В кухне упоительно пахло жареным тестом. Матвей задумчиво смотрел, как фигура бабушки, нечеткая от дымки, суетилась у плиты. Руки ловко орудовали сковородкой и деревянной лопаткой, а рядом на тарелке росла стопка ароматных блинов.
— Матвеюшка, съешь хотя бы один. Для тебя пекла, как ты любишь, — проговорила она и умоляюще посмотрела на взрослого внука. «Вылитый дед в его студенческие годы», — наверняка подумала она.
— Не хочу, — буркнул Матвей.
Он обожал бабушкины блины. В любой другой день умял бы за завтраком полдюжины с дедом наперегонки, как в детстве. Но сегодня он смотрел на них почти с ненавистью. Есть совсем не хотелось, он желал только досмотреть сон. Этой ночью ему приснился дед, впервые с тех пор, как его не стало. Во сне он рассказывал внуку ту самую историю, которую начал незадолго до своей смерти. Тогда Матвей не успел ее дослушать, вот и сейчас не смог — в этот раз рассказ неожиданно прервался грохотом сковородок. Это бабушка с утра пораньше решила приготовить для внука его любимое блюдо.
— Твой дед никогда от завтрака не отказывался. А уж от блинов — тем более, — с упреком ответила она. От этих слов Матвей чуть заметно напрягся, затем вздохнул и придвинул к себе тарелку.
— Ладно, один можно.
Под пристальным взглядом бабушки он демонстративно взял с тарелки блин, макнул в сметану.
— Вот и молодец, — довольно улыбнулась она и отвернулась к плите.
Блинное тесто снова отчаянно зашкварчало в раскаленном масле. Методичные движения бабушки действовали как гипноз, и Матвей протяжно зевнул. После смерти деда он ночевал в этом доме каждые выходные, но сегодня впервые не выспался.
— Ты точно не помнишь ту историю, которую дед рассказывал? — спросил он уже, наверное, в сотый раз, продолжая сжимать в пальцах жирный блин.
Бабушка покачала головой, смущенно взглянула на Матвея, жалея, что ничем не может ему помочь. Тот сдержал разочарованный вздох. Бабушка тут ни при чем, он сам виноват, что не слушал. Матвей незаметно сунул блин в сахарницу и закрыл крышкой. Встал из-за стола, буркнул «спасибо» и вышел из кухни.
Гостиная выглядела как обычно. Разномастная мебель, плюшевые покрывала, пузатый телевизор под кружевной салфеткой. В углу — дедушкино кресло, такое древнее, что вот-вот развалится. Над ним — гобелен с изображением соснового бора. Тканая основа рассыпалась, отовсюду торчали нитки. Ковер достался деду еще от его матери и, казалось, всеми силами пытался сохранить достойный вид. Он всегда завораживал Матвея, сосны казались почти настоящими. Иногда Матвею казалось, что он слышит поскрипывание стволов, чувствует запах хвойного ветра. После смерти деда родители Матвея хотели отправить и кресло и ковер «на покой», но бабушка не разрешила. «Гобелен отправится на свалку только вместе со мной», — заявила она. Спорить с бабушкой никто не хотел, и родители оставили все как есть.
Матвей подошел к креслу, но садиться не спешил. Молча смотрел на облупившийся лак подлокотников, на торчавшие из-под обивки пружины. По кухне беспокойно вышагивала бабушка, половицы тихонько скрипели. Матвей подошел ближе, осторожно опустился в кресло, пружины по-старчески скрипнули. В дедово кресло он еще ни разу не садился с того самого дня. Не хватало решимости. Поерзал, нащупывая удобную позицию. Обивка все еще пахла табаком и смолой и едва заметно — лекарствами. Последние несколько лет дед тяжело болел, но Матвей никогда не задумывался о его смерти всерьез. Казалось, это было просто невозможно.
Суета на кухне стихла, бабушка закончила с блинами. В коридоре послышались шаркающие шаги, затем где-то в доме скрипнула дверца старого шкафа. Еще минута, и в гостиной появилась бабушка с кульком под мышкой. Подошла к Матвею и посмотрела со смесью жалости и сострадания, как на брошенного котенка.
— Ты сегодня совсем плох, даже блины есть не стал. — В этот раз в ее голосе не было упрека, только забота с нотами печали. — Вот, держи. Давно надо было тебе их отдать.
Бабушка протянула Матвею сверток, в котором оказались старая охотничья шапка и трубка. Тот взглянул на них, по телу пробежала дрожь. Он думал, что большая часть дедовых вещей давно пылится в лавке старьевщика или на помойке.
— Спрятала подальше, чтобы твои родители не выбросили, — ответила она на немой вопрос Матвея. Тот с благодарностью кивнул, молча проводил бабушку взглядом и дождался, пока стихнут в коридоре шаги. Теперь он в комнате один.
Матвей натянул на голову охотничью шапку и зажал в зубах пустую трубку. Внутри у него разлилось теплое чувство, но тут же смешалось с разъедающей виной. Он откинулся в кресле, поглубже вдохнул знакомый с детства запах и уставился в стену, где, как водяные знаки в ультрафиолете, проступали давно забытые образы.
Дед был тем еще выдумщиком и обожал сочинять всякие небылицы. Наверное, если бы жизнь его сложилась иначе, то вместо работы на шахте он писал бы книги. Когда Матвей был маленьким, он мог часами сидеть в гостиной, устроившись у ног деда, как верный пес. Тот покачивался в кресле, курил трубку, ароматный дым свивался в воздухе спирали. Старческий голос поскрипывал, как советский проигрыватель, а внук завороженно слушал. Дед никогда не повторялся, его истории были необыкновенными и какими-то потусторонними. «Сам лес нашептал», — отшучивался он.
Матвей взрослел, стал реже появляться в доме у бабушки. Выдумки остроумного старика потеряли свою удерживающую силу, порой наводили скуку и не могли соперничать с реальными волнениями жизни подростка. «Куда же ты, — спросил дед в тот последний раз. — Ведь только пришел, даже историю не дослушаешь?» «Приду завтра, не забудь концовку», — бросил Матвей и скрылся за дверью. На следующий день деда не стало — болезнь дала о себе знать. Финал истории Матвей так и не услышал.
Теперь больше всего на свете он желал узнать, чем все закончилось. Первое время он каждый день проводил в доме у бабушки, расспрашивал ее с настойчивостью следователя на дознании. Но ничего подобного она от мужа не слышала. В его записных книжках Матвей нашел только номера телефонов — дед никогда не записывал свои истории, незачем было. Все попытки Матвея найти хоть какую-то зацепку неизменно проваливались. Но вот сегодня, когда он почти приблизился к разгадке, ему помешали сковородки.
Тишина гостиной действовала как снотворное, и вскоре Матвей задремал. Внезапно он почувствовал порыв прохладного ветра, по затылку пробежали мурашки. Он оглянулся, пытаясь найти источник сквозняка. Окна в гостиной были крепко заперты. Может, бабушка открыла входную дверь, чтобы выгнать из кухни дымный нагар? Тут что-то заставило Матвея обернуться. Гобелен шел мелкой рябью, точно кто-то выбивал из него пыль. Казалось, картина ожила — Матвей мог поклясться, что слышит поскрипывание стволов и видит, как раскачиваются макушки сосен. Снова подул ветер, в гостиной запахло хвоей, влажностью и мхом. Матвей замер в кресле, попытался убедить себя в том, что это просто сон. Но чутье подсказывало ему — все происходящее реально. «Сосны нашептали», — мелькнули в голове слова деда, а по телу снова пробежали мурашки. Матвей протянул руку и коснулся живого ковра, ожидая почувствовать знакомую шероховатость ткани. Но вместо этого его пальцы провалились в пустоту. Он глубоко вздохнул, недолго думая шагнул в тканое полотно и оказался в лесу.
Раннее утро, сосны замерли в персиковом зареве, у самых корней прячется туман. Неподалеку, прислонившись к стволу, стоял дед и ждал Матвея. Он жевал смолу вместо жвачки и улыбался. Он совсем не изменился — седеющие завитки волос, глаза цвета незрелого яблока блестят лукаво, будто он знает то, что недоступно другим.
— Здравствуй, — проговорил дед и слегка поклонился. Он казался таким настоящим, родным, и Матвей чувствовал, как смятение отступает, а вместе с ним и чувство вины.
— Привет. — Он старался говорить тихо, боялся, что громкий звук обратит все происходящее в пыль. Но ветер по прежнему шумел в верхушках сосен, и дед был рядом.
— Историю дослушать пришел? — с доброй насмешкой спросил он. Матвей что-то буркнул, протянул ему трубку, тот с благодарностью кивнул. Вынул из кармана коробочку с табаком, которую всегда носил с собой. — Шапку можешь оставить себе, — добавил он.
Матвей терпеливо ждал, пока дед раскурит трубку и продолжит рассказ, который неожиданно прервала смерть. Он шел к этому мгновению так долго, что боялся даже пошевелиться, и теперь, замерев, приготовился слушать. Наконец, дым от трубки белыми струйками поплыл вверх, а за ним вознесся убаюкивающий голос:
— Так вот, дело было так…