Была суббота, я ждал Соню на углу Мясницкой и Лубянского проезда. Летний вечер брызгал во все стороны солнцем, гладкие крылья проезжающих мимо мерседесов лоснились, словно покрытые теплым маслом. Люди казались особенно нарядными, праздничными, смех выливался из кафе, смешивался с автомобильными гудками и велосипедными звонками, растворялся в прозрачном небе. Но Соня не пришла.
Я зашел в крохотную лавочку «Remon» — там делали прекрасный лимонад с японским имбирем и узбекским лимоном. Очень приятно было стоять в тени парусинового тента и пить густую прохладную жидкость, пока кубики льда теснились на дне стакана и терлись друг о друга с драгоценным шелестом. Вдруг послышался визг тормозящих колес, удар, и светло-зеленый «Пежо» въехал прямо в огромную витрину магазина «Фарфор», которую я как раз разглядывал, прикидывая, сколько может стоить замысловатая китайская ваза в человеческий рост, выставленная сбоку. Звон осыпающихся осколков был великолепен — словно кто-то задел театральную люстру. Невероятным прыжком я отскочил в сторону, а потом подбежал к автомобилю. Так мы познакомились с Верой — она сидела за рулем этого малолитражного монстра. На ней было бежевое шифоновое платье, молочная косынка и огромные темные очки. Когда она сняла их, я увидел глаза, которые смотрели на меня с удивительным сочетанием ужаса и интереса. Но суеты в них не было. Как будто всё это происходит на съёмочной площадке, и сейчас появится пузатый режиссер с усталым и опухшим лицом. И сцена с витриной будет пересниматься снова.
Тот вечер и ночь мы провели вместе. Под утро Вера читала мне свои стихи. В поэзии я разбирался, и стихи эти были очень плохи. Что меня отчего-то не злило, а забавляло только и возбуждало. Ее голос слегка растягивал окончания, дрожал на некоторых согласных и чувственно распевал гласные «у» и «ю». Она была, конечно, излишне манерной. Но какой прекрасной виделась эта манерность, словно пирожное в дорогом ресторане — замысловатое, приторное и манкое. Я курил свои любимые финские сигареты, смотрел на ее тень на стене, и ночь растворялась в этих бликах, будто медленно закрываемая затвором гигантской кинокамеры. Еще через пару дней мне стало ясно, что я влюблен в них обеих, в Соню и Веру — одинаково. Очень просто: не странно, не удивительно, не постыдно. Мне только казалось, что все происходящее словно закручивается воронкой, которая вот-вот превратится в пружину, сожмется, выстрелит и кого-то из нас смертельно ранит.
Соня появилась только через две недели. Я не искал ее — в этом не было смысла. Она была в синей штормовке и стильных высоких резиновых сапогах. Едва переступив порог, она цепко огляделась, прошла по квартире — быстро, порывисто. Тут же нашла Верины бусы и чулок, упавший за пуфик в спальне. Аккуратно потрогав жемчужины на ожерелье, она обняла меня и сказала: «Я так и знала, что ты мне изменяешь», — и долго целовала меня. Я тоже обнял ее и ничего не ответил.
Следующие шесть дней мы провели на Валдае — катались на резиновой лодке, ловили карасей, жили в палатке, пили вино и читали «Таинственную историю Билли Миллигана». Мне было хорошо с Соней, но я скучал по Вере — по ее изломанным жестам, хрипловатому голосу, нелогичным репликам, — Соня, должно быть, презирает таких женщин. Она ничего не говорила. Я не знал, что она чувствует — просто не мог представить этого. В одном я был уверен — мне совершенно не хочется расставаться с ней. Расставаться окончательно. Когда мы вернулись в Москву, Соня прожила у меня всего лишь два дня — на третий я увидел оставленный на столе тонкий золотой браслет, который я подарил ей в самом начале нашего романа. Это меня огорчило — хотя Соня не взяла никаких вещей, я знал, что браслет очень ей нравится. Ночью, разомлевшая, уставшая, она лежала у меня на плече, нежно перебирая его золотые звенья, и улыбалась. Если она оставила браслет — означало ли это, что она пытается уйти от меня? Или лишь подает знак своей сопернице, мстит за нитку жемчуга и чулок? Мне совсем не хотелось заставлять ее страдать, и я не стал звонить Вере в тот вечер. Я был один.
Соня не вернулась ни на следующий день, ни через день. Вера звонила трижды. Я поднимал трубку и молчал. Она то шептала мне что-то, то кричала. Даже читала стихи. Я хотел ее. Видеть, слышать. Но я боролся с собой. Мне казалось — не видя обеих, я сумею что-то изменить. Но что я мог, если в принципе не получалось выбирать между ними? Я видел, что это не игра, что все по-настоящему. И тогда я сделал неверный ход. Самый неверный.
С Лёкой Трубниковой я встречался еще в институте. Потом она дважды выходила замуж и, похоже, как раз собиралась сбежать от второго супруга. Все это меня не удивляло — Лёке трудно было угодить, и она так легко разочаровывалась, что не могла существовать с людьми хоть сколько-нибудь долгое время. Я не был исключением — она просто-напросто забыла про мои недостатки, поэтому и согласилась встретиться. Лёка не была красива, но очень необычна. Кроме того, с ней было интересно, и, если бы не ее скверный характер, я бы не отпустил ее тогда, когда мы расстались в первый раз. Но теперь все было по-другому. Никаких планов и перспектив — необязывающие встречи обречены на успех, это я понял уже давно. Мы выпили в баре на набережной и пошли гулять — вдоль реки, в парк Трубецких и дальше — к Девичьему полю. Мне было хорошо с Лёкой, но ни о Соне, ни о Вере я забыть не мог — спрашивал себя, зачем мне понадобилась женщина из прошлого и как она мне поможет с моим настоящим. Я действовал наугад. Где-то в глубине души я понимал — Лёка не укажет на правильный выбор между Соней и Верой. Она разве что станет способом отказаться от них. Но я гнал от себя эту мысль — она меня пугала. Разумеется, я не мог допустить, чтобы открыто или даже как бы случайно дать знать Соне или Вере об этой встрече. Однако смутная тревога не покидала меня, словно чья-то тень следовала за мной по пятам, словно кто-то стыдил меня, будил, кружил надо мной невесомым укором. Оказалось, что всё это не было игрой воображения. Утром, когда я выходил из Лёкиного подъезда, уставший и так и не нашедший в этой ночи ни одного ответа, возле тротуара притормозил белый «мерседес» с шашечками такси на крыше. Не успел я подумать о том, сколь велика моя удача — роскошное такси в пять утра — как заднее стекло автомобиля опустилось, и я увидел огромные очки и знакомую косынку. Это была Вера. Я боялся увидеть ее глаза, но на этот раз она не сняла очков. Она неподвижно сидела в салоне, а я столь же неподвижно стоял возле дверей чужого подъезда, обескураженный ее появлением. Потом стекло поднялось, тонированная бездна поглотила Верино лицо, машина тронулась и уехала.
Несколько дней мой телефон молчал. Не звонили ни Соня, ни Вера. Мне казалось — в мире что-то стряслось по моей вине. Конечно, я искал их, но телефоны молчали и двери были заперты. Меня охватывали отчаяние и тоска — страдания, которые я причинял, были незаслуженными. На четвертый день телефон, наконец, зазвонил. Незнакомый мужской голос. «Я ее муж, — сказал он, не называя имени, — приезжайте, я знаю, вы ее ищете». Потом он продиктовал адрес.
Это оказалась клиника. Хорошая частная клиника с озером и красивыми газонами. В беседке, затененной лагенарией, сидела женщина и смотрела на металлическую осеннюю воду. Я хорошо видел ее лицо. Это не была Вера, и это не была Соня. На ней был молочный Верин свитер, и волосы были собраны в Сонин хвост. Остались красивые, четкие черты — скулы, тонкий нос, изогнутые ресницы. Но все другое пропало. Не было ни Вериной манерности, ни Сониной резкости — а только покой и безразличие на бледном и отстранённом лице.
Конечно, я знал всегда, что Вера и Соня живут в одном теле, что эти два разных, не похожих ни привычками, ни характерами человека на самом деле — одна и та же женщина. Сперва я думал, что это забава, потом понял, что это всерьез. Но знал ли я — насколько это серьезно? Конечно, мучаясь в сомнениях, я представлял, что могу слишком больно ранить кого-то из них. Но я не думал, что могу их убить.
Женщина посмотрела на меня. В ее глазах была пустота. Мне стало страшно. Я повернулся и увидел мужчину. Приятный молодой человек лет тридцати, высокий, темноволосый, в клетчатой жилетке и светлых джинсах. Он поздоровался со мной кивком головы и подошел к беседке. Я почувствовал себя настолько лишним, что будто бы даже утратил свою физическую оболочку, словно перестал существовать, дышать и оставлять следы. Потом я ушел.
У меня остались Сонин браслет и сборник Вериных стихов.
Была суббота.