Евгения Андреевна сидела за столом под образами. Когда ей все-таки понадобилось переместиться из кухни в уборную, она поднялась, опираясь о стену, полминуты стояла молча, зажмурившись от боли, затем прошептала молитву, благодаря Бога за возможность телесными страданиями искупить свои грехи еще в этом мире.
Тяжелый взгляд ее смотрел спокойно и снисходительно: с некоторых пор она проявляла твердость только в тех вопросах, которые считала жизненно важными. Под этим взглядом воссоединялись семьи, писались диссертации, отчаявшиеся обретали ясность ума и возвращали твердость духа. В остальном, ее детям сорока и шестидесяти лет от роду разрешалось действовать по своему усмотрению, набивая шишки и постигая жизненную мудрость.
Всю строгость своего характера она обратила к себе и отдавала последние силы на поддержание чистоты дома и опрятности тела, не позволяя никому выполнять то, что еще могла сделать сама.
Евгения Андреевна стеснялась своей немощности. Сопротивляясь наступающему бессилию, назло бессоннице, ночами она продолжала шить. Пораженные катарактой глаза видели лишь силуэт, но руки по памяти все еще кроили, строчили и творили чудеса.
По большим праздникам сын возил Евгению Андреевну к мужу. Она протирала памятник, вырывала сорняки, затем некоторое время сидела на лавочке, рассказывая мужу о детях. Леонид слушал, внимательно глядя с овальной фотографии.
За день до Пасхи погода испортилась. В тот вечер Евгении Андреевне не спалось — суставы ломило и выкручивало. Предчувствуя бессонную ночь, Евгения Андреевна приняла лекарства и села перед швейной машинкой, надеясь к празднику закончить платье для старшей внучки Сашеньки. Ветер завывал на чердаке, и руки то и дело сводило судорогой. Евгения Андреевна оставила шитье и прилегла на кровать, облокотившись на подушки. Несколько раз она по привычке брала в руки книгу, но тут же откладывала — ее трясло и лихорадило, руки не слушались. Всю ночь Евгения Андреевна молилась и просила Бога даровать ей скорую смерть.
Наконец, начало светать. Буря постепенно стихала, боль медленно уходила. Усталость растекалась по телу, сон овладевал ей, обволакивал, приносил утешение. Евгения Андреевна представляла себя молодой, в те времена, когда тело еще не было ее тюрьмой. Сквозь сон она услышала нетерпеливый стук в дверь. Евгения Андреевна поднялась, набросила жилет, и, торопясь, чтобы шум не разбудил домашних, спустилась вниз, отперла дверь.
— Евгеша, собирайся скорее! Поедем.
На крыльце стоял ее Леонид — в новеньком твидовом костюме, тщательно выглаженной рубашке, ярком галстуке, аккуратно подстриженный и радостно возбужденный.
— Ну же… Машина ждет.
Евгения Андреевна поспешно нащупала ногами туфли, схватила с полки голубой шелковый шарф.
— Подожди, я чемодан забыла, — опомнилась в дверях Евгения Андреевна, на ходу сбросила туфли и, точно девочка, взбежала босиком на второй этаж старого двухэтажного дома. Она принялась бегать из комнаты в комнату, открывать настежь шкафы и кладовки, одергивать шторы, заглядывать под кровати. Не найдя чемодана, Евгения Андреевна ринулась обратно в прихожую, но выбежав на крыльцо — без верхней одежды, с одним шарфиком в руках, — остановилась. Во дворе никого не было. Огни удаляющегося автомобиля растворились в сыром тумане.
Евгения Андреевна проснулась и некоторое время лежала, не шевелясь, рассматривая, как медленно ползет по комнате рассеянный свет. «Чудной, однако, сон, — подумала она, усмехнувшись, — и Леня такой нарядный, видно, хорошо ему там».
В то утро Евгения Андреевна долго выбирала, что надеть — убрала в шкаф привычный стеганый жилет и достала цветастую блузу. Открыв окно, она впустила сладкий весенний воздух, оглядела двор, обрадовалась распускающимся соцветиям рододендрона. День зарождался прекрасный.
Семья собралась к завтраку в столовой. На столе была праздничная скатерть, центральное место занимало блюдо с высокой стопкой тончайших постных блинов, вокруг пестрели вазочки с медом и вареньем. Евгения Андреевна выплыла из кухни с заварочным чайником в руках. Установив чайник на фарфоровую подставку, она прочла молитву и пригласила всех садиться. Взрослые без устали нахваливали ее фирменные блины, дети шумели, прятались под столом и бегали из комнаты в комнату, то визжа от радости, то рыдая и жалуясь друг на друга.
После завтрака Евгения Андреевна удалилась в свою комнату и не выходила до самого вечера. К ужину платье для внучки было готово — тонкое, белоснежное, с множеством кружевных оборок. После примерки Сашенька не хотела его снимать и даже собиралась в нем спать, но взрослые не позволили. Она разложила его на стульчике рядом с кроватью и утром, проснувшись, в ожидании, когда ее придут будить на праздничную службу, любовалась им. Домашние суетились и всё куда-то звонили. Она слышала, как открывалась и закрывалась входная дверь, ходили люди, а низкий мужской голос протяжно пел: «Упокой, Господи, душу рабы твоея, яко Един еси Человеколюбец…»