно делать! А я тебе помогу. Сконцентрируйся и начни работать. Ничего страшного, постарайся расслабиться.
Лена уже была готова потерять сознание, но собрала остатки воли, концентрируясь на разбегающихся, будто муравьи, ощущениях. И тут же ударил приступ тошноты невиданной силы. Казалось, огромная рука ухватила ее за нутро и хочет вывернуть через горло наизнанку. Она почувствовала, как что-то скользкое и живое поползло по пищеводу наверх, трепыхаясь и причиняя невыносимую боль. Лена замычала, из глаз потекли слезы.
— Давай, Лена, давай! Сейчас все закончится, надо только потерпеть.
Шевелящийся комок тем временем уже подступил к горлу. Лена начала задыхаться. Руки на ее голове крепче сдавили виски, и она почувствовала его лоб на своем затылке. С надсадным криком Лена упала со стула на четвереньки и выпустила долгий и шумный поток на пол. Почувствовав облегчение, она перевернулась на бок и зашлась кашлем. Зрение вернулось большой бурой лужей на полу, в которой билось нечто узкое и блестящее — не то рыба, не то змея, — разбрызгивая хвостом капли по стенам. Сверху на существо упал синий плед, и белые мужские руки унесли это в туалет. Послышался шум сливаемого бачка.
Он вернулся, вытер ей лицо полотенцем и переложил на кровать. Принес стакан воды, и Лена жадно его осушила.
— Ну, а теперь рассказывай.
— После работы на улице ко мне подошел опекун. Другой, не из полиции. Показал удостоверение особого отдела. Предложил поговорить в его автомобиле, тот рядом совсем был припаркован. Мы сели, и сначала он поздравил меня с прибытием парашютиста. Это он про тебя так. Сказал, что очень редко с кем такое происходит, и, видимо, я необычный человек, раз за мной пришли. Но вот только, говорит, мне это все равно не поможет. А потом коснулся. Очень сильно, с таким я еще не сталкивалась прежде. На какое-то время я просто отключилась, а очнулась, когда он что-то запихнул мне в рот, что-то маленькое и круглое. И я даже не глотала, оно само как-то проскользнуло внутрь. После этого он сказал, что я свободна. Я вылезла из машины и пошла домой. Но где-то на полдороги… Сложно описать. Я как будто перестала быть собой. Было полное ощущение, что меня хотят вытащить из тела. Перестала понимать, что я — это я. Сопротивлялась как могла, и в итоге осталась только одна мысль в голове — нужно быстрее домой, к тебе, пока не стало поздно. И, видимо, только эта мысль меня и довела, потому что потом я уже ничего не помню, очнулась уже тут, на этом стуле.
— Так, нам больше нельзя здесь оставаться! — Он встал и вышел из комнаты. Донесся шум хлопающих дверей и передвигаемых предметов. Вернулся он с туристическим рюкзаком в руках, уже чем-то наполненным. — Нам надо уехать.
— Куда? — Лена приподнялась на локте в кровати. Чувствовала себя она гораздо лучше.
— Главное — это выбраться из города. Ты попала под особое внимание, и просто так они от тебя уже не отстанут. Нужно найти тихое место, где мы полностью сконцентрируемся на работе. Времени не так уж и много. Я сложил все припасы. Давай, помогай мне!
***
Лена открыла тяжелую, сколоченную из толстенных досок, входную дверь. Крыльцо по щиколотку было заметено снегом. Думая о том, что по возвращении надо будет как следует поработать лопатой, она двинулась к калитке. Снег под валенками оглушительно жамкал, будто кто-то огромный пережевывал капусту над самым ухом. Лена вышла на улицу, миновала с десяток дворов и свернула по узкой тропке к реке. Здесь она обернулась, прикрыв ладонью в пестрой варежке глаза от слепящего солнца.
Деревня была большой: две длинные улицы с белыми шапками на крышах. Дым из трубы поднимался только над их избой. Здесь, на севере, почти все деревни были заброшены. Возникало ощущение, что люди уезжали отсюда в панике, побросав мебель, бытовую технику, ценные вещи. В пустых домах нашлось все самое необходимое: теплая одежда и обувь, инструменты, кухонная утварь. Электричества не было, зато по дворам лежало вдоволь дров. Кое-где в чуланах и погребах они даже находили небольшие припасы: в основном крупу и сушеные грибы. Лена давно уже позабыла, что бывает такой голод, от которого невозможно уснуть. Удивительно, как мало на самом деле нужно человеку, чтобы прожить. За эти несколько месяцев непрерывной практики в глуши на краю мира у Лены совсем исчез живот, и она с легким испугом смотрела по утрам на себя в старое огромное зеркало в дубовой резной раме, стоящее у них в зале. Видела бы ее сейчас одноклассница Маха.
По тропке она спустилась к мосткам на реке. Он сидел чуть поодаль на железном коробе и удил рыбу в свежей лунке. Лена сошла на лед. Он услышал ее шаги, положил удочку и сделал несколько шагов навстречу, снимая меховые рукавицы. Она скинула свою варежку в замысловатых северных узорах и взяла его за руку. Его серые глаза на бледном лице смотрели мягко и спокойно. А вокруг не было ничего, кроме белого. В какой-то момент исчезли река и лед, мостки и деревня, остались лишь два серых с желтой окаемкой глаза на белом фоне. Сверкнул яркий свет, а она все смотрела в эти глаза.
— Сережа!
— Лена, наконец-то!
Сияние расступалось. Картинка с палатой постепенно проявлялась, как на старом, долго нагревающемся ламповом телевизоре. Лена лежала на больничной койке. Из ее носа тянулись прозрачные трубки, из руки торчала игла с капельницей. Сережа сидел рядом на стуле и гладил большим пальцем по ее тыльной стороне ладони. Грохнула дверь палаты. Вбежали трое в белом.
— Все хорошо! Все хорошо! Она очнулась. Я вас поздравляю! А теперь, пожалуйста, выйдете в коридор, нам надо ее осмотреть.
***
Полицейский в черной форме равнодушно сканировал толпу в вестибюле метро. Ступив с эскалатора на мраморный пол, Лена вся напряглась под его взглядом. Но до нее полицейскому не было никакого дела. Она пока не научилась быть расслабленной в присутствии людей в черном.
Толкнув тяжелую дверь из толстого стекла, она вышла на Сенную площадь, залитую апрельским солнцем, отскакивающим от луж. Свернув направо к часовне, Лена решила пройти на Гороховую дворами, лавируя среди подмятых неизбежностью весны редких снежных куч. Остановившись у одной, она набрала в ладонь жесткого колючего снега с хрупкой коркой льда. Тот сразу начал кусаться в ответ. Какой снег реальнее? Этот? Или тот, что она сгребала по утрам большой деревянной лопатой с крыльца в той далекой глухой деревне? С момента ДТП прошло три месяца. Один она провела в коме и прожила за это время еще одну жизнь. Два месяца Лена училась заново ходить и адаптироваться к новому миру. Или старому? Да и кто такая сейчас эта Лена? До катастрофы это был один человек, в том странном мире — совсем другой. Сейчас она не чувствовала связи ни с первым, ни со вторым. Мир разлетелся на корявые фрагменты, и как Лена ни пыталась его собрать, ничего не получалось — утратилось чувство реальности всего происходящего. Эти фрагменты было попросту не к чему крепить.
Если бы не Сережа! Он был всегда рядом: держал ее за руку в классе реабилитации, помогая делать первые шаги, не отходил от постели, пока она была в коме. И даже там, внутри… Она так и не решилась рассказать ему о том мире и своей жизни в нем, об их встрече. Просто не находила сил. Лена выбросила потекший в ладони комок, решив, что сегодня обязательно все ему расскажет, и двинулась в сторону шумной Гороховой. Пройдя ее до Фонтанки, она вышла на набережную, прошагала с десяток домов и повернула в знакомую арку. Большие старые ворота из витых чугунных прутьев, обычно всегда закрытые, были распахнуты настежь. В глубине двора стояла машина скорой помощи, сигналя голубым пунктиром. Пузырьки страха побежали по артериям, заставив Лену перейти на бег. Двое медиков уже загружали носилки, на которых лежал без сознания совсем молодой парень, почти мальчик. Светлые его волосы были в крови. Чуть поодаль стоял с потерянным видом Сережа. Лена бросилась к нему и, схватив за плечи, заглянула в глаза.
— А, привет! — Он слабо улыбнулся, видимо, вынырнув из очень глубоких раздумий. — Тут такое дело… Я возвращался домой и обнаружил этого парня без сознания, голова разбита… Ну, сразу достал мобильник, скорую вызвал. Пока ждал, решил его осмотреть. И в руке у него, понимаешь, была бумажка, вот эта. — Он достал из кармана помятый листок и развернул. — Представляешь, на ней написан наш адрес. И что самое удивительное — это мой почерк! Ничего не понимаю. Я его в первый раз вижу. И точно помню, что в последнее время никому адреса не писал. Бред какой-то! Сейчас менты приедут, надо дождаться.
Лену густо вырвало на асфальт.
— Эй, ты чего! — Он зашарил по карманам в поисках платка. — Что случилось?
Она обхватила его за шею и прижалась виском к щеке изо всех сил.
— Милый мой, хороший! Только не бросай меня, пожалуйста! Не бросай…