Январским утром Инга сосредоточенно смотрела в предрассветную темноту за окном плацкарта и чувствовала себя дурой. «Какого черта сорвалась, отправила бы письмо, а может, вообще зря все это затеяла».
Сейчас, после смерти матери, Инга нуждалась в отцовской любви и поддержке, боялась потерять брата. С Чеченской войны вместо денег он привез инвалидность. Контуженый и хромой, с пьяными воплями «Аллах Акбар» вырывал в доме подоконники, крушил мебель.
Инга ехала к отцу без предупреждения. Они не виделись двадцать лет.
Ей было пять, брату на год меньше, когда расстались родители. Инга помнила, он их любил. Помнила, как от бессилия злобно бросил матери на вокзале: «Приползешь на коленях!» Поезд тронулся, отец бежал в слезах по перрону. Мать крикнула с подножки в ответ: «С голоду подыхать буду, на алименты не подам!»
В Тайшете Инга пересела в рейсовый пазик. За дорогу нервы разыгрались до боли в поджелудочной. Водитель указал на дом. Минут пятнадцать она топталась на морозе, разглядывала ажурный тюль на окнах, простенький двор без собаки с разметенными тротуарами. Ноги околели, и Инга решилась.
— Здравствуйте, — осторожно прикрыла за собой дверь. Едкий запах браги непроизвольно заставил поморщиться и отозвался толчком в животе. — Протасевич Георгий Иванович тут проживает? Энергосбыт. Нужно данные уточнить. — Чуть перестаралась с деловым тоном, поставила небольшую дорожную сумку на пол и бегло осмотрела интерьер. Врать в глаза так и не научилась.
Выдержав паузу, тучная женщина в простеньком ситцевом халате, накинутом поверх ночнушки, прищурилась, наклонив голову в сторону:
— Здра-а-а-сьте и тебе, — растянула певуче, просканировала шапку-кубанку с горжеткой из чернобурки, срок беременности и импортные сапоги гостьи. Сделала пару шагов назад, подбоченилась и выдала в лоб: — Не дочкА ли ты ему часом? Ингой зовут?
— Почему вы так решили? — полушепотом сдала позицию и робко заглянула в бесцветно-прозрачные глаза хозяйки.
— Мясо с кровью третий день снится. Гадаю, какую родню черт принесет. — Нервно поправила растопыренной пятерней запущенную стрижку с остатками краски «баклажан» на седине. — Да ты проходи, раздевайся, коль приехала. Тутака мы живем с отцом твоим, двадцать лет душа в душу.
— Спасибо. — Обезоруженная Инга, краснея от стыда, прятала стеснение в возню с одеждой и обувью. Вот и не верь после этого снам.
— Срок большой, — указала глазами на живот. — Из далёку приехала?
— Через месяц в декрет. Из Иркутска я. Ночь на почтово-багажном. Билетов не было.
— Приспичило, стало быть. Разминулась ты с батькой. В магазин отошел, скоро будет. — Хозяйка разглядывала Ингу с интересом, провела в зал и указала на диван. — Значит, будем знакомиться, Инга. — Тяжело опустилась в продавленное кресло напротив, прикрывая ладонью вырванные нижние пуговицы халата. — Зинаида Ивановна я. Рассказывай, как нашла нас. — Впервые улыбнулась наигранно. –– Или, может, покушать хочешь с дороги?
— Нет, спасибо. Туалет на улице?
— Зачем же. У нас в доме удобства, по коридору налево.
Обе женщины нуждались в передышке.
— Мама умерла в марте. Вот я и решилась. Знакомая в паспортном столе помогла. Искали отца во Львове, а он рядом оказался, — отчиталась Инга хозяйке и двум молодым парням, изучающим ее с многочисленных портретов и фотографий. — Сыновья? — кивнула, не выдержав.
— Сошлись в тот же год, как вы от него уехали, — будто не слышала вопроса Зинаида, уставившись в одну точку на ковре. — Ухаживал как положено, не сразу приняла. В любви и достатке подняли двух моих сыновей.
— А совместные есть?
— Нет, не хотела строгать винегрет. Думала, вы объявитесь, он уйдет. — Взяла фотографию с журнального столика, затряслась телом и заплакала. — Три года как схоронили. Враз погибли. Авария. Невестки уже замуж выскочили, детей народили, живут припеваючи, а мои в земельке лежат, — заголосила, заикаясь.
Инга, не соображая, чем помочь, присела рядом на колени, поглаживая несчастную по руке. Ее мутило от запаха в доме, хотелось на воздух, живот возмущался пинками, ныла поджелудочная.
— Пойдем на кухню, я корвалолу накапаю, еду подогрею, скоро сам придет, — резко успокоилась хозяйка и вытерла сырость ладонями. — Ты не думай, мы про вас всегда помнили. И карточка в альбоме твоя есть. Даже в «Жди меня» думали подавать, — указала на табурет.
— Так вы одни совсем. — В душе Инги разгорелась надежда, что они с братом нужны в этом доме.
— Как же, спиногрызов подкидывают, водимся. Слушай, а давай договоримся, — вмиг оживилась и повеселела, капая лекарство в рюмку. Лицо заиграло хитрецой. — Ты молчи, как он придет. Посмотрим, узнает ли, –– не успела договорить Зинаида, как хлопнула дверь, раздались шаги и шуршание пакетов.
— Тс,— приложила она палец к губам и подмигнула: — договорились? Пересядь быстренько. Вот сюда, к печке.
— Зиночка, всё по списку, что заказывала. Сдача и чеки в кошельке, проверь сразу. — Короткое «здрасте» кинул и Инге отец, не взглянув.
Тараторил отчёты, мельтешил по кухне с тарелкой. Гремел крышками кастрюль, заглядывал, чего бы съесть. Хозяйка украдкой ухмылялась.
Инга не сводила глаз. Сердце выпрыгивало: «НЕ УЗНАЛ. А я бы узнала! Узнала бы даже при случайной встрече на улице. Не прошла бы мимо. Свитер нарядный, ему к лицу».
— Жора, разуй зенки, дочь твоя приехала, — ехидно прикрикнула хозяйка, потеряв терпение.
— Пошла ты на хуй, дура ебаная. Шутки шутить придумала, — закинул кусок сала в рот и спешно продолжил хлебать суп.
Инга часто заморгала, пыталась справиться со слезами, не выдержала и захлюпала.
Зинаида истерически ржала.
Отец поперхнулся, соскочил, замельтешил по кухне, прокашлялся и выбежал как ужаленный, растерянно бросив:
— Пойду титан затоплю, помыться надо.
— Сейчас опомнится, придёт,— сунула Инге ковш с водой Зинаида Ивановна.— Перекусим, до магазина прошвырнемся. Обзвоню всех, пусть приходят, посидим вечером.
За дровником на корточках Георгий выкурил сигарету, нервно сплевывая слюну. Вернулся в дом, подошел и обнял дочь. Они целовались, говорили, плакали и опять говорили, перебивая друг друга.
Зинаида удалилась в спальню. Вздыхая, присела на угол кровати. Пальцы потянулись к пышной герани на тумбочке. Медленно, обрывая засохшие листья, она мусорила на дорожку. Потом заплакала и обчекрыжила всю зелень. Рыдая, смяла в кулак красную шапку соцветия и остервенело дернула. Горшок опрокинулся на пол и разбился. Зинаида тут же опомнилась, быстро вытерла слезы и принялась ладонями сгребать землю в кучку. До нее никому не было дела.
Получалось, что три года назад осиротела только она.
— Радость у нас, дочкА к Жоре приехала, — с гордостью сообщала Зинаида знакомым по дороге в магазин и обратно. Удивленные односельчане искренне радовались.
Подтоваривалась Зинаида Ивановна основательно, не скупилась. На глазах любопытных покупателей хмурила брови, артистично отпихивала кошелек Инги.
Третий день ее, как редкую картину, показывают знакомым, друзьям, родственникам. Отец-обладатель — грудь колесом — гордится высшим образованием, должностью, интересным положением дочери. Подкладывает подушечки под спину, жмется, обнимая.
— Помнишь, как я опозорилась на елке в клубе? Рассказала стих про зайца, который вышел на крыльцо, мне еще тогда подарили зубную пасту «Ну, погоди» и щетку, чтоб не материлась. Я расплакалась. Краски хотела.
— Я как услышал, со стыда дернул курить на улицу. А ты ещё с выражением прочла. Долго меня мужики потом подкалывали. Ну и память у тебя! А ты еще что-нибудь помнишь?
— Много чего из жизни на БАМе. У меня волосы зимой к стенке примерзли. Уши постоянно болели. Лечили грудным молоком соседки.
Улыбка исчезла с лица Георгия, ладонь заелозила по затылку. Инга помнила, как он пинал маму в живот, рубил ее вещи, но промолчала.
Главное, нашлись. Столько всего впереди. Вспоминали. Строили планы.
Расстались любезно. Инга пригласила отца и Зинаиду Ивановну с ответным визитом. Записала в их блокнот адрес брата и свой. Объяснила, что декретный отпуск проведет в поселке, по месту работы мужа-охотоведа.
Инга приехала домой. Не раздеваясь, в верхней одежде завалилась на диван и дала волю слезам. Не понимала чувств. Отголоском сверлила обида за маму. Отец набрался, и за столом, при людях, у него открылся обвинительный понос.
— Не смей о ней плохо. Вырастила нас, как смогла, без алиментов. За всю жизнь дурного слова о тебе не сказала, — пресекла его Инга.
— Быстро спать! Ишь, раздухарился тут, — рявкнула Зинаида, выдернула мужа из-за стола и утащила мешком на кровать.
«Дура. Прикинулась бы нищебродкой, типа, жить негде», — ругала себя Инга. Она испытывала ржавый привкус от встречи из-за подробных расспросов Зинаиды Ивановны об имуществе, материальном положении.
Весной Инга родила сына, месяц тянула с именем. Ждала, заглядывала в почтовый ящик. Отец не появился. Внука назвал свекр.
В декретном отпуске Ингу затянула деревенская жизнь. Она уволилась с работы, открыла магазин и уговорила брата с семьей переехать в свой поселок. Инга подарила ему мечту детства — пару лошадей. С них и началось его фермерское хозяйство.
Прошло шесть лет. Летним утром Инга проснулась с непонятным предчувствием. Гасить волнение решила уборкой и стряпней.
— Будто кого ждешь, — в обед поинтересовался муж.
— Знаешь, мне кажется, сегодня приедет отец, — неожиданно вырвалось у Инги, и она расплакалась.
— Сколько можно. Успокойся уже,— приобнял и пожалел ее супруг.
В восьмом часу вечера, когда приезжает рейсовый автобус, залаяла собака. В ограду вошел отец. Маленький, жалкий, растерянный.
Инга лишних вопросов не задавала, будто расстались вчера, а он и не оправдывался. Георгий гостил у детей месяц: восторгался природой и приемом, равнодушно поглядывая на внуков. Инга замечала, надеялась, что со временем подружится. Отпраздновали ее тридцатилетие, и отец заторопился домой, к пенсии. Оставил номер телефона.
В сентябре снова приехал, вывалился на землю из такси, растеряв шлепки.
— Доца, заплати, без денег я, — распорядился, заплетаясь языком и ногами. От отца разило перегаром, мочой и корвалолом. Из сумки торчала ондатровая ушанка, сапог и горлышко поллитры.
— Перезимую у вас. Пенсеху на книжку перевел. Зининым внукам по велику куплю.
До новогодних праздников Георгий не дотянул. Прощались по-доброму. Финансами, сухпайком и попутной машиной Инга его обеспечила. Дозвонилась до Зинаиды Ивановны, чтоб встречала добытчика.
— Деньги наши таскает на пропой. Не хочу, чтоб дети мои видели пьянку. Натерпелась сама в детстве и с ним, и с матерью. Чужой он мне, понимаешь, чужой,— оправдывалась перед мужем, когда он заступался за тестя.
Прошло восемнадцать лет. Во время ремонта нашла старую записную книжку. Листая, наткнулась на номер отца. Недолго думая набрала, уверенная, что недействительный. Раньше соединял коммутатор, а сейчас у всех сотовые. В последнее время Инга часто вспоминала об отце. «Не по-человечески тогда все как-то получилось. Если жив, то старый. Вдруг немощный лежит».
Неожиданно раздались гудки, Инга нервничала, не готова была к разговору.
— Алё,— прозвучал уставший женский голос, она обомлела. — А-лё. — На той стороне провода требовали ответа.
— Это Зинаида Ивановна?
— Да.
— Здравствуйте, это Инга, дочь Георгия Ивановича, хотелось бы узнать о нем, душа болит в последнее время.
— Вспомнили, значит, об отце. Душа у них заболела, значит, — сделала паузу и ее понесло: — Нет его. Два года как умер. 14 января, у меня на руках. Восемь лет лежал после инсульта, а я из-под него говно ворочала. Он ждал тебя, ждал до последнего.
Инга выслушала все обвинения, попрощалась, предупредив, что не будет больше ее беспокоить.
Она смотрела в окно и в очередной раз чувствовала себя дурой, от которой нет никому покоя. Но наконец-то Инга услышала главные слова для оправдания своей бессердечности:
«Пока не появилась ты, у нас было все хорошо».