— Он не вернется, — отвечали ей.
— Как же так?! Что случилось?! — Волна тревоги копилась в голосе, готовясь перейти в рев.
Никто не ответил. Только прятали глаза и неловко ежились.
***
Выехали рано утром, когда еще не жарко. Автомобиль без лишнего шума вылез из двора, с крыши до земли опутанного паутиной виноградных листьев, и, повернув направо, вывалил на стрежень поселковой дороги.
Шоссе стали как будто ровнее. «К выборам постарались!» — шутил дядя Миша. Дима не хотел, чтобы разговоры о политике портили такое душевное утро, и прибег к наушникам. Юра и Коля молча залипли в девайсы.
Выехали за пределы поселка. Буйный ветер дул в открытое окно, шлифуя Димины волосы. По сторонам расходилась лимонная степь. Виды живые, былинные: вот из-за холма виден шелом богатыря Святогора, а вон из земли торчат копья воинов князя Гореславича. Их время скрылось. Только ритмы шансона вперемешку с рыком машин тревожат холмистую степь.
Через час с небольшим были у Дона. Песок кишел бычками сигарет. У редких кустов валялся мусор. Из багажника достали весь арсенал: спиннинги, вкусно воняющую прикормку, здоровенных червей и миленьких опарышей. Выбрали место почище, расположились. Оба берега облепили рыболовы, туристы, семьи с детьми. Одна из пар так лихо забавлялась в холодной утренней воде, что Коля, насаживая червя, заметил:
— Зря все-таки наших девочек не взяли, сейчас бы веселее было.
На что дядя Миша по-отечески возразил:
— Вам, молодежь, все бы только девочек! — Тут он театрально похлопал себя по лысеющей голове.
И все-таки парни разделись. Дима и Коля качались, им было чем похвастать. Юра был похуже, но тоже оголил по-мужицки ватный живот. Течение в Дону тихое, но быстрое: зашел, где закидывали спиннинги, а вышел уже у вон той коряги, одиноко загорающей на раскаленном песке.
Закинув удочки, пошли меряться плавниками. Только дядя Миша азартно сидел на попе и с хитрым многообещающим прищуром пялился на колокольчики, которые должны были сигнализировать о клеве. Вдруг дядя Миша, возможно, сам для себя неожиданно затянул: «Ой, то не вечер, то не ве-е-че-е-ер! А мне малым мало спа-ало-ось!..» И покатился зрелый, терпкий голос по песчаным дюнам и тихим волнам стремительного Дона… Непонятная страсть выпрямила Диму, заставила его встать и тряхнуть обгорелыми плечами. Глянул на небо, на реку, на плескавшихся Колю и Юру. Захотелось чего-то удалого, бойкого, но непонятно чего.
Колокольчики долго игнорировали всеобщий праздник жизни, но клев заставил и их запеть. Михал Иваныч мигом заткнулся, схватил спиннинг, поднял, дернув на себя, и начал крутить. Юра и Коля спешно вернулись на берег, с надеждой смотря на армейскую хватку Михал Иваныча.
Но вдруг леска перестала крутиться: безмозглая рыба цеплялась за жизнь дырявой от крючка губой. Как ни ходил Михал Иваныч по берегу туда-сюда, как ни тянул удочку вправо-влево, рыба не хотела сдаваться.
— За камни зашла, падла, — бросил Юра.
— Опять придется леску рвать. Потом налаживать — целая история, — раздосадовался Коля.
— Будто конь мой вороной разрезвился, расплясался, разыгрался подо мной, — звенело в голове Димы.
— Ну все, хрен с ним, рву, — заявил Михал Иваныч.
— Погоди, дядь Миш, — вмешался Дима, — ща мы это, «бац-бац и в цель», — подмигнул Михал Иванычу.
Тот узнал отсылку и растерянно улыбнулся:
— И как же ты хочешь «бац-бац», а?
— А я за камни заплыву и пасть ей порву!
— Дим, течение-то неслабое. Давай без глупостей, — сказал Коля.
— Учись, студент! — бросил Дима и был таков.
Дима шел по леске вниз, спускаясь все глубже. В голове звучало что-то воздушное, обволакивающее, вроде бы Верди. Толща донской воды облепила рельефное Димино тело. Доплыл до камней: лещ и правда застрял меж двух. Взял в руки. Вдруг подумалось: о чем скажут ее глаза? Может, рыбьи глаза, как и людские, тоже умеют говорить? Поднес к самому носу… Нет! Тупые, безмозглые стекляшки. Ни страдания, ни мольбы о пощаде.
Справив дело, не спешил подыматься наверх. Ощущение бесстрашной удали затмило все.
— Вот он я, Садко! Я принес вам волю, мальки! Почему же вы плывете от меня? Ваши стекляшки ни о чем не говорят, вы — никто! Идите ко мне, я отведу вас в нашу сеть, как тот крысолов уводил детей! — поднес пальцы к губам, изображая флейту.
— Эх, Настю бы еще сюда! Она была бы королева моей подводной империи.
По груди поползли чьи-то ласковые руки. От них трясло, они несли холодок по горячему от воды телу. Показались несколько синегубых и зеленоволосых девиц, одна смазливей другой. Дикий, страстный смех пробрал Диму до мурашек. Принялся обнимать их, но они ускользали, хотя их холодные руки продолжали гладить молодецкое тело, уже залезая под белеющую кожу.
— Как же здесь хорошо! На земле такого нет. Надо позвать остальных.
Хотел подняться, но стальные девичьи лапы уже не отпускали. Перед глазами поплыли лещи и сотни тысяч мальков. Они кружили вокруг, а потом впивались миллионами беззубых ротиков в коченеющие мышцы.
— Неужели это все? Вот так неожиданно? О чем надо думать в такой момент? Может, помолиться? Но я не знаю ни одной. Просить прощения? Они все равно не услышат.
Спастись уже не было сил, но мозг боролся. Посмотрел на дев умоляюще. Но глаза уже стали по-рыбьему стеклянными и безмозглыми, а девы словно отвечали: «Ты — наш, теперь и навсегда!»
— Пропадет, он говорит, твоя буйна голова-а-а-а…
Это была его последняя мысль.
***
Юра и Коля хотели плыть на помощь, но Михал Иваныч обматерил их по самое не хочу. Спасатели также не успели.
Назад ехали в нервном молчании.
— Что скажем-то? — выдавил Коля.
— Скажем, что ребенка пошел спасать. Не из-за рыбы же, — решил дядя Миша.
***
В доме жара душила, и Настя умывалась во дворе. По-городскому ухоженную, но помятую сном ее обнимал нагретый солнцем тяжёлый воздух.
Парни явились.
— Ой, мальчики, а что вы так рано? — потянулась. — И где Дима, почему не с вами?
— Он не вернется, — отвечали ей спокойно, но так, что все было понятно.
— Как же так?! Что случилось?! — уже не беспечно потягивалась, а тревожно хмурилась.
Никто не ответил. Только прятали глаза и неловко ежились.