Сегодня в рубрике «Доска почета» мы говорим о детской и подростковой литературе. У выпускницы Creative Writing School Ирины Мышковой вышла дебютная книга «Мальчики не плачут», которая вошла в шорт-лист литературного конкурса «Книгуру». Эта история про мальчика, который решает уйти из дома. Почему это происходит и к чему приводит, и рассказывает повесть, которая удивительно точно описывает внутренний мир подростка. О книге, вдохновении и о том, как помогает автору дисциплина, мы поговорили с Ириной Мышковой. А также предлагаем прочитать фрагмент повести.

Почему детская литература? Чем она вас привлекает?

Я бы разграничила «детскую» и «подростковую» литературу. Моя повесть относится скорее ко второй. И, в общем, она ничем не отличается от «взрослой» литературы, возможно, только написана немного прозрачнее и героями делает людей от двенадцати и старше, а так никакой разницы. Я не могу сказать, что эта литература привлекает меня как-то особенно. Просто у меня сложилась история о мальчике раннего переходного возраста, и я написала о нем.

Расскажите про свою книгу — о чем она, кто ее герои?

Моя книга — о самой обычной семье N из провинциального города N. В ней много скрытого, непрожитого, неотрефлексированного: травмы, обиды и недолюбленность, тянущиеся через несколько поколений, достигают своего пика и сходятся в главном герое, мальчике Леше, который этого всего уже не выдерживает и уходит из дома.

Ваша дебютная повесть вошла в шорт-лист «Книгуру», самой авторитетной, пожалуй, детской премии. Что это для вас? Если бы этого не случилось, вы стали бы предлагать рукопись в издательства, продолжали бы писать?

Да, конечно, я писала бы и отсылала бы в издательства все равно. Да и в конкурсах участвовала бы, во всех возможных. То есть, стучала бы во все двери, а иначе в новые комнаты не войти. Но шорт «Книгуру» был для меня и огромной удачей, и радостью, и неожиданностью.

Как бы вы описали своего читателя?

Уже сейчас по отзывам могу сказать, что это подростки от 9 до 15 и их мамы, которые читают книги, прежде чем дать их своим детям. И в результате сами становятся читателями.

Сейчас у вас готовится к изданию уже вторая книга, о чем она?

Вторая книга, как метко написал ее иллюстратор, о трех поколениях женщин, связанных узлами взаимозависимых болезненных отношений, которые по ходу книги эти узлы постепенно развязывают и распутывают, чтобы сделать шаг друг другу навстречу. А еще о путешествиях.

Про литературу для взрослых не думали? Может быть, есть идеи или уже что-то в работе? 

Да, я уже говорила, что, в общем, не разделяю литературу по возрастам, пишу и по ходу написания понимаю, кто адресат. Как раз сажусь за мистическую повесть для взрослых. Посмотрим, что получится.

Что вам дает писательство? Почему вы пишете? 

Я пишу не регулярно, не «запоем», пишу, когда в голове складывается история, которую очень хочется рассказать и выписать из себя, а то она не даст спокойно жить и спать. В общем, я очень хорошо понимаю состояние «просится на бумагу» и «не могу не писать». Но это, повторюсь, не постоянное состояние, а преходящее. 

Традиционный вопрос: ваш совет тем, кто только начинает, кто пишет свою первую книгу, а может быть, вообще только мечтает о ней. 

Только один совет: дисциплина. И дисциплина потраченного времени, дисциплина вложенных сил, и дисциплина текста: понимание его механизмов. То есть, знать, по каким законам живет текст, и научиться этому, если законы эти пока незнакомы. И распланировать фактическую работу, чтобы она была регулярной и привела к результату. 

---

Мальчики не плачут. Отрывок

Я живу в Подмышке.

Это район такой, на окраине города. Знаю, знаю, дурацкое название. Но ведь не я его придумал. И жить тут, уж конечно, тоже не я решил. Где родился, там и живу. Хотя вот спроси меня: в каком районе хотел бы жить? Да фиг знает. Ни в каком. Ну или в Подмышке, привык уже.

Город у нас небольшой, районов всего пять: Калининский, Ленинский, Октябрьский, Нагорный и Текстильной Промышленности. Я не во всех был. Только в Нагорном у тёть Оли, в Ленинском в больнице, когда руку ломал, ну и в Калининском, понятно. Там горпарк, площадь, театр. Центр, короче. А живу я на самом краю города. За Подмышкой ничего больше нет: свалка и всё. И лес. Поэтому что ли, у района название такое? Нормальные-то под конец закончились.

Никто, конечно, не говорит, мол, «я живу в Текстильной Промышленности». С самого начала (дед рассказывал) сокращали до «Промышки», ну а «Промышка» потом превратилась в «Подмышку». Всё сходится: темно, воняет вечно, грязно. Грязней, чем в других районах. В общем, никак по-другому Подмышка не может называться. Только так.

В Подмышке я живу всю жизнь. Даже родился здесь же, в семнадцатом роддоме, через две улицы от нас. Мама, наверное, и скорую не вызывала, когда роды начались — ногами добежала. Это пять минут, если бегом. От нашего дома мимо Надькиного через двор. Потом мимо заколоченного киоска с еле читаемой надписью «Союзпечать», мимо нового киоска со стеклянными стенами «Овощи и фрукты», потом через дорогу, мимо бетонного забора из квадратов, похожего на серую гигантскую шоколадку, мимо зелёной ограды детского садика (мой бывший садик!), потом ещё раз через дорогу и всё. Пришли. Налево за сквером — роддом, а направо за чёрной мелкой решёткой — моя школа.

Дальше школы меня не отпускают, но мы с Надькой один раз сбегали с физры, так что знаю я, что там, за школой и роддомом.

Ничего!

То есть завод. Тот самый, текстильной промышленности. А если по-правильному, то «Завод текстильных материалов». Правда, он не работает сто лет, стоит заброшенный. Окна выбиты, во дворе кучи земли, всё перекопано. Забор, конечно, есть, но в этом заборе столько дыр, что как будто и нет его.

У нас полшколы на завод бегает. Кто курить, кто прогуливать, кто просто шататься и гайки необычные со станков откручивать. Там станки остались. Огромные, зеленоватые, похожие на рисунки к какой-нибудь компьютерной игре, в которой надо по опустевшему городу бегать и в зомби стрелять. Не знаю, есть такая игра или нет. Должна быть. Пацаны часто на перемене игры обсуждают и вроде что-то про зомби тоже рассказывали. Я не особо слушаю, потому что в комп не играю — бабка не даёт. А все из класса играют. Поэтому что ли на завод бегать любят? Особенно летом, когда не надо из школы сбегать. Сбегать — это же один напряг: охранника отвлечь, чтобы он у турникета не сидел, учителю что-то впарить, а то родителям звонить начнёт, ну и так далее. Обычно после уроков идут. У нас классная, Зоя Михална, не любит родителям звонить и всегда верит, когда ей кто-нибудь лапшу вешает, что мама в курсе. А вот охранник обязательно прицепится, типа: «Куда идёшь, уроки ещё не закончились». Наши его отвлекают или просят девчонок с поста увести. Например, девчонки зайдут в гардероб и визжат, он туда бежит. Они ему: «Мы крысу видели». Ну, он пока на них ругается да крысу ищет, пацанов и след простыл. Уже на заводе.

Я на завод не хожу. Мне кажется, мама или бабка как-нибудь догадаются, что я там был. Например, меня эта пыль зелёная припорошит или краска измажет. Или прислонюсь к чему-нибудь случайно и на мне прямо отпечатается: «Завод текстильных материалов, цех №6». Тогда всё, конец. Убьют дома. Бабку инфаркт хватит, а меня убьют. Мне так дома говорят постоянно. Неохота проверять, правда или пугают.

Короче, не лезу я на завод. Да и с кем я туда полезу-то? У меня друзей совсем нет. Одна Надька. Вот мы с ней один раз с физры и сбежали весной. Все в волейбол играли во дворе, а мы на рюкзаках сидели. Нас никто в команду всё равно не берёт. Ну а Михал Валерьич, физрук наш, свинтил куда-то. Мы переглянулись и тоже свинтили. Но быстро вернулись, как раз к концу урока. Вообще, если с Надькой куда и убегать, то очень незаметно. И даже не из-за учителей, а из-за остальных всех. Заметят — будут год ещё издеваться, к стенке прижимать и неприличное всякое орать в коридоре. Так что мы как шпионы. По очереди сбегали и в разные стороны. В классе до сих пор никто не знает, что мы с Надькой друзья. Ни она не говорит, ни я. А дружим летом.

У нас почти вся школа на каникулы в лагерь уезжает. Он сразу за городом, от Подмышки полчаса на машине всего. И школьный директор вроде друг того директора, из лагеря. Каждое лето автобус прямо от школы целые классы вывозит. А мы с Надькой ни разу не ездили. Надька говорит, её родители боятся какого-то «тлетворного влияния». Я, если честно, не знаю, что это. Болезнь какая-то? Типа ветрянки? Ясное дело, если там вся школа собирается, один заразился — и все заразились. Правильно тогда, что не пускают, если у Надьки от этого «тлетворного» прививки нет.

У меня, кстати, тоже нет прививки, но меня не поэтому не пускают. А потому, что музыкалка. И шахматы. И изостудия ещё. Никогда не получается, чтобы везде одновременно были каникулы. В общем, не езжу я в лагерь.

Кстати, все эти мои допы — опять в Подмышке. Прямо за школой, во Дворце творчества.

Ну как во дворце. На дворец, конечно, он мало похож. Почему он так называется? Может, он раньше настоящим дворцом был, а потом с него все украшения сняли, краску отколупали и вазы на колоннах побили? Может, он дворцом был, когда завод ещё работал? А потом они вместе развалились? Завод совсем, а Дворец — так, немножко? Дворец вообще медленно разваливается. Я помню, когда на лепку мелким ходил, вазы на колоннах ещё целые стояли. И садик перед ним зеленел. Бабка всё говорила: «Посмотри, посмотри, какой розарий». Не знаю, что это. Никакого розария не видел. Но вот, значит, и непонятный розарий там был. А теперь ничего нет. Даже травы. Земля по бокам от дорожки — как пюре с комками в школьной столовке, и мусора полно.

Я во Дворец на что только ни ходил. И на лепку, и на кукольный театр, и на хор. Меня мама, наверное, как из роддома вынесла, в тот же день во все эти кружки записала. Или ещё до рождения, чтобы время не терять.

Только почему-то она ни одного интересного не выбрала. А выбрала дурацкие, девчоночьи, или просто скучные. Там же робототехника идёт и программирование! Но мне не разрешают на программирование. Типа, и так перед компом всё время сижу. Бабка ещё говорит, что вообще это всё мне не надо — компьютер, роботы. А надо книжки читать. И в музыкалку ходить.

Ну, бабка ладно, что с неё возьмёшь? Ей же сто лет. Она, кажется, при царе ещё жила, какие тут роботы! Но маме же не сто? Маме меньше. Почему она тогда не понимает? Я слышал, мама тёть Оле по телефону говорила, что хочет робот-пылесос. Чтобы он везде ездил и сам всё убирал, а она бы чай пила. Я подошёл потом, говорю: «Мам, давай ты меня на робототехнику запишешь, а я тебе пылесос сделаю. Он и пол помоет, и окна, и посуду! Ты чай пей, а робот потом за тобой чашку вымоет и в шкаф поставит. Я запрограммирую его».

Мама рассмеялась и сказала, что во Дворце такому не научат. А если и научат, то у меня столько в голове не поместится. А если поместится, всё равно сделать не смогу. Потому что у меня руки не оттуда растут.

Обидно было очень. Почему не оттуда? Оттуда же, откуда у всех. Из плеч. Я же вижу.

В общем, не прокатило с робототехникой.

Мне, правда, кажется, что всё это из-за бабки. Если бы бабка разрешила, то и мама не стала бы возражать. Мама — дочка бабки, так? А родителей надо слушаться, потому что они лучше знают и добра хотят. Вот и получается, что я слушаюсь маму, а мама — свою маму. То есть все слушаются бабку. А ей же сто лет, я говорил. Ну и вот. Выходит, живём мы сейчас, а бабка хочет, чтоб как сто лет назад. И ничего ей про сегодня не объяснишь.

Да и как она поймёт, если сто лет назад, наверное, и пылесосы ещё не изобрели. И Подмышку нашу не построили. А стояла на этом месте пещера какая-нибудь с пещерными людьми. И среди них — моя бабка. Она же всю жизнь тут, со времён динозавров. И маму в том же роддоме рожала, что и мама меня.

Я иногда думаю: как это я родился? Представляю типа кино в голове. Какая погода, во что люди на улице одеты, что папа на завтрак ест. И как мама бежит в роддом и кричит. Вроде кричат же, когда детей рожают, да? Ну вот бежит она и кричит. В трениках и майке. В чем дома ходит, в том и побежала. И папа тогда тоже побежал. В гараж. Когда мама кричать начинает, он всегда туда убегает.

Интересно мне про собственное рождение очень! Это же уже я был, а не помню ничего.

Мама никогда про такое не рассказывает, а я не спрашиваю. Мне жутко любопытно, но она обязательно так ответит, что я виноватым окажусь. Например, что начал рождаться не когда она дома сидела (всегда радовалась, что близко живём и скорую не надо вызывать), а когда у тёть Оли в Нагорном гостила. То есть на другом конце города. И пришлось всё равно скорую вызывать и сто тысяч километров по ямам трястись. Нет бы, когда дома. Это я не знаю, придумываю просто. Но очень на маму похоже. Папу, ясное дело, не спросишь. Не он же рожал. Он, мне кажется, вообще не знает, как дети рождаются. А бабка точно в крик ударится и про инфаркт свой вспомнит.

Я один раз «Мстителей» по телеку смотрел и на рекламе стал во все кнопки на пульте по очереди тыкать. Чтобы про стиральный порошок не слушать. И, короче, на одном канале сериал про врачей показывали. Там тётка собиралась ребенка рожать, и к ней врачи по коридору бежали. Ну, бабка у меня пульт выхватила, закричала громче, чем та тетка. Ясно, про то, что я её до инфаркта доведу, и про то, что запретить надо срамоту в телевизоре показывать, а потом на меня напала, как всегда. Мол, я бестолочь и извращенец малолетний. Даже «Мстителей» не дала досмотреть, хотя там и не рожал никто. Мама ещё вечером за ужином принялась ругаться: мальчикам про роды нельзя знать, то да сё, опять про извращения какие-то. В общем, не знаю я, как родился. Оказывается, нельзя мальчикам про такое знать.