После неуютного ветреного апреля в Москву пришла, наконец, настоящая весна. На Первое мая погода никогда не подводит — для горожан это уже успело стать приметой. Раньше так было на Пасху. И хоть праздники уже кончились, в обеденный перерыв набережные наполнялись смешливой молодёжью, которая с мороженым догуливала короткие каникулы.
Эмилия Ивановна не ездила на демонстрацию из-за мигрени, и сейчас перед ней впервые возник новый Крымский мост, освобожденный от строительных лесов. Вид его огромных струн в ясном небе заставил сорокалетнюю даму, подхваченную каким-то детским порывом, выскочить в последнюю секунду из трамвая, который уже начал движение. Она шагала и слышала в какофонии набережной деликатный стук своих тонких каблучков по граниту. Темно-серые ботильоны сидели на ноге, как влитые. Там были еще бордовые, они понравились даже больше, но оказались маловаты. Досадно.
Когда муж увидел её обновку, он сначала расплылся в улыбке: «Милечка, откуда такая красота?» Не успела она ответить, как его улыбка сползла, и он продолжил металлическим тоном: «Ты опять была в кормушке, Миля? Сколько раз я просил тебя перестать туда ходить. На меня уже косо смотрят в отделе! Это стыдно, неужели ты не понимаешь?» Миля понимала. Чем больше она об этом думала, тем больше мурашки стыда бегали волнами по позвоночнику. Да, стыдно. Да, они тоже люди, хоть и враги. Но с другой стороны, им уже эти вещи не нужны! На помойке разве больше пользы будет от них? К тому же ни она, ни муж никакого отношения не имели к этим делам: он всего лишь бухгалтер. «У Аллки, вон, муж в ОГПУ, лично политических допрашивает, а она в распределитель бегает чаще меня — ей не стыдно?» — думала Эмилия Ивановна, подходя к заветному крыльцу без вывески в Молочном переулке. Неприятные мысли так разволновали ее, что она оступилась на брусчатке и угодила ногой в глубокую лужу. Через швы ботильона внутрь мгновенно просочилась вода. Эмилия Ивановна беззвучно выругалась, отдышалась и велела себе больше не думать о плохом. В прошлый раз она видела в «кормушке» мельхиоровую сахарницу изумительной красоты, явно прошлого века, но постеснялась взять, потому что и так уже набрала много. Аллка сказала, что еще только сегодня пускают сотрудников, а завтра почти всё свезут в «Магазин случайных вещей». Только бы не увели сахарницу. Последний раз, и всё. Муж не заметит, он равнодушен к посуде.
Страсть к старым вещам Эмилия Ивановна питала с детства. Ее мать, до того, как пропала без вести в восемнадцатом, много лет служила гувернанткой в дворянской семье, и хозяева часто брали ее с собой за границу. Из каждой поездки она привозила дочери сувенир — чаще всего с блошиного рынка, потому что на сувенирные лавки не хватало денег. Когда Эмилия Ивановна стала женой госслужащего, решено было на всякий случай избавиться от «буржуйских» маминых подарков. Но она помнила их все в мельчайших деталях и теперь в пестроте спецраспределителя безотчетно старалась выискивать вещи, которые чем-нибудь неуловимо напоминали ее утраченные сокровища.
По коридору шныряли люди с тюками. «Кормушка» занимала квартиру на первом этаже со снесенными перегородками и небольшой внутренний двор, где были установлены навесы от дождя. В доме проживали в основном семьи сотрудников НКВД, так что информация о складе конфиската далеко не расходилась. Эмилия Ивановна слышала, что этот спецраспределитель не единственный в Москве, но не знала других адресов. На вахте у нее не спросили удостоверение: вахтер хорошо знал ее в лицо и приветственно кивнул.
Войдя в помещение склада, она твердо решила сдержать данное себе слово, направилась прямиком к угловому столу, на котором видела сахарницу, и была так сосредоточена на своей цели, что не сразу услышала знакомый голос: «Милька! Миля! Ну ты глухая, что ли?» Аллка. Никогда не стесняется орать через весь проход. Ни стыда, ни совести у некоторых людей. Эмилия Ивановна заставила себя улыбнуться и взглянула на подругу. Алла стояла в просвете выхода во двор, махала одной рукой, а в другой держала что-то — свет с улицы мешал разглядеть, что именно. Эмилия Ивановна приблизилась. Так и есть: Аллка урвала ее сахарницу. Тварь. Еще и вода в ботинке хлюпает.
— Так и знала, что придешь, не упустишь случая! — весело ёрничала Аллка.
— Здравствуй, моя дорогая.
— Смотри, что я нашла. Это любовь с первого взгляда. День прожит не зря.
— Прелесть. У тебя глаз-алмаз.
— Глаз намётан, это да.
Эмилия Ивановна старалась не смотреть на сахарницу и не знала, что ей делать дальше. Просто чтобы выйти из неловкой паузы, она сделала шаг к столу с детскими игрушками и начала деловито в них копаться. Взгляд упал на кукольную косу, обвязанную красной тесьмой. Эмилия Ивановна потащила за косу и извлекла из-под плюшевых зайцев и деревянных машинок миниатюрную, тонкой ручной работы, тряпичную куклу в финском национальном наряде. Васильковое платье было подпоясано полоской коричневой кожи и вышито по вороту и рукавам красным, желтым и белым бисером. Тот же мелкий северный узор повторялся на головном уборе с длинными «ушками». Лицо было искусно нарисовано тушью на ткани и обрамлялось светлыми пеньковыми волосами, очень похожими на человеческие. «Бывают же мастерицы, мама так не умела…» — мелькнуло в голове у Эмилии Ивановны.
— Вот у кого глаз-алмаз! Чудо какое! Я столько раз мимо этого стола ходила — и не замечала! — подскочила громогласная Аллка.
— Да вот, у племянницы день рождения в субботу, а я всю голову сломала, что подарить.
— Ты что! Дарить неновое ребёнку — очень плохая примета!
— Да?..
У Эмилии Ивановны не было своих детей, и она плохо ориентировалась в детских приметах.
— Но она же совсем как новая, я бы в жизни не сказала…
— Да, но мы-то с тобой знаем, что она не новая. — Алла голосом выделила «не».
Эмилия Ивановна замешкалась, замолчала, рассеянно глазея на куклу, трехлетняя хозяйка которой в этот момент ехала с тощей белокурой мамой в мерзлом вагоне жить в ледяной избе и ловить советскому народу рыбу в водах Северного Ледовитого океана. Глаза Эмилии Ивановны вдруг опустели. Она стояла в проходе, опираясь о стол, и было удивительно, как ее тело сохраняет равновесие, потому что выглядело оно так, как будто сознание его покинуло. Через несколько секунд сзади подошел грузчик с тележкой, полной кухонной утвари: «Посторонись!» Эмилия Ивановна не шевелилась.
— Миль, ты чего?
Миля не ответила, но ее тело пришло в движение, молча положило куклу на стол и поплелось к выходу. Мужу перестали задавать неудобные вопросы на работе, ведь она действительно больше никогда не приходила в «кормушку».