1.
Первый дом Миша купил родителям.
И в маминых глазах он был домом мечты. Ее ранние детские воспоминания о Кавказе наполнены светом. «Папа купил его у вдовы генерала Борукаева». Дом находился в центре города на горе, в окно был виден Казбек.
Еще был сад. Я была там совсем маленькой. Помню огромные яблоневые деревья, и как долго-долго летит яблоко и разбивается от падения.
Мама вспоминала: яблоки собирали и раскладывали в подвале на длинных лавках. Каждое яблоко оборачивали в тончайшую папиросную бумагу и хранили очень долго. Спускаешься в подвал, а там такой яблочный дух стоит. Подвал был светлый, скорее, полуподвал — большой, длиной во всю стену дома, с рядом невысоких окошек на городскую улицу на уровне земли. Окошки со ставнями.
Образы дедушки и бабушки врезались в мамину память, и годы спустя она с любовью и восхищением рассказывала о них. «Дедушка был очень чистоплотным. После обеда он уходил отдыхать. Кровать у него была такая никелированная, блестящая, с круглыми набалдашниками, покрытая белоснежным покрывалом. У него был такой белоснежный платок, он его вынимал, и когда ложился после обеда спать, накрывал им лицо».
Мама вспоминала, что все в доме было начищено до блеска, белье, скатерти, покрывала и прочее всегда были белоснежные. Все это стирали бабуля с тетей Соней.
Многое в обстановке дома осталось от старых хозяев. Генерал Александр Борукаев — герой турецкой войны и участник русско-японской. Семья была очень уважаемая и состоятельная. Маме запомнился большой резной дубовый буфет черного цвета. После обеда дедушка доставал из этого буфета графин. Такой высокий, граненый. Наливал в граненую маленькую рюмочку араку — осетинскую водку. Мама кривилась, вспоминая араку: «Горькая».
Этот буфет она долго вспоминала, его, к сожалению, не удалось сохранить в семье, и мама долго его оплакивала.
На сладкое в доме всегда было кизиловое и алычовое варенье. Варенье бабуля варила сама в большом медном тазу с невысокими стенками. Варенье хранили в больших высоких банках. Как-то моя мама, маленькая Аза, заболела, бабуля для больной напекла лепешек. С вареньем. Пекли кукурузные лепешки на душистом кукурузном масле, мечтательно вспоминала мама. Бабуля поставила горячие лепешки на стол. Они лежали большой горкой. На этот чудесный запах к Азе, само собой, стали заглядывать другие дети, как будто бы хотели узнать, как она себя чувствует, а на самом деле им, конечно же, тоже хотелось лепешек с вареньем. И, конечно, им тоже давали. Скоро горка стала совсем плоской. Маленькая Аза всегда плохо ела. Наверное, в этот день ей было совсем нехорошо, ела она очень медленно. И ей было ужасно обидно, что она не могла насладиться этим душистым яством. А детей в доме бабушки и дедушки часто бывало много — кроме Азы еще трое: ее двоюродные брат и сестра Султан и Аза, и родная сестра Дзера.
В саду, кроме яблок, росли алыча и кизил. Кроме варенья, из фруктов, скорее всего, из яблок, делали пастилу. Яблоки сначала варили опять в том же медном тазу, долго мешали, снимали пенки — их давали детям. А потом сушили на солнце. Пастила выходила тугая, немного резиновая, мама в шутку называла ее «подошвой».
2.
Своего дома у маминой семьи до войны так и не было. Хотя в доме на Кавказе дети бывали часто, больше времени они проводили с родителями.
Жизнь в цирке, по сути — кочевая. Каждые два-три месяца — переезд на новое место. И вот снова сборы. Достается огромный, с человека ростом, кофр для одежды. Складываются два сундука: зеленый, деревянный, и второй, поменьше — коричневый, сделанный из кожи. В эти сундуки и кофр отправлялась одежда на четырех: для Миши и девочек и для самой бабушки. На два месяца, для дома, для выхода. Цирковые костюмы ехали отдельно. А еще всякие мелочи вроде зеркала, утвари и всего самого необходимого, чтобы жить, а часто и вести хозяйство на новом месте. По маминым словам, бабушка старалась всегда создать для них уют. Приезжая на новое место, она доставала покрывала, коврики, половички, скатерти, салфетки, да просто куски ткани. Как волшебник, развешивала, накрывала и превращала чужое, нередко убогое или голое помещение в уютный дом. Помню, поехала уже я сама с ней в поездку во время школьных каникул. Поселили в избе. Бабушка достала сюзане, повесила его на голые бревна, и комната сразу преобразилась. Сюзане — тонкое шелковое покрывало, оно же — скатерть, оно же — ковер, по обстоятельствам.
На темной ткани яркая вышивка шелком: желтые и розовые, белые орнаментальные круги с растительными элементами. Тонкое, легкое, яркое, оживляющее любую обстановку. Это сюзане путешествовало с ними, когда еще моя мама была школьницей.
На семейной фотографии начала войны дед, еще молодой, в форме, с сослуживцем снят с женой и дочерьми, а за их спиной во все фото висит то самое сюзане.
А потом — война, и начались новые волнения и скитанья. Из Москвы Миша с ансамблем добровольцами ушли на фронт. Сначала, отправив на Кавказ дочерей, Ниночка и сама туда уехала — работала во Владикавказе, в госпитале. Но война наступала на Кавказ, и по военно-грузинской дороге им пришлось перебраться в Тбилиси. В Москву они вернулись только в 1943-м, и не просто, а в собственную квартиру. А вышло это вот как.
Дедушка рассказывал: «Вызывает меня командование. Доложил обстановку, а потом спрашивают, есть ли у меня какая-нибудь просьба. А я сказал: “Хотел бы квартиру в Москве”. “Отгоните немцев от Москвы, будет вам квартира”».
Дедушка вернулся к товарищам, его стали спрашивать, ну, что там было, он и рассказал. Товарищи над ним посмеялись: «Дурак ты, Миша. Тебя, может, завтра убьют, а ты квартиру попросил».
Немцев под Москвой остановили. А когда стали заселять новый дом на Ленинградском проспекте, дедушке дали возможность выбрать квартиру. Он рассказывал, как его водили по дому, спрашивали, какую квартиру он хочет. Были двухкомнатные и трехкомнатные. Но он решил, что для семьи из четырех человек трехкомнатная будет нескромно. И выбрал двухкомнатную. В нее еще во время войны, в 1943-м, и приехала бабушка с дочерьми. В этот дом принесли меня из роддома. Много лет спустя я уезжала из этой квартиры и при выписке увидела номер дедушкиного ордера — 3, они были одними из первых жильцов.
3.
И вот то, о чем только можно было мечтать — квартира в Москве. Дом стоит на широком проспекте с двумя аллеями, так похожем на Александровский проспект в родном Владикавказе. Дом Михаила Николаевича и Нины Николаевны, каким я, их внучка, его застала. Кабинет Михаила Николаевича: монументальный письменный стол, имеющий, скорее, архитектурные формы, темно-красный, со множеством деталей. Огромная, всегда холодная поверхность — дедушка заказал для него толстое стекло, а под ним — зеленое сукно. С обеих сторон — выдвижные ящики, спрятанные за парными дверцами с «колоннами» по бокам.
Письменный прибор дедушка, как страстный охотник, подобрал в форме охотничьих принадлежностей: сумок, шляп, миниатюрных ружей, собачек, дичи. Прибор был под серебро, начищался до блеска. Чистили его мелом, так что в складках и щелках рисунка и фигурок вместо потемневшего металла всегда оставалось немного мела.
Рядом книжная полка. Книги в тяжелых переплетах: помню выпуклый шрифт кожаных переплетов, где-то — позолоченный обрез. Шекспир, Флобер. Ромен Роллан, Дюма. Рядом простые, словно картонные, обложки послевоенных изданий: Шолохов — «Тихий Дон», Алексей Толстой — «Петр Первый». Помню эти блеклые обложки, едва зеленые, как будто выцветшие.
В углу кабинета — платяной шкаф. Заходит бабушка, достает черный крепдешиновый костюм: жакет с юбкой. Одевается. Сегодня вечером их ждут у друзей. Обед только что закончен. Позади готовка, подача, уборка, мытье посуды.
Бабушка возвращается из кабинета в большую комнату, где нетерпеливо ждет ее Миша. Подходит к туалету. С большим, во всю стену, как в театре, зеркалом.
Дедушка давно готов. Как всегда чисто выбритый, черные, с легкой проседью, волосы аккуратно причесаны. На нем костюм, галстук, светлая рубашка с оливковым оттенком. Дедушка нервно ходит по комнате.
«Кончай свою джигитовку», — сердится бабушка. Поправляет волосы. Каштановые, короткие.
Берет с маленького длинного подноса браслет. Пять-шесть крупных секций, под агат с серебром.
Перед зеркалом, как и в кабинете у Миши, тоже прибор, только здесь туалетный: немного угловатые, под малахит, шкатулка-пудреница, высокий четырехгранный флакон для духов, и второй флакон с необычной пробкой, словно три каменных когтя нависли над горлышком. И уже упомянутый подносик для украшений. И вот последний штрих — помада насыщенного бордового цвета. Туалет окончен. «Какая красивая пара», — неизменно говорят им вслед, когда они идут по улице.