Города играют в рассказах и романах совершенно особенную роль, иногда становясь фоном для событий, иногда превращаясь в самостоятельного персонажа. В нашем урбанистическом выпуске мы решили выяснить, если ли у писателей и критиков, мастеров Creative Writing School, любимые литературные города, и чем они так привлекательны.
Марина Степнова. Берлин Владимира Набокова
Я не сразу вспомнила, есть ли у меня любимый литературный город, к счастью — есть. Это Берлин в романе «Дар». Сам город Набоков ненавидел, а когда пишешь — важно испытывать какие-то сильные чувства. Возможно, поэтому Берлин в «Даре» блистателен. Это абсолютно живой город, несмотря на нелюбовь к нему автора!
«Улицу он знал, как знал весь округ: пансион, откуда он съехал, находился невдалеке; но до сих пор эта улица вращалась и скользила, ничем с ним не связанная, а сегодня остановилась вдруг, уже застывая в виде проекции его нового жилища.
Обсаженная среднего роста липами с каплями дождя, расположенными на их частых черных сучках по схеме будущих листьев (завтра в каждой капле будет по зеленому зрачку), снабженная смоляной гладью саженей в пять шириной и пестроватыми, ручной работы (лестной для ног) тротуарами, она шла с едва заметным наклоном, начинаясь почтамтом и кончаясь церковью, как эпистолярный роман».
Буквально на первой странице Набоков от первого лица описывает берлинскую улицу. И в этом описании, которое одновременно и подражает романам XIX века, и пародирует их, столько иронии, столько невероятного мастерства! Это Набоков в зените своего таланта! Но удивительное не в этом, автор прекрасно описывал города и до, и после «Дара», удивительное в том, что роман перескакивает в третье лицо, рассказчик превращается из «я» в «он», и сделано это так, что 90% читателей не замечают произошедшего. Это какой-то невероятный фокус. И я, прекрасно зная, как это сделано, все равно всякий раз попадаюсь на эту удочку. Думаю, что первая страница «Дара» должна войти во все учебники. Кроме этого, в «Даре» лучший эпиграф в истории литературы:
«Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна». П. Смирновский. Учебник русской грамматики.
Ольга Брейнингер. Стамбул Орхана Памука
«Черная книга», «Стамбул. Город воспоминаний», «Меня зовут Красный» — во всех этих книгах он пишет о Стамбуле. Все эти книги дополняют мерцающий огнями образ Стамбула в одном из лучших романов в мире — его «Музее невинности». Его — Орхана Памука, писателя, чье имя стало синонимом города.
Роман и музей с одинаковым названием — где граница между текстом и вымыслом, между реальностью и литературой? На страницах романа — невероятная, отчаянная история любви; светское общество и затворничество, мир стамбульской аристократии и мир кино, актеров, творческой богемы; показная роскошь и семейные ужины перед телевизором, Стамбул европейский и Стамбул азиатский. Музей невинности, спрятанный в стамбульском квартале Чукурджума, начинается с комнаты, где собраны 4213 сигареты, выкуренные Фюсун. А в маленькой комнате на последнем этаже — кровать Кемаля, она же — кровать, где пытался забыться сном писатель, собиравший воедино историю любви.
В последней главе «Музея невинности» — билет в Музей Невинности. Что может быть прекраснее бесконечности?
Елена Холмогорова. Елец Ивана Бунина
Цитата, которую я сейчас приведу, не вполне может быть названа описанием города. Это эмоции, это звуки, запахи. Но для меня она ценна тем, что приоткрыла дверь в неведомый мир и побудила к путешествию. Мы знаем городской ХIХ век по русской классической литературе, говорим, например, о «петербургском тексте», о «дворянских гнездах». Но куда хуже представляем мы себе уездную Россию — главным образом, по «Мертвым душам» да «Грозе» Островского. И вот в «Жизни Арсеньева» читаю:
«Город… гордился своей древностью и имел на это право: он и впрямь был одним из самых древних городов, лежал среди великих черноземных полей Подстепья, на той роковой черте, за которой некогда простирались „земли дикие незнакомые“ <…> Как въехали в город, не помню. Я висел над пропастью, в узком ущелье из огромных, никогда мною не виданных домов, меня ослеплял блеск солнца, стекол, вывесок, а надо мной на весь мир разливался какой-то дивный, музыкальный кавардак: звон, гул колоколов с колокольни Михаила Архангела, возвышающейся надо всем в таком величии, в такой роскоши, какие и не снились римскому храму Петра, и такой громадой, что уже никак не могла поразить меня впоследствии пирамида Хеопса».
Бунин не именует город, названия Елец нет в романе, это просто «город», но не Город (с прописной, как Киев у Михаила Булгакова в «Белой гвардии», а сообразно уездному статусу — со строчной). Поражает яркость ощущений мальчика, впервые попавшего из степной усадьбы в «каменные джунгли», оказавшегося «в узком ущелье из огромных, никогда мною не виданных домов», которые на самом-то деле были довольно скромными, а то и убогими строениями. Может быть, особую трогательность придает этому описанию то, что пишет это давно живущий в эмиграции писатель, понимающий, что едва ли доведется ему увидеть эти места. И я поехала в Елец, который стал одним из моих любимых мест на земле. А потом перечитала не только роман, но и многие рассказы, где тоже красками и запахами просвечивает неназванный уездный город, где еще не стерта граница между полем и камнями улиц. Вот как в самом загадочном «Легком дыхании»:
«Город за эти апрельские дни стал чист, сух, камни его побелели, и по ним легко и приятно идти <…> Она переходит по шоссе грязную площадь, где много закопченных кузниц и свежо дует полевой воздух; дальше между мужским монастырем и острогом, белеет облачный склон неба и сереет весеннее поле, а потом, когда проберешься среди луж под стеной монастыря и повернешь налево, увидишь как бы большой низкий сад, обнесенный белой оградой, над воротами которой написано Успение божией матери».
Валерия Пустовая. Ветлуга Дениса Осокина
Я хотела бы путешествовать по России с Денисом Осокиным. С его текстами, которые часто возникают в соприкосновении с городом — небольшим, приречным, увиденным и прожитым лично, детально, не туристически. Города Дениса Осокина могут составить карту сокровенной России — но в текстах его нет манипуляции мистикой. Города Дениса Осокина не оглянешь оценивающе — они выкручены из мрачной социальной статистики и гонки достопримечательностей. Писатель словно открывает для меня их тайную, только местным, укорененным, да и то очень неспешным и чутким жителям известную сторону — и притом оставляет каждый город отчетливо видимым, здешним: пахнущим, особым на вкус, открывшимся для интимного или ритуального прикосновения.
Таков, к примеру, текст о магии Ветлуги. «В городе ветлуга на реке ветлуга на улице ветлужской — на втором деревянном этаже двухэтажного дома — на первом каменном этаже которого магазин “ветла” где всегда продаются орехи в пакетах и ветлужская минеральная вода» — вот так точно, и в то же время будто сказочными приметами, указан временный адрес рассказчика. Это предновогодний рассказ, тянущий на миниатюрную повесть, разворачивающий краткий период накануне запойных праздников в просторную вертикаль внутреннего поиска. Герой-рассказчик пишет о том, как ему пришлось нарушить свой ежегодный пост, свое декабрьское тихое уединение с рекой, травяным чаем и заквашенной в капусте клюквой, — и почему этот выход за установленные самому себе границы, планы и правила оказался очень правильным и своевременным шагом.
«Ветлуга» — рассказ о любви, где двоих венчает город, его ритуалы на реке, исхоженные улицы, обжитая память. Герой вступает в декабрь, город, рассказ одним — и один — а выходит другим и с подругой. Это история о доверии — не только тому, в кого влюблен, но и пространству и времени, которые вас настоятельно друг другу сватают. Нарушивший предновогодний пост герой совершил главный внутренний подвиг — перешагнул через свое упорство в планах, открылся принятию. И в тексте есть чувство, что город Ветлуга открылся ему в ответ.
Екатерина Лямина. Париж Ги де Мопассана
Я хочу поговорить об одном описании Парижа в романе Ги де Мопассана «Милый друг» (1885). Я прочитала его еще ребенком и потом неоднократно перечитывала. Текст неизменно производил на меня сильнейшее впечатление. Вообще говоря, это сатира: идеологическая, политическая, социальная. При этом написан роман блестяще и очень тонко (горячо рекомендую всем!), а кроме того, строится на одном из беспроигрышных, на мой взгляд, литературных сюжетов — сюжете восхождения. Это история о том, как человек, не одаренный ничем, кроме физической привлекательности и почти животной жажды успеха, его добивается.
Действие почти всего «Милого друга» происходит в Париже, который Мопассан знал превосходно. Описаны кафе, бульвары, театры, редакции газет, фешенебельные особняки новой буржуазии и ветшающие дома прежней элиты. Но меня особенно завораживает финал — настолько, что, оказавшись в Париже и принявшись его подробно изучать, я одним из первых посетила именно то место, которое автор сделал сценой завершения своего текста и одновременно его кульминацией.
В финале главный герой, Жорж Дюруа, бывший военный, а затем журналист, в своих целях ничтоже сумняшеся прибегающий к обману, интригам, шантажу, использованию женщин и мужчин, женится на младшей дочери владельца и главного редактора одной из больших газет, определяющей картину политической жизни Парижа.
В объектив Мопассана церемония венчания молодых людей попадает во всех деталях. Гости на этом празднике жизни — люди большого света, и аристократы, и буржуа. Все они ясным осенним утром (это важно для Мопассана, тонко чувствовавшего связь природы и города) наводняют фешенебельную церковь Мадлен. В русской традиции мы тоже называем этот храм «Мадлен», хотя, конечно же, он посвящен святой Марии Магдалине. Это весьма любопытное здание. Оно находится в очень выигрышном уголке, от которого рукой подать до Оперы, больших бульваров и прочих визитных карточек Парижа. Сама церковь представляет собой греческий периптер с пятьюдесятью двумя колоннами коринфского ордера по всем четырем сторонам, не имеет окон на стенах и освещается только через свод. Строилась она долго: заложена была еще при Людовике XV, а закончена в 1842 году, и проекты по ходу дела менялись. По желанию Наполеона за образец был в итоге взят Maison Carrée — великолепный древнеримский храм в Ниме, на юге Франции. Получилось нечто совершенно несообразное парижской архитектуре, но чрезвычайно импозантное и очень заметное. Еще одна особенность Мадлен состоит в том, что здание поставлено как бы на возвышении, подиуме. И для того, чтобы войти внутрь или выйти на улицу, необходимо преодолеть довольно длинную и крутую парадную лестницу.
Итак, после венчания Жорж Дюруа под руку с молодой женой выходит из церкви и понимает — настал миг его торжества. Он достиг того, чего хотел: богатства, известности, положения в обществе. Из жалкого отставного унтер-офицера он превратился в хозяина жизни. Дюруа стоит на паперти церкви Мадлен, которая замыкает собой перспективу Королевской улицы. Та, в свою очередь, заканчивается у Площади Согласия, а за ней, уже на другом берегу Сены, располагается Бурбонский дворец, где заседает Национальная ассамблея. Весь этот исключительно красивый и вдохновляющий Париж оказывается как бы у ног Дюруа, ведь церковь приподнята над уровнем улицы. Мысленно он как бы сбегает с подиума, проносится по Королевской улице, по площади Согласия, по мосту и оказывается в Ассамблее, прекрасно понимая, что когда-нибудь он будет ее членом. Конечно, Дюруа мерзавец и радоваться за него не хочется, но Мопассан заставляет как-то так звучать финальный аккорд романа, что читателю передается это упоение героя, его неиссякающая энергия и чувство слияния с великолепным городом.
Bonus: Роман Сенчин о важности места в тексте
Описание того места, где происходит действие, одна из важнейших составляющих произведения художественной литературы. Это касается и прозы, и поэзии (вспомним хотя бы «Медный всадник» Пушкина), и драматургии (например, пьесы Александра Островского), и очерка (шестидесятники XIX века).
Есть романы, повести, рассказы, где место действия становится, по сути, главным героем, буквально управляет персонажами. К примеру, «Улисс» Джеймса Джойса, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Преступление и наказание» Достоевского. Если бы действие этих книг происходило в других местах, это были бы другие книги, в них жили бы другие люди.
В нашей современной литературе, к сожалению, нередко действие происходит словно бы в пустоте. Непонятно, большой это город или маленький, северный или южный. Случается, когда герои носят русские имена и фамилии, говорят на русском языке, а вокруг явная заграница (правда, тоже неясно, Европа ли, США, а может, вообще Австралия), и автор не удосуживается объяснить, почему так. И это отталкивает читателя от произведения, рождает недоумение и недоверие.
Я стараюсь, чтобы в моих вещах место действия было определенным, читатель видел, где находятся персонажи. Необязательно, конечно, называть, что это за город или поселок, но создать атмосферу необходимо.
Двадцать лет я прожил в Москве, и, конечно, она присутствует во многих моих текстах. Например, в романе «Информация», повести «Вперед и вверх на севших батарейках», рассказах «Сорокет», «Персен», «Жить, жить», «Поход». Я родился и вырос в Сибири, часто надолго туда уезжаю, и естественно, что сибирские города и деревни становятся местом действия некоторых повестей и рассказов — «Елтышевы», «Минус», «Золотые долины», «Постоянное напряжение»… Были периоды, когда я жил в Ленинграде/Петербурге, и он отображен, например, в повестях «Обратный путь», «Ждем до восьми», «Дочка». Есть вещи, где практически на равных показаны, скажем, Москва, Абакан и Питер — роман «Лед под ногами», или Кызыл и Париж — роман «Дождь в Париже». Сейчас я большую часть времени провожу в Екатеринбурге, и этот город стал местом действия рассказов «Девушка со струной», «В залипе», «Ты меня помнишь?». Мне очень важно, чтобы персонажи моих текстов жили не просто в определенном городе или поселке, а на определенной улице, в определенном доме. Хотя я могу и не называть что это за город или поселок, какой номер дома, как, например, в рассказах «Мы идем в гости» или «Зима», но колорит, топонимические приметы, надеюсь, дают понять читателю, где происходит история.