Предчувствие

Мне десять. Я сижу на уроке литературы и вывожу в тетради витиеватую полую фразу по заданной теме, просто чтобы заполнить лист. Я пытаюсь сделать так, чтобы сочиненное не выдало моего отношения: вообще-то мне глубоко все равно, что имел в виду автор. Звенит звонок, я быстро захлопываю тетрадь и с облегчением избавляюсь от неё, кидая в стопку на столе училки. Последний урок, но я не иду домой: останавливаюсь перед расписанием и залипаю на прыгающих в глазах буквах. Подходит подруга и спрашивает меня, готова ли я идти. Я не готова, но идти всё равно придётся. По дороге из школы я тащу подругу в магазин, потом на территорию детского сада, где мы обычно тусуемся. Я спешу заняться хоть чем-нибудь, лишь бы не идти домой, и в конце концов подруга не выдерживает и говорит, что уже поздно и ей надо идти, иначе бабушка будет волноваться. Я говорю, что, напротив, ещё слишком рано и можно сходить к гаражам посбивать сосульки. Она все же решается оставить меня и настойчиво прощается. Я стою на дороге и смотрю ей вслед, пока она наконец не скрывается из виду. Когда и это дело исчерпано, я перевожу взгляд на горы и смотрю на них: горы никуда не собираются, и на них можно смотреть вечно. Становится холодно, и у меня начинают замерзать ноги. Я прощаюсь с горами, поворачиваюсь к ним спиной и иду к дому. Жизнь превращается в линию, с которой уже не свернуть, можно только сбавить скорость, но это не изменит необходимости пройти через точку А, а затем через точку Б. Подъезд встречает меня тишиной, и у меня есть ещё три этажа времени, чтобы остаться в этой детской жизни. Первый, второй, третий. Перед тем как позвонить, я прислушиваюсь: за дверью ни звука. Ни нервного голоса мамы, ни звона посуды, хотя время обеда уже подошло. Ничего. Я звоню. Не сразу, но я слышу шаги. Медленные, тяжёлые. Открывается дверь. Мама впускает меня в квартиру. В её красных глазах такая же тишина. В гостиной сидят знакомые родителей. Молча. Мама ведёт меня в мою комнату. Она хочет мне что-то сказать, но у неё не получается, и она начинает плакать. Я начинаю плакать вслед за ней. Она всё-таки произносит одну фразу: «Папа умер». Я не верю ей. В моём мире папа не может умереть, а для детской любви нет границ. Я говорю, обращаясь не к ней, а к кому-то, кто имеет власть над жизнью и смертью: «Я не хочу, чтобы было так». И время останавливается. Навсегда.